У всех разные игрушки - Дмитрий Бондарь

- Да, сир!

- Гвидо, займитесь этим, у месье Персена и без того слишком много забот. Простите меня, Пьер, что позволил свалить на вас еще и это. И, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если это поручение, не слишком вам свойственное, я передам нашему секретарю?

- Нет, сир, я не обижусь, - ответил Пьер, но взгляд его сказал другое.

Глава 8.

Сколько раз уже замечал, что когда долго и тщательно к чему-то готовишься, выкладываясь из последних сил, желая создать нечто, невиданное никем прежде, само событие потом совсем не замечается. Оно становится не кратким мигом триумфа, радости, эйфории, а проходит мимо, едва оставив в памяти след - что-то вроде галочки в журнале "вот это - сделано". Запоминается подготовка, бессонные ночи, переживания, метания между разными вариантами, а потом, когда все это кончается и остается лишь одна-единственная возможность реализовать задуманное - тысячу раз отрепетированная, выверенная, и все равно таящая в себе тысячи случайностей, то будто переключается какое-то реле: вот ты участник и главное действующее лицо, всемогущий демиург, творящий и продумывающий все-все-все, щелк!, и вот ты уже просто уставший зритель, знающий, чем все должно закончиться, но не имеющий никакого желания смотреть спектакль до последних аплодисментов. Наваливается безразличие, становятся заметны все шероховатости, не выявленные в ходе подготовки, все выглядит по-дилетантски убого и начинает казаться, что можно было бы сделать в сто раз лучше...

И от этого тоска нарастает, появляется недовольство и желание не видеть творящегося перед глазами безобразия. Но пуще того, появляется твердая убежденность, что никогда нельзя подобное повторять. Становится стыдно за сделанное, ведь все могло и должно было быть идеально - как на московских военных парадах, однако все происходит совсем не так, как представлялось.

В общем, новый национальный андоррский праздник больше всего не понравился тому, кому он был посвящен - королю.

Мимо меня мелькали какие-то лица, я кому-то махал рукой, громко орали зеваки, усыпавшие балконы домов, их крыши и даже склоны окрестных гор, создавших природное подобие амфитеатра вокруг Андорра-ла -Велья. Не представляю, что они рассчитывали увидеть с заросших лесом склонов, ведь от горы до улиц Carrer Prat de la Creu и Avenguida Esteve Albert, где проезжал королевский кортеж, расстояние изрядное, но, видимо, что-то все же видели - до нас иногда доносились их приветственные крики. Какой-то вертолет газетчиков опустился слишком низко, посрывал с людей шляпы, растрепал прически дамам и скрылся в ущелье, ведущем к Массане.

Потом была раздача подарков. По нововведенной традиции не королю дарили подношения, а сам монарх одаривал своих приближенных и награждал особенно отличившихся подданных. Затем был бал, где блистала уже Оссия, а я в основном улыбался визитерам со всей Европы. Отвечал на дежурные вопросы о самочувствии и планах, смеялся смешным и несмешным историям из прошлого европейских королевских домов, выслушивал похвалы наших парламентариев и наставления заслуженных стариков (оказавшихся непререкаемыми авторитетами для каждого Педро и Хуана на сотню верст окрест). Я разговаривал с людьми, чьи предки были Римскими Папами, европейскими князьями и королями, кардиналами, банкирами, инквизиторами (некоторые особо талантливые умудрялись все это совмещать в одной жизни).

Пару раз ко мне подходил князь Лобанов-Ростовский, ставший уже при мне кем-то вроде агента по введению моей скромной персоны в самый высший свет. Он порекомендовал мне двух улыбчивых джентльменов с ослепительно-белыми зубами и скромными визитками, исполненными на дорогой бумаге очень простыми шрифтами. Один оказался представителем знаменитой итальянской фамилии Аньелли, владельцев FIAT - тем самым Джанни Аньели, что двадцать с небольшим лет назад подписал с Советами договор о создании Волжского автозавода. Я видел этого господина в Дублине - он тоже желал объединения Европы, но в тот раз я не был ему представлен.

А второй мой новый знакомый оказался тоже итальянцем весьма преклонных лет и на его визитке было написано простенькое: Enrico Cuccia, Financier. Когда несколько лет назад я мотался по Италии, скупая мелкие туземные банки, этот сеньор уже многие годы был на самой вершине финансового Олимпа. Тогда он казался мне небожителем, в кабинет которого можно войти только очистившись от всего человеческого, теперь же он стоял напротив меня, дряблым старческим голосом смеялся и что-то лопотал на итальянском. Сеньор Энрико долгие годы возглавлял очень хищный и агрессивный Mediobanca из Милана - один из первых инвестиционных банков послевоенной Европы, заработавший огромное состояние на перераспределении заводов фашистской Италии в руки новых собственников. Деньги, предоставленные по плану Маршалла, тоже шли в Рим через его банк. Кроме того, у сеньора Энрике в доверительном управлении находился крупнейший пакет - то ли тринадцать, то ли пятнадцать процентов - страховой компании Assicurazioni Generali, считавшейся флагманом отрасли, превосходившей по размеру капитала, дохода и ежегодной прибыли немецкую Allianz или французскую АХА. Этот человек знал гораздо больше господ Маркса или Хайека о том, что такое деньги, как они влияют на мир и чем могут быть полезны. И я бы с удовольствием побеседовал с ним часок-другой, но князь Лобанов успел мне шепнуть, что лучше это сделать в другой раз, потому что старик себя не очень хорошо чувствует после недавних переживаний по поводу ссоры с коллегой из государственного холдинга Istituto per la Ricostruzione industriale - Романо Проди. Конфликт вроде бы удалось уладить, но сеньор Энрико в каждой беседе все непременно сводил к вероломству Проди, вышвырнувшему старика из банка, в котором тот провел сорок лет жизни.

Остальные гости были не столь знамениты. Попадались среди них журналисты со всемирной известностью, встречались ученые европейских и американских университетов, приехавшие посмотреть на страну, в которую их звали на работу. Было множество нужных и полезных людей, но они не дотягивали до уровня сеньоров Аньелли и Куччиа.

Необыкновенно эклектичная постановка, соединившая в себе древние патриархальные традиции этой забытой богом страны и новые надежды на будущее, закончилась грандиозным фейерверком, раскрасившим многозвездное горное небо во все цвета радуги. Ничего подобного эти горы не видели никогда. Да и не слышали тоже.

Народ ликовал и об этом сообщили утренние газеты в Париже, Барселоне, Мадриде и Марселе. Для всего остального мира, для большинства непосвященных этот скромный праздник остался почти незамеченным - если не считать поздравительных открыток от семейств Виндзоров, Бернадотов и Глюксбургов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});