Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К° - Григорий Василенко

На столе уже не оставалось свободного от закусок места. Андрей Карпович, взглянув на стол оценивающим взглядом, поставил около себя бутылку.

— Настойка собственного приготовления, — пояснил он. — Кизил. Слышал о таком?

Мне пришлось сознаться, что о кизиле никогда не слышал и не знаю, что это такое.

— Ото, на кизиле, — добавил майор и поднял бутылку, в которой настойка переливалась рубиновым цветом.

Я вспомнил, что капитан в Новороссийске тоже мне говорил о кизиле, и сказал об этом майору.

— А, Василь... Добрый малый. Есть в нем что-то от безотказного работяги. Не шумит, делает свое дело. В моем вкусе. А иной только и знает, что шумит и дует, а получается мыльный пузырь. Переливается всеми цветами радуги, а прикоснись к нему кончиком пера, и из всей красоты — одна мутная капля. Знаю Василя, — уважительно закончил Крикун.

— Василь мне сказал, что перед самой войной был арестован германский агент в Новороссийске, а подробностей не знает.

Крикун вначале никак не реагировал на мой намек, а потом на его лице мелькнула едва заметная улыбка. Я ее понял таким образом, что он был доволен моим вопросом, смаковал его про себя, стараясь продлить это удовольствие. Наконец хозяйка пригласила нас к столу.

Андрей Карпович налил всем по рюмке настойки. Выпили за знакомство. Клавдия Гордеевна следила за моей тарелкой, чтобы она не была пустой, а Андрей Карпович приговаривал:

— Да ты не стесняйся. Будь как дома.

Тамара и ее мать за столом помалкивали. Так, видимо, было заведено в семье. Слышен был только голос хозяина. Он налил по второй рюмке, посмотрел на Тамару и сказал:

— Ото, кажу, до танцев охоча. Может, это и полезно для нее — я имею в виду полноту дочки, — только не нравятся мне там порядки. Можно сказать, никакого порядка.

— Папа, ну что ты говоришь?

— Я знаю, что говорю. Какой там порядок, если милиционер танцплощадку охраняет. Так вот, что я хотел сказать? Приезжай, Алексей Иванович, к нам, будете вместе ходить на танцы. Душа не будет болеть.

Тамара смутилась. Мне пришлось улыбнуться, чтобы как-то сгладить слова хозяина, произнесенные не то серьезно, не то в шутку.

— Тату!.. — укоризненно сказала Тамара.

— Да, так вот, сходили бы вместе в театр. Я сегодня утром по пути на работу читал афишу: «Губернатор провинции»...

— Я уже посмотрела твоего губернатора, — сказала Тамара. — Ничего интересного нет.

Андрей Карпович скептически посмотрел на дочь и тут же упрекнул ее в том, что она ничего не смыслит, оговорившись однако, что сам он в театре давно не был, но читал заметку в газете об этом спектакле.

— Тебе бы оперетку с танцульками...

— А чем плоха оперетта? — спросила Тамара. — А то все про войну да про войну...

— Та пьеса не про войну, а про американцев. Как они и как мы видим Германию будущего, что они там делают и что мы там делаем. Они замышляют все оставить по-старому, а мы не можем с этим согласиться, — просвещал дочь Андрей Карпович.

Я внимательно прислушивался к дискуссии и помалкивал, не признавался, что тоже видел спектакль и он мне показался несколько наивным. Отец и дочь сразу прекратили перепалку, когда я сказал, что в 1945 году мне пришлось встретиться с американцами на Эльбе под Магдебургом. Мы к ним ездили в гости, а они к нам приезжали. Тогда я был удивлен кажущимся бесшабашным поведением американцев и не совсем понимал его. Наверное, это оттого, что слишком разные у нас были дороги к Эльбе. Мы до последних дней вели жестокие бои, о которых они не имели никакого представления. Тогда они преклонялись перед нами, о чем сами говорили, поднимали за нас тосты и лезли обниматься. Но мы не бахвалились, не куражились. Мы знали цену Победы. Дорого нам она досталась. Все это глубоко врезалось в наше сознание и не могло не сказаться на нашем поведении. Мои товарищи на встрече с американцами вели себя сдержанно, степенно, с достоинством, как ведут себя солдаты после утихшего кровопролитного боя.

Американцы же налегке проехали на своих джипах до Эльбы. Им эта прогулка доставила удовольствие. Все было несоизмеримо, и я не мог тогда понять ввалившуюся на площадь веселую компанию американцев, приехавших к нам в гости. Наши солдаты с удивлением смотрели на толпу «туристов», увешанных фотоаппаратами, а не на солдат, только что вышедших из боя. У нас в полку был, между прочим, единственный фотоаппарат «Лейка». Нам некогда было на фронте заниматься фотографией. А у американцев солдаты проявляли пленки и печатали карточки. Но при этом они все же не были такими бесшабашными, как это казалось со стороны. И в пьесе, о которой говорил Андрей Карпович, я не поверил в комедийного полковника Гилла. Не зная английского, я отчетливо понимал одно слово — бизнес. Оно мелькало как идол, которому они поклонялись и которое определяло все их земные помыслы. В нашем лексиконе его не было. Мы вполне обходились без него.

— Вот видишь, как надо понимать ту пьесу, — выслушав меня, сказал Андрей Карпович дочери.

Я просто хотел сказать своим собеседникам, что не таким мне представляется «тихий американец».

— Войну я видела своими глазами, — сказала Тамара. — А вчера пошла в «Великан» на «Третий удар». Опять войну показывали, ту, которую надо бы показывать американцам. А нам зачем?

— Ничего не смыслишь, — махнул рукой отец, — а еще в институте учишься. — Андрею Карповичу не нравились рассуждения дочери.

На фотографии военных лет, висевшей на простенке, я увидел его с двумя медалями «За отвагу» и спросил, за что он их получил.

— Мой приятель, — начал Крикун с неохотой, — когда его просят рассказать о войне и наградах, отвечает, что он не воевал, а только минировал и разминировал. «Как же так?» — начинают удивляться. «А так, — отвечает: — Мину поставлю, замаскирую и — дальше. Нащупав немецкую, взрыватель выверну, швырну в сторону и — дальше. И так всю войну — от мины к мине». Правда, однажды перед наступлением пришлось малость порыться в земле, как кроту... С осени фашисты густо заминировали подходы к своим траншеям. Ударил мороз, затвердела, как камень, земля. А в ней мины. Приказали проверить — будут немецкие мины взрываться в мерзлой земле или по ним можно бегать нашей пехоте? Вот тогда-то и пришлось моему приятелю своим животом оттаивать под собою промерзлую и припорошенную снегом землю, чтобы достать мину из-под земли. За что и получил медаль «За отвагу». Вот так и я: не воевал, а переходил, чаще переползал на животе, линию фронта — то туда, то обратно. Да что тебе рассказывать, сам знаешь, как на войне, — оборвал свои рассуждения майор, так и не сказав о наградах.

Войну я, конечно, знал от первого до последнего дня, но одно дело быть командиром минометной роты в стрелковом полку, а другое — переходить линию фронта в одиночку с заданием особого рода.