Фаранг-1. Как я провёл лето. - Валерьев Валерьевич

Хомячьи замашки хозяйственного пилота сделали самолёт настоящим сокровищем. Майор, кряхтя, протиснулся между железными шкафами, погремел там с минуту и, также кряхтя, выволок на свободный пятачок возле переднего люка небольшой железный ящик.

— Нструмент. Миша покойный, царство ему небесное, — Шевченко перекрестился, — золотые руки имел. Он здесь каждый винтик знал.

В прежней жизни Витя не очень-то любил работать руками, предпочитая вызывать мастеров, но общее представление с какой стороны нужно держаться за 'нструмент', имел. Позабыв о дикой духоте, Егоров полез изучать содержимое ящика. Внутри оказался походный набор 'сделай сам' из которого он узнал только отвёртки, пассатижи и молоток.

— На вот, — майор приволок из недр своего судна кувалду, — там много чего ещё есть.

С разбором самолёта решили не затягивать. Опасливо озирающихся по сторонам тайцев загнали внутрь и, вручив плоскогубцы и отвёртки, велели разбирать стеллажи и шкафы. Сначала у бывших крестьян дело не ладилось, но Витя, твёрдо решив сам лично ничего руками не делать, проявил упорство и терпение и работа у моряков пошла. Во всяком случае выкручивать болты и свинчивать гайки у них получалось лихо. На разбор первого шкафа ушло два часа, но дальше дело пошло гораздо веселей — гребцы снимали дверцу или полочку и звали Кхапа, который немедленно уносил добычу на 'Птицу'. Даже временно бросить такое богатство в соляной пустыне у него не поднималась рука.

За первый день работы тайские моряки, под чутким руководством Виктора выдрали из железного нутра дракона по имени Са Мо Лот половину стальных стеллажей.

Уставший за этот бесконечно долгий день экипаж давно угомонился на циновках, брошенных прямо на землю под крылом самолёта, а Кхап и Лак ушли ночевать на корабль. Сам Витя, вместе с Петром Александровичем, попробовал устроиться в небольшом отсекк, который находился сразу позади кабины экипажа. Сна не было ни в одном глазу.

Самолёт.

Родной самолёт из родного мира. Весь такой обшарпанный, ободранный, железный, душный и вонючий. Громадная махина, которая должна исчезнуть, навсегда порвав ещё одну ниточку, соединявшую их с прошлым.

Аннушку было жалко до слёз. Пока железодобытчки не добрались до, собственно, самолёта, ограничившись лишь тем, что лежало на поверхности. Но потом…

Витька шмыгнул носом. В ответ с железной лавки, где спал майор донёсся тяжкий вздох.

— Спишь?

— Тааааа… какое там…

Лётчик угрюмо ругнулся.

— Я ж на нём двадцать два года… понимаешь? Завтра весь салон вычистим — это ладно, но потом…

— Петя, — в кромешной тьме Витя не видел лица лётчика, но был уверен, что тот плачет, — а помнишь, ты как-то говорил, что самолёт в порядке и топливо тоже есть?

Шевченко с грохотом упал с лавки.

— И що?

— Петя, а хочешь… пока не разобрали, а? Уважим старого ветерана. — Витя постучал нпо железному полу. — Один круг над озером дадим…

Егорову вдруг до крика захотелось в последний раз в жизни покататься на самолёте.

— Витя, — майор действительно, не скрывая слёз, плакал, — спасибо тебе.

Идея 'прокатиться', так удачно родившаяся у Витьки, к утру сама собой трансформировалась в гораздо более масштабный план. Выглянув утром из самолёта наружу и поглядев, как над соляной пустыней с первыми лучами солнца начинает подниматься марево, Егоров подумал о том, что разбирать на пустой желудок самолёт ЗДЕСЬ — не очень хорошая мысль. Точнее — совсем не хорошая. Воды у них было вдоволь, а вот с едой… да и жара здесь была конкретная.

— Петя, — Витька припомнил посёлок на Новой земле, Мельникова, других рукастых и головастых ребят, — а горючки насколько хватит?

Аккумуляторы у двадцать шестого, конечно, сели. Намертво. Впрочем, неунывающий Петро Олександрович, который горячо поддержал безумную идею Егорова, только беззаботно отмахивался и все вопросы встревоженного Витьки игнорировал. Вновь усевшись на своё законное место, командир АНа приободрился и стал выглядеть значительно лучше. Во всяком случае его уже не шатало и не тянуло куда-нибудь прилечь — последствия теплового удара всё ещё давали о себе знать.

— Майор, ты в порядке? Да? Хорошо, — Витя дышал, натянув промокшую от пота майку прямо на нос. Температура внутри самолёта была эдак градусов шестьдесят, — как аккумуляторы заряжать будем?

Вопрос был на миллион. Самолёт, по утверждению лётчика, был в полном порядке. Горючее тоже имелось. Сколько именно — Шевченко сказать не мог. 'Взлётная полоса' здесь была в любую сторону — лети не хочу. А вот как эту штуку завести?

Егорову было ОЧЕНЬ интересно, каким-таким образом лётчик собирается оживить свою машину.

Ну как машину… Витька смотрел на 'убранство' салона и кабины экипажа и искренне удивлялся тому, что это чудо Советского авиапрома до сих пор летает. Честно говоря, более удручающего зрелища Вите было трудно себе представить — штурвал, обмотанный изолентой, проводки, торчащие там и сям, приборная доска, зияющая чёрными провалами дыр.

И кассетный магнитофон, запитанный от проводка, исчезающего 'черной дыре'.

Бр-р-р-р!

— Как заряжать будем?

— Та зарядиииим. — Украинец посмотрел в открытый люк — там, снаружи, выстроившись в ряд в ожидании разрешения на вход, стояли моряки. — Вот всё лишнее обдерём, и зарядиииим.

Дальше было шоу. Шоу русско-украинской смекалки, народного юмора и беззлобных матерков. Оказалось, что на этом самолёте не два двигателя, а три. Причём третий — реактивный, спрятан в правой гондоле обычного движка.

— Нафига?

— А шоб… тьфу! — Шевченко поправился, — Чтобы аккумуляторы и подзаряжать.

Егоров восхитился. Советские инженеры заранее подумали о том, что эксплуатировать их детище будут в таком…овнищще, что…

— Ну? А реактивный как запустить?

Реактивный двигатель запускался (Витя выпал в осадок) вручную.

— Берёшься за вон тот рычаг, — майор показал в форточку, — и качаешь его, но это ерунда! Пошли.

В последнем уцелевшем шкафу, ранее служившем для установки вычислительной техники, нашёлся маленький японский ярко-жёлтый бензиновый генератор. Шевченко открутил крышку пятилитрового бачка, качнул его, прислушался, принюхался и окончательно повеселел.

— Витя, ломайте всё! Чтоб здесь пусто было. А я за кабелем пошёл!

Железная птица по имени Са Мо Лот пахла совсем не так, как представлял себе Лактаматиммурам. Она не пахла райскими цветами неба. И не пахла свежим холодным ветром северных гор. И дождём и туманом она тоже не пахла.

Только смерть, страх и немыслимый, безумно отвратительный удушающий запах какого-то странного масла. Этим маслом здесь было пропитано всё. Даже железо. Матросы ещё вчера перестали петь радостные песни и работали, стараясь дышать через раз. Только немыслимо богатая добыча удерживала их от бегства. Этот запах был даже хуже чем запах смазки 'Урагана'. Это был запах железа и смерти.

— Лак, ты взвесил железо?

— Да, капитан, — монах поклонился, — вчера мы погрузили на 'Птицу'…

Лак отвлёкся от размышлений про запах, и вернулся на землю. Язык присох к нёбу и отказывался произносить эти слова.

— … десять пикулей. И сегодня, — взгляд старпома зацепился за кучу железа, лежащую на земле, — загрузим столько же.

Кхап охнул и сложил знак отрицания.

— Тёмный, не искушай меня!

За один день они добыли железа больше, чем вся страна за целый год.

Ещё ночью, когда они решили улететь к Новой земле на самолёте, Витя Егоров представлял себе, что это будет некий ПРОЦЕСС, сродни китайским чайным церемониям, который займёт энное количество времени. Ну там — осмотреться, всё проверить, подумать-поговорить-произнести пламенную речь перед моряками. На деле всё вышло совсем иначе — быстро, молча и совсем не… вдумчиво. За три утренних часа майор, взяв в помощники Витю и всех тайцев, свинтил и выбросил наружу всё, что по его мнению было ненужным. В кучу металлолома полетели все лавки, откидные кресла и прочий мусор. Затем, повозившись с генератором минуты три, майор завёл японскую тарахтелку, капитально напугав моряков и, в момент размотав катушку с проводами, подцепил генератор к аккумуляторам.

Майор преобразился. Вместо рыхлого дядечки 'слегка за пятьдесят', перед Витей оказался крепкий и властный красномордый мужик в растянутой тельняшке и с командным рыком. Сразу было видно — вояка. Эдакий украинский вариант капитана Кхапа.