Песни в пустоту - Александр Горбачев

Сергей “Фил” Белов

Были слухи, что он служил в ракетной части в Павлограде – и там были какие-то излучения, откуда и рак. Еще со Свердловской рядом был, да и есть, алюминиевый комбинат. Но теперь-то уже не проверишь, что откуда, – слухи это все.

Петр Глухов

Про болезнь до последнего никто ничего не знал. То есть уже когда год делали химиотерапию, тут была полная тишина. Однажды какая-то воронежская девочка туда съездила, вернулась и стала поднимать волну: давайте срочно собирать деньги, у Дркина рак. Это было как раз в 98-м году, весной. Но тут-то тоже не дураки. Позвонили Дркину, мол, говорят, у тебя рак. Он отвечает: “Да вы что, с дуба рухнули? Да все нормально, я тут чуть-чуть заболел, пить запретили, подлечусь – приеду”. И закрыли тему.

Валерий “Лерыч” Овсянников

Пока не выяснилось про болезнь, он сам ничего не говорил, только слухи доходили. А там уже и концерты договаривались делать, и из Москвы мне звонили, мол, где он? А я и не знал. Он еще, когда возвращался, попал в историю в Николаеве: его там обули какие-то бомжи, он доехал в пальто каком-то непонятном, с шишками, с шарфом вокруг головы, ну кошмар какой-то. Потом на полгода он пропал – и потом уже новости, мол, надо помогать.

Владимир Кожекин

Последний концерт, когда он уже при смерти был, – это вообще кошмар. На каком-то Дне города в Горловке отыграли три песни, а после этого – дискотека. И слышно, как народ орет: “Танцы, танцы”.

Валерий “Лерыч” Овсянников

Там у них, конечно, мрачно было. Воды нет постоянно, еще чего-то. Ну что говорить – в итоге Полина продала там квартиру и купила в Воронеже стиральную машинку. Примерно такой уровень. Мы после похорон жили там – ну день сурка просто: выходишь, идешь на рынок, на кладбище еще ходили – все одно и то же. Его потому и мотало, что там делать было нечего. В своем отечестве, сам знаешь. Почему там все и кончилось концертом на дискотеке. Здесь бы он этим не занимался.

Полина Литвинова

Он как будто все всегда чувствовал наперед. В 99-м он уехал в Алчевск записывать “Тае зори” – на какой-то чудовищной аппаратуре, у друзей. Притом что это был редкий момент, когда мы могли побыть вдвоем, он же все время тогда был в Луганске, на этих химиотерапиях. И я ему говорю, мол, Др, ну не уезжай, давай побудем вместе. А он говорит: “Полюшка, ну я ж должен вам что-то оставить”. Причем так спокойно и серьезно – то есть он понимал, что оставляет много.

Сергей “Фил” Белов

Он, конечно, был сказочник. “Тае зори” – это последняя, но отнюдь ведь не первая. Мы обычно садились вечером, и он на полночи затягивал что-то, песни свои вплетал в повествование. И все это как-то очень лихо привязывалось к местности нашей – каждая сказка была живая и в то же время фантастическая, некая мистерия.

Юрий Рыданский

У нас еще тогда, в самом начале, были сказки, в смысле сказания, от слова “рассказывать”. Нельзя говорить, что Дрантя их писал. Он писал уже музыкальные сказки, большую форму. А вот все эти баечки – скорее совместное творчество. Ну, например, первое, что вспомнилось. В стиле Хармса. Однаж ды Джон Эдисон подошел к Пушкину и сказал: “Пушкин, а Пушкин, ты придумал “Евгения Онегина”, а мне-то как жить дальше?” “Ты бы хотя бы пиво изобрел”. Пошел Джон Эдисон и изобрел пиво.

Вот Дрантя эти баечки рассказывал во время концертов, чтобы передохнуть, чтобы не рвать глотку… Ну и потом, песни ведь поют все, а сказки никто не рассказывает.

Вероника Беляева

“Тае зори” по драматургии – это практически опера. И арии, и у каждого героя лейтмотив определенный, все было построено очень понятно и правильно.

Петр Глухов

Вот “Тае зори” черт-те на чем записана, два магнитофона, смешные инструменты, детские, и при этом это все равно убедительно звучит. Это же фантастика! Очень трудно удержаться от спекуляций: если была бы студия – бля, что бы он записал!

* * *

Весной 99-го, когда по телевизору показывали первый клип Земфиры, когда никто еще не знал чиновника со смешной фамилией Путин, когда Ольга Арефьева играла концерт в ЦДХ, умирающего Дркина привезли в Москву – и Москва опомнилась. Здесь легко усмотреть даже не иронию судьбы, но какой-то чудовищный сарказм эпохи, показавшей свет в конце тоннеля, когда до выхода из тоннеля оставалось несколько сантиметров. Возникли поклонники. Возникло телевидение. Возник наконец сочувствующий и чувствующий талант продюсер – настоящий, из того самого коварного и непонятного шоу-бизнеса, – и продюсером этим был Александр Шульгин, тогда еще занимавшийся певицей Валерией, которая тогда еще была одной из главных в стране исполнительниц умной поп-музыки, тогда еще работавший с группами вроде “Мечтать” и “Мумий тролль” – в общем, имевший изрядный вес на российском музыкальном рынке. Парадоксальным образом, как в какой-нибудь плохой провинциальной пьесе, карьерные перспективы пришли к Дркину, когда у него уже не оставалось никаких перспектив жизненных. Смерть, настоящая, не сыгранная, как показывает практика, способна превратить даже плохую провинциальную пьесу в большую трагедию.

Игорь Бычков

Это очень трагичная и красивая история. 9 мая 1999 года мне позвонил Рыда и сказал, мол, дело совсем плохо, срочно нужны деньги, причем немаленькие. Там как раз случился кризис, Др потерял около двадцати килограммов за пять дней. У меня никаких финансовых возможностей не было, и я решил позвонить женщине по имени Анчута – она человек взрывной, эмоциональный, очень напористая девушка. Я ей сказал: надо шуметь.

Анчута придумала концерт на Старом Арбате, чтобы собрать средства, туда поставили аппарат и кое-как за день чего-то насобирали. Много кто подъехал – Рома ВПР выступал, Умка играла, еще кто-то. Буквально там же подошел человек, которого мы видели первый раз, сказал, что купил машину и не прочь ее погонять. Мы взяли все собранные деньги, долларов 600–800, и поехали в больницу в Луганск. Деньги, конечно, были очень кстати, но было понятно, что в этой больнице его залечат и, можно сказать, уже залечили. На тот момент ему сделали четырнадцать химиотерапий! После двух дают инвалидность.

Алес Валединский

Был концерт в “Факеле” 8 мая 99-го – там “Адаптация” играла, еще кто-то. Прямо передо мной сидел гений русского рока Борис Усов с подругой, и они так шумно пили водку, что я покинул зал и стал где-то рядом ходить. И кто-то меня спросил: а ты знаешь, что Веня Дркин в коме? И вот с того момента понеслись созвоны – что надо что-то делать, тащить его в Москву…

Игорь Бычков

После возвращения Анчута стала вести переговоры с гематологическим центром на “Динамо”. Подписала бумажки, мол, мы все оплатим, у нас куча денег… И поехала забирать его из Луганска. В это время мне позвонили из программы “Взгляд”: давайте сделаем такой же фестиваль на Старом Арбате, нужно картинку снять. Ну что делать? Поехали на Арбат, мои знакомые за два часа в суматохе нарисовали плакат “Россия, спаси поэта, и поэт спасет тебя”, я побренчал на гитаре, что-то сказал в микрофон – в общем, за двадцать минут худо-бедно сняли.

Алес Валединский

Была совершенно анекдотическая ситуация – я понимаю, что в это невозможно поверить. Анчута же стучалась куда только можно – “ВИД”, “Взгляд” и так далее. Было в том числе и общение с “Нашим радио”, и от него остался совершенно анекдотический пересказ. Я в него не верю, но я его ясно помню. Там последовал грубый и некорректный отказ, и якобы отказ был от Козырева, и якобы он был с формулировкой, какую изобличатели жидомасонов будут придумывать и не придумают: “Наши заокеанские хозяева этого не одобрят”. Бред, но впечаталось ярко.

Владимир Кожекин

Когда узнали, что он умирает, Москва очнулась и попыталась его спасти. Вплоть до того что было обращение 250 московских школьников лично к Лужкову, чтобы Дркину позволили тут лечиться. Устроили все, да. Но там уже врачи ходят и говорят: чувак, ну ты в принципе уже должен умереть был вчера. Тела уже не было – кости лежат и глаза горят, как в концлагере. Шевелиться не может, ничего не может, при этом говорит: “Пацаны, я встану, все будет нормально”. Записки к поклонникам: “Все будет х…” Шутил, радостный был – чтобы родственников не парить. Все держалось на драйве – и после того, как ему сказали, что все, осталось три дня максимум, он держался еще недели две.

Сергей Гурьев

Оля Барабошкина, с которой я дружу, уже тогда была очень прагматичной, понимала менеджерскую основу. Я ей как-то завел “Крышкин дом”, и ей совершенно сорвало каску – она стала говорить, что надо этим человеком заниматься, чем-то помочь. Я отвечаю, мол, да, но он вроде бы уже умирает. И чуть ли не сразу после этого с Барабошкиной встретился Шульгин – у него тогда был какой-то интерес к андеграунду. И у него тоже сорвало каску.