Хозяйка Мельцер-хауса - Анне Якобс

голова, а в ушах стоит глухой шум. Проморгавшись, Гумберт увидел прямо перед собой солдата, который насмешливо ухмыльнулся и бросил ему под нос сверток.

– Умойся и оденься. Потом к майору. Давай-давай.

– Что, умыться? – хриплым голосом спросил Гумберт.

– Да, сейчас принесут воду и мыло. Или дамочке нужны парфюм и пилочка для ногтей?

Перед ним поставили ведро с колодезной водой и кусок хозяйственного мыла и оставили одного. Гумберт был страшно рад этому: было бы неловко снимать женскую одежду перед этими парнями. Он встал и сбросил с себя грязные, рваные вещи. Униформа, которую ему принесли, была немного велика, ему пришлось очень туго затянуть ремень. Тужурка сидела более-менее прилично, фуражка тоже была ничего, а сапоги подошли идеально, как будто были сшиты специально для него. Гумберт подумал о мундире, который только позавчера свернул и спрятал на чердаке, и покачал головой.

Он вылил воду, которой умывался, а мыло отдал одному из солдат. После этого они вместе подняли бидоны с молоком на тележку. Нужно было спешить: до ближайшего хутора – там господа офицеры ждали молоко для утреннего кофе – было три километра. Гумберт усердно толкал перед собой тележку. Дорога была ухабистой, бидоны с грохотом ударялись друг о друга, деревянные колеса то и дело застревали в грязной колее, и тогда он должен был приналечь. Голова его гудела, ныло плечо, но он, не подавая виду, молча делал свое дело.

– Смена… теперь моя очередь, – наконец сказал один из солдат, когда рядом показалась усадьба. – Как только мы доберемся до штаба, сходи к врачу. Он перевяжет тебе палец.

Деревянная ручка тележки была покрыта красными пятнами. Мизинец Гумберта был рассечен и кровоточил всякий раз, когда он шевелил им.

– Я и забыл об этом, – удивленно сказал он.

– Можешь легко заработать заражение крови.

Они были неплохие, эти парни. Грубые, но не жестокие, они отпускали грязные шутки, а затем снова проявляли сострадание и помогали, когда кто-то в чем-то нуждался. Гумберт теперь шел за тележкой, довольный тем, что больше не толкал ее, и, сам того не желая, подслушивал их разговор.

– Да нет, не та, старая, той уже ничего не нужно.

– Нет, не старая. Молодая. Брандл Иосиф видел их, майор брал его с собой в замок. Благородных кровей невеста. Брандлу бы она тоже понравилась.

– Еще бы! Графиня. Голубых кровей. Вся в рюшечках и затянутая в корсет.

– Ну и что? Под кружевами и рюшами она такая же, как и все остальные бабы.

– Брандль Иосиф сказал, что она помолвлена с французом. Об этом ему рассказали служанки, когда он сидел на кухне и они кормили его.

– Везет же этому Брандлу Иосифу… Его там кормят всякими лакомствами, а мы жрем гороховую похлебку.

– Графиня помолвлена? А здесь у нее шуры-муры с майором? Да все бельгийские бабы шлюхи.

– Ну он же всего-навсего француз, ее жених. Так что для нашего господина майора было почти делом чести обскакать этого французика.

Они громко рассмеялись над шуткой. Про Гумберта, казалось, они совершенно забыли. Только когда тележка снова застряла в грязи и он начал ее толкать, они его заметили, но не стали с ним говорить. Он был очень рад этому, потому что сначала нужно было осмыслить то, что он только что услышал. Так значит, у фон Хагеманна шуры-муры с молодой графиней? Правильно ли он понял? Ну да, это была война, и многие не очень-то стремились хранить супружескую верность, тем более на вражеской земле. Почему бы и нет – зачем отказывать себе в развлечении, если завтра ты, возможно, будешь валяться в грязи и истекать кровью. Гумберт не был моралистом, однако в данном случае его беспокоило то, что обманутой женой была именно Элизабет. Урожденная Мельцер, она принадлежала к семье его господ. Только что он до глубины души был благодарен майору, теперь же вдруг он разозлился на него.

Дальнейшие разговоры опять крутились вокруг фон Хагеманна и только подогревали гнев Гумберта. Ну и гуляка же их майор! А какой гурман. Нет, крестьянская девушка ему не по вкусу, ему изюм из пирога подавай. Некоторое время они спорили о том, кого предпочитает майор – шатенок или блондинок, затем сошлись на том, что цвет волос в его выборе не имеет никакого значения. Она должна быть симпатичной, очень молодой, стройной и вести себя немного по-детски. Особенно ему нравились девственницы.

Они уже почти въехали во двор, как один из солдат обернулся и спросил Гумберта:

– Может, он тебя…

Остальные слова потонули в пронзительном лае дворового пса. Из коровника выбежала крестьянка и сняла с телеги два бидона, чтобы отнести их в дом. Из дальнего угла двора, где, вероятно, находился туалет, вышел лейтенант. Поправляя ремень на куртке мундира, он шел к ним по заросшей травой мостовой. Солдаты молниеносно приложили руки к козырьку и щелкнули каблуками.

– Через полчаса быть на перекличке с оружием и вещами. Потом выдвигаемся.

– Слушаюсь, господин лейтенант. Куда выдвигаемся?

– В Брюссель. Затем дальше на юг. Солдат Седльмайер!

Гумберт вздрогнул и встал, как учили, по стойке смирно. Лейтенант указал пальцем в сторону жилого дома:

– К майору.

– Слушаюсь, господин лейтенант.

Фон Хагеманн, майор и, как теперь знал Гумберт, знаменитый герой-любовник, сидел с двумя другими офицерами за длинным столом. Между кофейными чашками и тарелками господа разложили карты с маршрутом, по которому им было приказано следовать. Приказ этот, конечно, не был неожиданным, но в то утро, должно быть, он застал их врасплох. Вероятно, он пришел по телефону: в оккупированной стране повсюду прокладывали телефонные провода, так как существующим линиям не доверяли.

Фон Хагеманн поднял голову, глядя на вошедшего Гумберта, но выражение его лица не изменилось.

– Солдат Седльмайер, впредь до дальнейшего распоряжения вы назначаетесь моим денщиком. Поднимитесь наверх, служанка покажет вам мою квартиру. Почистите сапоги, мундир. И все соберите.

– Слушаюсь, господин майор.

Гумберт запретил себе думать о том, куда их пошлют. Ничего хорошего это ему не сулило. Он как дурак побегал в бабьем прикиде, а теперь снова вернулся к исходной точке. Его единственным утешением было то, что он был не один.

В начале пути они ехали по железной дороге, господа офицеры – на мягких сиденьях, а весь отряд – в битком набитых грузовых вагонах. От Невшателя они шли строем – день и ночь, под проливным дождем, минуя луга и перелески. На деревьях уже проклюнулись первые листочки. Где-то совсем далеко Гумберт слышал приглушенные гул и грохот, они нарастали, превращаясь в хорошо знакомые ему звуки боя: глухой шум выпускаемого снаряда, его тихий свист во время полета, потом звук вонзающегося в землю орудия и, наконец, грохот взрыва. Вдалеке в вечерних сумерках были видны отблески огня, красновато-желтые всполохи, которые появлялись и тут же гасли. В