Торговка - Дарья Истомина

Камуфлированные балбесы вышли наружу, а те, что в штатском, надев медицинские перчатки из моих запасов и даже нацепив клеенчатые передники, чтобы не пачкаться, выволакивали поддоны с рыбой из холодильника и ларя, разрубали и разрезали свежемороженые тушки, протыкали щупами филе, рылись в баке со склизкими кальмарами и обнюхивали осетровые головы. Все это сваливалось в порожние бочки из моих же, которые они заволокли снаружи. Но больше всего меня бесило то, что они не пропустили ни одной трех— и пятикилограммовой банки с селедкой, сопя, шуровали консервными ножами, вспарывая их, и разочарованно составляли банки в стороне.

Перепортив весь товар, они принялись отдирать фанеру со стенок и поднимать полы, заглядывая под блоки фундамента.

— Между прочим, ваше превосходительство, вы здорово нарываетесь! — сказала я главному, который стоял возле весов и курил уже сотую сигарету. — Я сактирую со свидетелями все, что вы мне тут похабите, эксперты оценят убытки. И я как юридическое лицо обдеру вашего министра как липку… Или президенту пожалуюсь! Какого черта я за него голосовала? Еще и журналистов позову! Из «Эха Москвы»! Или из Би-би-си! Они вам вломят…

— Грозилась синица… — пробормотал он, но уже как-то не очень уверенно.

А я решила его дожать:

— Я пить хочу. Уже третий час! Расцениваю это как нарушение моих конституционных прав и пытку…

Он вздохнул, лично нацедил мне в чашку воды и хотел напоить.

— Это не то! В это время я пью кофе, — капризно заявила я.

— Вот стерва! — ругнулся кто-то из парней.

— Ладно… Не будем хамами! Сделай ей, Никитин, кофе! — распорядился главный.

Что-то у них не выходило. И я видела, что они все больше злятся.

Но наручники с меня сняли и затекшие ноги освободили тоже.

Я церемонно отпивала из чашечки горячий кофе и подумывала, что теперь буду проситься в сортир. Биопередвижка за воротами, и я пройду под конвоем через пол-ярмарки, гордая и красивая, но несломленная, как Зоя Космодемьянская.

Но тут к лавке подъехала черная «Волга», из нее вылез еще один тип. Этот, в шарфике, вышел к нему. Они о чем-то поговорили, после чего «мой» вернулся в лавку и угрюмо скомандовал:

— Стоп… Пустыря тянем, мужики! Нужно было видеть их рожи!

Я вопила об убытках и тяжелом моральном потрясении, которое можно вылечить только путем длительного отдыха за их счет на курорте тропического острова Бали, но он мне сказал:

— Посчитайте сколько… Только без накруток! Они растворились, словно их и не было. А понятые смылись еще раньше.

Я выбралась наружу. В проходе между лавками не было ни одного человека. Как вымело. И все киоски и павильончики были закрыты. Я поняла, что все унесли ноги от греха подальше. Не первый раз нас шмонают, народ с понятием…

Но тут кто-то крикнул:

— Маш, шашлычка хошь? На халяву…

Под навесом ближней шашлычной тоже никого не было — ни самого хозяина, ни его тихих женщин, ни пацанов-шестерок. Разложенные на двух раскаленных мангалах шашлыки дымно чадили, а Витька-охранник сдергивал шампуры, чтобы не сгорели до конца, и заливал уголья водой из чайника. Он попробовал кусочек на зуб и добавил:

— У них мясо всегда без балды — сами трескают! Баранинка…

— А где они, Вить?

— В бегах, где ж еще… Пуганые, будь здоров! — пожал он плечами. — Они ж не разбираются, кто из налоговой, кто из уголовки. Раз в маске и с автоматом — беги! Сама понимаешь: нет человека — нет проблем! Вернутся! Все пройдет, как с белых яблонь дым! Да и я присматриваю тут… Чтобы не растащили! Просят, почему бы не присмотреть? Ну садись, обслужу!

Запах был такой вкусный, что у меня слюнки потекли. Я села за пластиковый столик, Витька, посвистывая, зашел за стойку, нацедил два пластмассовых литровых стакана «Очаковского», принес их мне, потом плюхнул шашлыки.

— Здорово тебе досталось, Корноухова? — спросил он сочувственно.

— Знать бы за что, Вить! Он долго сопел, раздумывая.

— Ладно… Не чужие же! Там один мужичок среди камуфлы был, ну не то чтобы друган, но знакомый… В общем, такие дела… Только между нами! Стукнул на тебя кто-то, Маша… Звонок им был, в отдел по наркоте, что вчера ты получила партию чистого героина. На сто двадцать кило! И держишь именно тут, на торговой точке… Им за успехи премия отстегивается, а тут такая партия! Ну они с ходу на тебя и наехали! Он меня все про какую-то бочку спрашивал… С икрой. Да кто на воротах вчера дежурил? Да что видели? Ну я дежурил! Только ничего не видел…

Бочка, значит? С икрой? До меня кое-что стало доходить.

Я вернулась в лавку, огляделась, и глотку мне стиснуло такой яростью, что я чуть не задохнулась. Как это она мне говорила: «Я не прощаю»? Рассчиталась, значит?

Я схватила мобильник и набрала номер.

— Как живешь, Катерина? — как можно спокойнее сказала я.

— Господи, никак Корноухова? Разве ты еще на свободе? — Она засмеялась удовлетворенно и тихо — смаковала свою подлянку. Потом бросила трубку.

С этого дня я стала брать Гришку с собой снова. Пусть служит. Какой-никакой, а защитник.

Глава 8

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?

В начале декабря зима долбанула по Москве всерьез. Под голыми кладбищенскими деревьями, на памятниках и крестах лежал белый морозный туман, а в синем прозрачно-звонком небе висело ледяное солнце. Я приплясывала за спинами близких и отдаленных Ванюшиных, стеснившихся вокруг гроба, и пыталась согреть руки в тонких перчатках, засовывая их под мышки. Из могильной ямы со сдвинутым в сторону гранитным надгробием, на котором был высечен профиль ракетного конструктора, вытекал парок. Я слышала, как перешептываются Ванюшины. Они говорили о том, что Долли померла хорошо. Хотя и в больнице, а не дома. В общем, без мук. Во сне.

— Никто не ждал… м-да… — говорил старенький генерал-лейтенант в каракулевой кубанке и артиллерийской шинели. И это было, конечно, обычное посмертное вранье, потому что все они давно знали, что Долли вот-вот уйдет.

Мать хоронили в красном партийном гробу, и никого не смущало, что, по настоянию усопшей, ее отпели в церкви.

Я была в курсе, что ее забрали в больницу, но так и не собралась к ней, а когда собралась, то идти было не к кому.

Когда позвонил Лор, я собралась было ехать в Журчиху, за отцом. Но Полина жестко сказала, чтобы я не прыгала. Их печка давно прогорела до пепла и золы. Они не виделись почти двадцать лет. Да и просто нужно пожалеть отца: каково ему будет среди совершенно чужих Ванюшиных? А мы от него поставим свечку.

Мне полагалось печалиться и плакать хотя бы для приличия, но я не могла. Высохшая, как мумия, старушка с горбатым, похожим на клюв, восковым носом, лежавшая в красных и белых парниковых гвоздиках, не имела ничего общего с моей Долли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});