От заката до рассвета (СИ) - Артемов Александр Александрович

— Ой, как грубо, — тронула улыбка ее розовые губы. — А я думала, ты будешь рад видеть родственную душу.

— Не помню, когда я успел породниться с ведьмами…

— Тот, кто неусыпно ходит у нас по пятам, не может не породниться с нами, — заложила она руки за спину и наклонила аккуратную пепельноволосую головку. — И тот, кто пролил так много нашей крови, не мог не впитать ее в себя. Я гляжу на тебя, одноглазый, и вижу, что ты почти стал одним из нас. Только метлу где-то потерял и… все остальное.

— Что тебе нужно? Зачем пришла? Хочешь отрезать у смертника палец? Так тебе лучше подождать, пока я буду болтаться на суку, и тогда забирать все, что нужно. Палец висельника, его прядь волос… Что там еще полезного можно настричь с трупа, а потом бросить в котел? Петлю?

— О, нет, — покачала головой ведьмочка. — Если дело касается тебя, одноглазый, то ты нужен мне весь. Полностью. А свои пальцы и волосы можешь оставить себе, они тебе еще пригодятся. И очень скоро.

— В каком смысле? Если ты не заметила, но я сижу привязанный к колесу, и уже сегодня…

— В таком, что я пришла предложить тебе… кое-что, от чего ты едва ли сможешь отказаться.

— И что же это?

— Свободу.

— Свобода из рук ведьмы отдает мертвечиной.

— Возможно, — поморщилась она. — Но это единственная свобода, которая тебе доступна. Не глупи, одноглазый, кому как не тебе знать, что другой свободы не существует в природе. Разве до нашей встречи ты был свободен по-настоящему? Разве мог позволить себе все, что хотел, не оглядываясь на последствия?

— Не впадай в эту патетику, — вздохнул Каурай. — Лучше говори, зачем пришла. Хочешь помочь мне выбраться? Тогда тебе нужен нож.

— Нет, я не двину даже пальцем, чтобы развязать твои веревки, — покачала она пальчиком у него перед носом. — Ты сам освободишься.

— И как же я это сделаю? — хмыкнул он. — Только не говори, что твой план — это глупыми философскими разговорами заставить меня страдать и вырваться из пут.

— Сначала мы договоримся. Ты мне, а я тебе, одноглазый. Я пришла заключить честную сделку.

— Я не хочу тебя расстраивать, но я сейчас не в том состоянии, чтобы заключать сделки. Еще раз — если хочешь надергать с моего тела ингредиентов для зелий, то подожди для начала, пока я не перестану барахтаться…

— Ты окажешь мне услугу, когда твои ноги свободно зашагают по земле. Поможешь мне.

— Слушай сюда, дорогуша, — сверкнул глазом Каурай. — Не нужно считать меня простофилей, который не понимает, какого рода помощь обычно имеется в виду, когда это слово слетает с уст вашего племени. И чем обычно приходится платить за так называемую свободу.

— Работа, одноглазый, — не отступала она. — Я хочу предложить тебе работу по твоему профилю. И тебе лучше прекратить кривляться и важничать, а дать мне вытащить тебя из этого дерьма, в которое ты умудрился вляпаться из-за какой-то кобылы. А потом поблагодарить свою спасительницу и спокойно выслушать, что она собирается тебе предложить. Строить из себя уязвленную профессиональную гордость будешь позже. Я обещаю, что тебе не нужно будет убивать невинных, насиловать девственниц, резать младенцев, обмазываться их потрохами и пить кровь у скота — хотя тут как сам знаешь, я не навязываю другим как им развлекаться. Все будет в рамках Договора. Я тебе не дамочка из Дикого Гона, которая ходит по лезвию и вызывает бури. Я чту условия и живу честно. От тебя жду того же. Ну как?

Не успел одноглазый послать ее куда подальше, как его ушей достиг отдаленный шум, заставив его выкинуть все из головы и прислушаться. Ведьмочка тоже учуяла неладное, нахмурилась, но не придала значения обычным ночным шепотам Пограничья. В отличие от Каурая, который слишком хорошо знал, что за существо издает такой характерный звук.

Как будто могильная плита, пролежавшая в земле ни один десяток лет, сорвалась с места и пошла прогуляться.

Он до последнего тешил себя надеждой, что ему только послышалось, но тут звук повторился. Еще. И еще, все ближе. Так звучала тяжелая поступь, знакомая.

Очень знакомая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Повезло мне, — усмехнулся одноглазый, обливаясь мурашками при одной мысли о том, кого готовится породить темнота. Сердце стучало в груди и отдавалась в висках. — Я весь внимание.

— Хорошо… — удовлетворенно произнесла ведьмочка, опускаясь перед одноглазым на колени. — Так бы и сразу, а то начал строить из себя недотрогу.

— Ты чего делаешь? — напрягся одноглазый, когда ведьма обняла его за шею и приблизила довольные губы к его уху.

— Спасаю тебя, глупыш, — хихикнула она. — Не думаешь же ты, что мы будем обсуждать условия сделки прямо здесь — рядом с этой вонючей псиной. Повторяй за мной — Adi Abilis…

— Постой…

— Повторяй, если хочешь жить! Adi Abilis.

— Adi Abilis…

— Славно. Abilis Ix Dini.

И с этими словами она больно укусила его и зашептала заклинание прямо в ухо, обрастающее черными, жесткими волосами.

Глава 23

Трансформацию он перенес скверно.

Ведьмочка дико перепугалась, когда у него начали трещать кости и выгибаться позвоночник — настолько громко он вопил от боли.

Вскочившая было собака поначалу принялась злобно лаять при виде того, как пленник корчится в своих путах и скрежещет зубами, силясь подавить крик. Но когда у ее подопечного выросли клыки, из пальцев полезли когти, спина обросла жестким волосом, а крик перешел в жуткий вой, шавка отчаянно завизжала и попыталась юркнуть под телегу. Однако привязь держала крепко. В следующий миг визг до смерти перепуганной собаки слился с криком терзаемого трансформацией пленника.

На шум поднялся почти весь табор, но когда люди наконец продрали глаза и сбежались к телеге, на месте одноглазого остался только выпотрошенный труп псины да одиноко стоящее колесо с обрывками веревки и клочками одежды.

Прибежавшие раньше остальных рассказывали, что на крыше фургона засел здоровенный зубастый вервольф со стоящей дыбом сизой шерстью. И прежде чем он рыкнул во все горло и скрылся в темноте, напоследок мигнув своим белесым, пылающим от злобы глазом, еле живые от страха табунщики заметили на спине чудовища девушку в легкой, развевающейся накидке.

На ее смертельно бледном лице, забросанном пепельными, растрепанными волосами, читалось поистине детское шаловливое счастье.

* * *

Такого сладостного чувства зверь никогда не испытывал. Он несся по лесу, не разбирая дороги, захлебываясь ревущим дыханием и наслаждаясь пением ветра. Он был вне себя от желания быть всюду, рвать визжащую плоть, глотать куски мяса и алкать горячую кровь, глодать кости и смаковать запахи трепещущего леса. И снова рваться вперед, обгоняя тень, звезды и луну.

А на его спине, обхватив обезумевшего зверя бедрами и намертво вцепившись в жесткую шерсть, распласталась наездница, еле живая — то ли от страха, то ли от восторга. Временами она истерично хохотала во все горло, стоило голодному чудовищу стрелою пронестись мимо хат, задувая свечи и распугивая баб с завалинок, а иной раз и вскрикивала от ужаса, когда зверь словно большая сизая птица перепрыгивал через поваленные деревья и овраги.

Зверь был рад, он был счастлив, что наконец-то свободен и страшно зол. Его братья и сестры ждали. Они будут плясать, пировать и резвиться до самого рассвета. А потом… Он старался не думать об этом. Зверь торжествовал. Необузданный, дикий он бежал через ночь, влекомый зовом, а из его глотки рвался радостный рык. Он приветствовал эту сладкую ночь и мечтал покрыть ее.

Чем быстрее зверь несся вперед, оскалив стальные клыки и вытянув острый клинышек морды, тем больнее ноготки наездницы впивались в его шкуру и тем отчаяннее она пыталась заворожить его, заставить унять свою суть и принудить зверя слушаться. Глупышка.

Жажду зверя способны утолить лишь кровь и крики. И то лишь ненадолго.

Неистовый хищник все ускорялся, выжимая все соки из стальных мышц. А ведьмочка, отчаявшись заговорить звериное сердце вновь стать человеческим, пугливым котенком вжалась в его шкуру и отдалась воле дикого существа, которого она сама и пробудила.