Одиссея Грина - Филип Фармер

— То было совсем иное. Вискиане не были людьми.

— Они были гуманоидами. Нет, Сарвант, нельзя осуждать этих людей, исходя из наших этических норм.

— Вы хотите сказать, что получили удовольствие от анекдотов об его постельных радостях?

— Мне, разумеется, было чуть не по себе, когда он рассказывал о зачатии Робин. Но, полагаю, только из-за того, что при этом присутствовала сама Робин. Однако это нисколько ее не смущало, и она смеялась вместе со всеми.

— Эти люди просто выродки! Нет кары на их головы!

— А мне всегда казалось, что вы противник всякого насилия.

— Да?.. — Сарвант растерянно запнулся, затем произнес тихо: — Вы правы. Я поддался ненависти, хотя мне следовало бы возлюбить. Но ведь я всего лишь человек. И тем не менее, даже такой язычник, как вы, абсолютно прав, упрекая меня в том, что я заговорил о каре.

— Витроу предложил вам вернуться.

Сарвант покачал головой.

— У меня на это не хватит духу. Один бог знает, что может случиться, если я проведу там хотя бы одну ночь. Я бы не удивился даже, если бы он предложил мне свою жену.

Черчилль рассмеялся.

— Не думаю. Витроу не эскимос. Вы что, полагаете, что если эти люди развязны в разговорах, так у них нет никакого кодекса сексуального поведения? Да он у них может быть даже более строгим, чем во времена королевы Виктории. Что вы намерены делать дальше?

— Я хочу подыскать какую-нибудь гостиницу и заночевать там. А вы?

— Робин, похоже, собирается взять меня в город. Ночевать я буду здесь. Не хочется отказываться от такой возможности. Такой человек, как Витроу, мог бы помочь нам занять в народе Ди-Си приличное положение. Во многих отношениях Вашингтон мало изменился — здесь во все времена неплохо иметь волосатую руку.

Сарвант поднял ладонь в знак прощания. Лицо его было серьезным.

— Да поможет вам Бог, — прошептал он и шагнул в темноту улицы.

Из-за угла показалась Робин, держа в одной руке поводок, а в другой — большую кожаную сумку. Было ясно, что она была занята не только подготовкой львицы. И хотя единственным источником света была луна, от Черчилля не ускользнуло, что девушка переоделась и наложила свежую косметику, а также сменила сандалии на туфли с высокими каблуками.

— А куда делся ваш друг?

— Ушел куда-то, где можно переночевать.

— Вот и хорошо! Мне он не очень понравился. И я опасалась показаться грубой, не пригласив его с нами.

— Не представляю себе, что вы можете быть грубой. Не стоит расстраиваться из-за него. По-моему, ему нравится страдать. Так куда мы идем?

— Меня что-то уже не тянет на концерт — не люблю долго сидеть на одном месте. Можно пойти в парк, там много всяких развлечений. А в ваше время как было?

— Было по всякому. Интересно, как изменились развлечения за эти годы? Но вообще-то, мне все равно, куда идти. Лишь бы с вами.

— Мне показалось, что я вам понравилась, — улыбнулась Робин.

— А какому мужчине вы бы не понравились? Но, как ни странно, мне кажется, что и я вам по душе. А ведь во мне нет ничего особенного, я просто рыжий здоровяк с лицом ребенка.

— А я люблю детей, — ответила Робин. — Почему это вы удивились? Да у вас, наверное, была добрая сотня девушек, с которыми вы спали.

Черчилль заморгал от неожиданности. Зря Сарвант считал, будто он уже привык к откровенным манерам жителей Ди-Си.

У него хватило ума обойтись без хвастовства.

— Могу поклясться, что вы — первая женщина, к которой я прикоснулся за восемьсот лет.

— Великая Колумбия, как же это вас не разорвало?! — весело воскликнула Робин.

Черчилль покраснел и был очень рад, что в темноте этого не видно.

— Есть идея, — предложила Робин. — Почему бы нам не покататься на яхте? Сейчас полнолуние, и Потомак очень красив. Да и жара на реке не такая сильная. Скоро повеет вечерний бриз.

— Отлично, но придется долго идти.

— Храни вас Виргиния! Вы думаете, мы пойдем пешком? А коляска для чего?

Она вынула из кармана юбки свисток и тихо свистнула. Тотчас же послышалось цоканье копыт и треск гравия под колесами. Черчилль помог ей взобраться в экипаж. За ними туда прыгнула пума и легла на полу у их ног. Возница прикрикнул на оленей, и коляска покатилась по улице, залитой лунным светом. За возком, так же, как и днем, стояли двое вооруженных слуг. Черчилля заинтересовала причина, по которой Робин взяла с собой Алису, но он тут же понял, что ее присутствие значительно усилит охрану — в схватке она стоит пятерых.

В гавани Робин велела слугам ждать их возвращения, и вся троица, включая Алису, спустилась к воде.

— Слугам не наскучит нас ждать? — спросил Черчилль, когда они подошли к яхте.

— Не думаю. У них есть бутылка белой молнии и кости.

Алиса первая прыгнула на палубу и уселась в кокпите, надеясь, что туда не попадет вода. Черчилль отвязал яхту, оттолкнул ее от причала и сам прыгнул на борт.

Прогулка удалась на славу. Полная луна светила им более, чем достаточно, бриз дул ровно, яхта прекрасно шла даже против ветра. Отсюда, с речки, город казался черным чудовищем с тысячей мерцающих глаз — это горели факелы прохожих. Держа в руке румпель, Черчилль рассказывал Робин о том, как выглядел Вашингтон в его время.

— Башни здесь громоздились одна на другую, к тому же они соединялись между собой множеством воздушных мостов и подземных туннелей. Башни возвышались на добрую милю вверх и на милю вгрызались в землю своими подземными этажами. В этом городе не было ночи, такими яркими были огни.

— А теперь это все исчезло, рассыпалось в прах и покрылось грязью, — вздохнула Робин.

Она поежилась, как будто ей стало холодно от мысли, что теперь уже нет всего этого великолепия из бетона и стали, нет и миллионов людей. Черчилль обнял ее и, не встретив сопротивления, поцеловал.

Сейчас самое время, подумалось ему, убрать паруса и бросить якорь. Ему не терпелось выяснить, не будет ли ему помехой львица, но он полагался на то, что Робин знает, как она ведет себя в подобных обстоятельствах. Наверное, им придется спуститься в каюту, хотя он предпочел бы остаться на палубе, а в каюте запереть львицу.

Но вышло все совсем иначе. Когда он без обиняков заявил Робин, что хочет убрать паруса, она ответила, что этого делать не нужно. Во всяком случае, сейчас.

Робин говорила очень нежно и все время ему улыбалась. Она даже попросила у него прощения.

— Ты не представляешь, Руд, что ты для меня значишь. Мне кажется, я в тебя влюбилась. Но я еще не вполне уверена — люблю ли я тебя самого, или люблю брата Героя-Солнце. Для меня ты больше, чем просто мужчина. Во многих отношениях ты полубог. Ты родился восемьсот лет назад и был в таких далеких местах, что от одной мысли об этом дух захватывает. Мне кажется, что даже днем вокруг тебя сияет ореол. Но я — девушка порядочная. Я не могу этого позволить — хотя Колумбия знает, что хочу, — даже с тобой. Пока не буду знать точно… Я понимаю твои чувства. Почему бы тебе завтра не зайти в храм Готью?

Черчилль не понимал, о чем это она говорит. Единственное, что его волновало — не обидел ли он девушку так, что она больше не захочет его видеть. Его к ней тянуло не только вожделение, в этом он был совершенно уверен. Он уже полюбил эту красивую девушку, и желал бы только ее, будь у него даже дюжина женщин.

— Давай вернемся, — продолжала Робин. — Боюсь, у тебя испортилось настроение. Я сама виновата — не надо было с тобой целоваться. Но мне так хотелось.

— Значит, ты на меня не сердишься?

— А почему я должна сердиться?

— Что ж, я снова счастлив.

Когда они подошли к лестнице, что вела с причала наверх, он остановил ее.

— Робин, а сколько пройдет времени до тех пор, когда у тебя появится уверенность?

— Завтра я собираюсь в храм. Смогу сказать, когда вернусь.

— Ты хочешь попросить совета у богини? Или что-то вроде этого?

— Я буду молиться. Но это не главное, ради чего я собираюсь в храм. Я хочу, чтобы жрица меня проверила.

— И после этой проверки ты узнаешь, хочешь или не хочешь выходить за меня замуж?

— Да нет же. Прежде, чем решиться выйти замуж, я должна гораздо лучше узнать тебя. Нет, я хочу пройти проверку, чтобы узнать — можно мне или нет ложиться с тобой в постель.

— Что же это за проверка?

— Если ты не знаешь этого, то тебе и беспокоиться незачем. А мне станет известно завтра…

— Что известно?

— А то, что можно будет перестать себя вести так, как будто я еще девственница. — Лицо ее зарделось в истовом экстазе. — Я узнаю, ношу ли я под сердцем дитя Героя-Солнце!

7

Тем утром, когда Стегг должен был возглавить шествие в направлении Балтимора, пошел мелкий дождик. Стегг и Кальтроп отсиживались под широким навесом и для сугрева прихлебывали теплую белую молнию. Стегг был недвижим, как статуя, пока ему, как обычно по утрам, подкрашивали половые органы и ягодицы — за ночь краска стиралась. Он молчал и не обращал внимания на смешки и комплименты трех девушек, вся работа которых заключалась в наведении лоска на Героя-Солнце. Кальтроп, обычно много говоривший для поднятия духа Питера, тоже был угрюм.