Слово и дело. Книга 2. Мои любезные конфиденты - Валентин Пикуль

– Лошади стынут, пошли, – тянули Голицына на улицу.

Дмитрий Михайлович стражей от себя отстранил:

– Я еще не прощался… с книгами!

И перед шкафами книжными опустился старый книгочей на колени, словно перед иконами святыми. Приник к полу и разрыдался:

– Друзья мои, прощайте. Вы мне счастье дали!

Его подхватили, рыдающего, и поволокли в сани. Императрице было доложено, что Голицын перед дорогою в Шлиссельбург не иконам, а книгам молился. Те книги надо проверить – не сатанинские ли?

* * *

Караул при доме Голицына снят не был. Сержант регимента Семеновкого, Алешка Дурново, пошел в место нужное. В дыру зловонную напоследки заглянул и увидел, что средь дерьма бумаги лежат.

Не погнушался гвардеец – достал!

Эти письма, невзирая на запах отчаянный, сама императрица читала. Писал их Сенька Нарышкин, который в эмиграции под именем Тенкин затаился от гнева божьего. Особых секретов Анна Иоанновна не выведала, но зато пронюхала, что цесаревна Елизавета была тайно обручена с этим самым Сенькой.

– Во блуд-то где… Ай-ай, ну и девка!

Звали Тредиаковского к царице, явился он – в робости.

– Ты почто якшался с Сенькой Нарышкиным?

– Ваше величество, беден я… на дому его жил, от стола его кормился. А за это обучал его на флейте танцы наигрывать.

– Пошел вон… лоботряс!

На пламени свечи Анна спалила письма парижские.

– Ищите далее, – повелела. – А сержанта Алешку Дурново за проворство похвальное трактую я десятью рублями…

Емельян Семенов (в камзоле голубом, в парике с короткими буклями, перо за ухом, а пальцы в чернилах) по дому хаживал. Губы кусал. Думал, как бы спасти что от сыщиков? Когда инквизиторы давали ему бумаги подписывать, Емеля подмахивал их не гражданской скорописью, а полууставом древним. Это – от ума! Пусть лучше сочтут его за человека, старины держащегося, нежели примут за гражданина времени нового… Когда караул устал, приобвыкся к дому, стал Емельян Семенов жечь письма из портфеля княжеского. Лучина уже разгорелась в печи, пламя охватывало пачки голицынских документов. Но тут вбежал сержант Алешка Дурново и заорал:

– Ага-а… попались!

Руки себе спалил, но письма из пламени выхватил. Семеновым сразу заинтересовался Андрей Иванович Ушаков:

– Человек приметный. Хитрый. А с лица благоприятен…

Библиотека князя Голицына задавала всем работы тогда. Ванька Топильский в книгах не разбирался. Сунулись за помощью в Иностранную коллегию, но Остерман ответ дал, что его чиновники «показанных языков не знают». Выручил всех академик Христиан Гросс:

– Дайте-ка сюда… О-о, да тут пометки на латыни!

Семеному пришлось сознаться: это мои пометки.

Ушаков бомбой, арапа отшвырнув, вломился в комнаты императрицы:

– Матушка, новое злоумышление открыл я.

– Не пугай ты меня, Андрей Иваныч, что там?

– Выяснил я ныне, что вся дворня князя Голицына грамотна, в чем злодейский умысел усмотреть мочно. Пишут же мужики не коряво, а даже лепо. Мало того, иные из крепостных галанский, шпанский, свейский и французский языки ведают. А один из дворни князя, некий Емелька, Семенов сын… ой, страшно сказать, матушка!

– Да не томи, Андрей Иваныч… говори.

– Латынь знает, – сообщил Ушаков, глаза округлив.

– Латынь? – Царицу даже пошатнуло. – Это на што же мужику по-латинянски знать? Добрые люди того сторонятся, а он…

Ушаков арестовал Емельяна, начал с ним по-хорошему:

– Ты вот что, парень, скажи мне по совести, зачем господин твой бывший, князь Дмитрий, дворню языкам обучал?

– Сам князь Голицын, – пояснил Семенов, – языков иноземных ни единого не ведал. Но книги зарубежные читать желал. И вот крепостных обучал чрез учителей, дабы они переводили ему с книг.

– А ты в каком ныне состоянии пребываешь?

– Был в крепостных. Сейчас вольноотпущенный. Сочтя меня за человека образованного, князь Голицын отпустил на волю меня, ибо стыдно стало ему грамотного в рабстве содержать.

– А зачем тебе, Емеля, грамотность понадобилась?

– Не хочу псом помереть, – дерзко отвечал Семенов. – А человеку, ежели он человек, а не скотина худая, многое знать свойственно.

– Подозрительно рассуждаешь, – прищурился Ушаков…

Анна Иоанновна так рассудила:

– Всех из дворни Голицына, которые грамоте обучены, бить кнутом нещадно. А того молодца, что латынь ведает, пытать!

Семенова ввели в камеру для пыток. Горел там огонь. Палач вращал на пламени щипцы с длинными ручками. Тень дыбы запечатлелась кривою тенью на кирпичной стене, заляпанной пятнами крови.

– Огнем тебя умучать велено, – сообщил Ушаков.

Палачи сорвали с Емели одежду, и он спросил:

– Хотел бы знать – в чем вина моя?

Великий инквизитор империи Российской хихикнул:

– К тому и приставлены мы здесь, чтобы вины сыскивать. – Он велел палачам выйти и сказал Семенову наедине: – Вот, Емеля, пропадешь ты здесь. А ведь я большой человек в государстве… могу своей волей тебя от пытки освободить. И даже… даже в люди тебя выведу! Ко мне, – сообщил доверительно, – в службу тайную всякая гнида лезет, принять просится. Ученые же люди не идут. А мне такие, как ты, разумные да язычные, тоже надобны. Хошь, приму?

Семенов молчал. Ушаков бросил ему одежду:

– Закинься! Не стой голым… Эх, Емеля, Емеля! Ты думаешь, зверь я? Да нет, милый. Это я сейчас Ушаков, которого все дрожат. А ране… как вспомню, плачу. В лаптях, голодный, всеми затертый. Ох, настрадался я. И каторги хлебнул. Да, Емеля, все было. Я ведь людей жалею, как не жалеть их, подлых? Ну? – спросил. – Идешь ко мне? И сразу кафтан получишь при шпаге. Соглашайся, сынок… Сам простой человек, до всего дошел, я простых людей-то люблю!

– Нет, – ответил ему Семенов.

– Не горячись. Раскинь умом. Я спасенье тебе предлагаю. За един годок службы у меня ты на всю жизнь сытым будешь.

– Не надо. Лучше пытайте.

– А ежели я тебя уничтожу? – спросил Ушаков вкрадчиво.

– Все смертны. Кто раньше. Кто позже.

Андрей Иванович указал секретарю на огонь:

– Да ведь смерть-то для тебя непроста будет… Не бахвалься! Сунь-ка для начала руку туда – жарко ли?

Семенов вдруг шагнул и руку на пламя горна водрузил.

– Да погоди, дурень… Я пошутил. Сядь! – Ушаков сказал потом, с укоризною головой покачивая: – Отчего ты мук не боишься?

– Оттого, что у всех людей тело душой управляет. А мой дух столь закален в упражнениях умственных, что он у меня в подчинении состоит. И с телом слабым, что хочет, то и творит!

– Ну, ладно, – призадумался инквизитор. – Посмотрим теперь, как ты сумеешь тело свое душе подчинить…

На пытках Семенов молчал. Ему подсовывали шифры тайные, в доме найденные, – он говорил, что «забыл за давностью». Нитки тянулись далеко – от Парижа до Березова, но секретарь ничего не выдал. Его оставили «для передыху», а затем приговорили ехать к армии, где и служить «до скончанию века».

– Вот и ладно, – ободрился он. – В армии сгожусь…

Его привели в канцелярию, а там Ванька Топильский как раз выпускал под расписку на волю доносчика – Перова:

– Напиши здесь так: мол, дерзать более я не стану.

– Да не дерзал я, – отвечал Перов. – Где уж нам!

– Дерзал или не дерзал – это дело десятое. Но существует у нас форма законная, чтобы человек, от нас уходя, поклялся, что он «дерзать более не станет»… Пиши!

С улыбкою наблюдал за ними измученный Семенов.

– Много ты, тля, получил с доноса своего? – шепнул он Перову. – Ты же не только людей погубил… ты библиотеку погубил!

А всю дворню князя Голицына избили кнутами: и велено было людям ученость свою «предать забвению». Что знал – забудь.

* * *

Не было тогда на Руси таких прекрасных жемчужин, как библиотека князя Дмитрия Михайловича Голицына. В громадных сундуках привезли ее под конвоем из села Архангельского, кучей свалили в сырых подвалах Канцелярии от конфискации. Напрасно Академия наук взывала к Ушакову и к самой царице – ученым ни единой книжечки так и не дали!

А в подвал тот проникли два могучих вора…

Первым залез туда охотник до чтения Артемий Волынский, таскал он из подвала к себе на Мойку книги связками. Жадно хватал редчайшие уникумы (иногда рукописные). Политика и ситуации ее, схожие с нынешними на Руси, – вот что занимало его. Волынский жаждал из книг открыть тайну непостижимую – что будет дальше?

С факелом в руке в подвале появился и Бирен:

– А-а, друг Волынский, ты, кажется, меня опередил…

Разграбили они книгохранилище Голицына, изъяв из него все самое ценное.[12] Остальное же растащили по своим закутам сошки помельче их, побоязливей. Анна Иоанновна не была умна. Но даже ее скудного ума хватило, чтобы понять одну истину:

– Иногда книгу важней уничтожить, нежели человека…

Глава четырнадцатая

Всю зиму страдала земля Украинская, земля прирубежная. Сколько ни трудились гарнизоны армейские, Днепр было не обколоть ото льда пешнями. Мороз крепчал, беря реку в полон естественный. А по ночам – через лед! – татары набегали на Украину, чтобы в отмщение за Бахчисарай кого убить, кого пленить петлей аркана…