Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

Не зная, как быть, Варя хотела проскочить мимо, но доктор остановил ее.

— Ольге Павловне нехорошо, — сказал он, и у нее сжалось сердце. — Беги скорее домой, попроси прислать сюда лошадь или оленью нарту.

Едва дослушав, Варя сильно оттолкнулась лыжными палками и поспешно двинулась к прииску. Она не могла видеть Ивана Ивановича таким печальным.

Ольга плачет… Но ведь и он вот-вот заплачет с ней вместе. Этого нельзя было допустить, и девушка, устремившись вперед, совсем перестала падать, а бежала, как самый заправский лыжник, даже не замечая своего достижения. Румяные щеки ее точно засахарились, над верхней губой появились белые усики; она дышала всем ртом, и мороз покрыл инеем ее шапку, шарф и поднятый воротник.

3

Иван Иванович скинул с себя дошку из собачьего меха и, подстелив на снег, усадил на нее Ольгу.

— Ты простудишься, — тихо сказала она.

— Нет, со мной ничего не случится! — ответил он с сожалением.

Потом она покорно ожидала рядом с ним, когда пришлют сани, безмолвная, неподвижная, сжавшись в комочек. Никогда еще так ясно не чувствовал он ее отчужденности и никогда, казалось, не любил так сильно…

Где тот чудный день, когда он привез ее из родильного дома! Она сидела на краю кровати в светлом капоте, с косичками, туго заколотыми над гладким лбом, держала у груди дочь, высматривавшую из пеленок розовым личиком, и заботливо следила, как ротик ребенка сдавливал деснами ее еще по-девичьи плоский сосок. В ее материнском сочувствии, в выражении молодого лица и рук, бережно обнимавших теплый сверток, сказывалась нежность и к Ивану Ивановичу, а он стоял перед женой, одно только ощущая распустившимся от счастья сердцем: любовь к ней и к этому крошечному существу, связавшему их жизни в одно прекрасное целое.

И вот ребенка, смуглой, темноволосой девочки, не стало. Не потому ли пропало чувство у Ольги? Но почему она скрыла беременность? Отчего теперь, когда случилось что-то страшное, так безучастна? Заплакала, но это были слезы страха и жалости к самой себе. Обманываться Иван Иванович уже не мог. Дрожь пробирала его, но не от мороза, а от внутреннего нервного холода.

— Ты простудишься, — снова сказала Ольга и приподнялась с места.

Она заставила его одеться. Натягивая дошку, отыскивая завернувшийся ее рукав, доктор взглянул на жену… Она, вся поникнув, стояла на коленях в своем спортивном лыжном костюме, а вокруг нее расплывалось на снегу черное в полутьме пятно.

— Родная моя! — едва вымолвил потрясенный Иван Иванович.

Он взял Ольгу на руки и, чувствуя, как обмякло ее сразу обессилевшее тело, пошел по свежей лыжне, проложенной на реке. Теперь лишь тревога за жену и нежность к ней владели его душой.

«Почему такое? Зачем такое?» — лихорадочно, безостановочно неотвязно звенело в нем.

Лошадь, бесформенно большая в облаке пара от ее дыхания, как-то вдруг надвинулась на него, он едва успел отступить со своей ношей. Поселок был уже близко, но, только опустив Ольгу в просторные санки, Аржанов почувствовал, как до онемения устали его руки, сел рядом с ней, придерживая, обнял и подумал: «Ей неприятны даже мои прикосновения!» Он откачнулся в сторону, но сразу строго одернул себя: «Человек заболел. Время ли сейчас заниматься объяснениями?» И еще Иван Иванович сказал мысленно, глядя на огоньки, замелькавшие, словно волчьи глаза, сквозь заросли: «Пусть будет, как она решит. Сам я отказаться от нее не могу».

Ольгу, не завозя домой, положили в больницу.

Пока срочно вызванный Гусев мыл руки, Иван Иванович нервно ходил из угла в угол, с тоской и надеждой смотрел на сутулую под белым халатом спину хирурга.

— Может быть, вы сами? — обратился к нему Гусев.

— Нет, нет! — испуганно сказал Иван Иванович. — Вы знаете, как трудно, когда свой человек!..

Операция, от которой обычно отмахиваются крупные хирурги, считая ее пустяковой — которую в экстренном случае может выполнить такая опытная акушерка, как Елена Денисовна, — представлялась теперь Ивану Ивановичу страшно серьезной. Он не мог заставить себя переступить снова порог операционной, где находилась Ольга: все мерещились ее заострившиеся неподвижные черты и руки с посиневшими ногтями. Как переменилась она!

У нее была судорожная икота умирающей, и даже после переливания крови ее лицо осталось мертвенным. Иван Иванович не вынес его как будто осуждающего выражения и удалился, когда Гусев подходил к столу…

Там, за дверью, слышалось только холодное позвякивание инструментов. Потом легкий стон, вскрик — и наступила тишина.

Главный хирург сел на кушетку, покрытую белой клеенкой, облокотился на колени, опустив голову в ладони больших рук. Мимо него проходили люди, что-то говорили, чем-то стучали… Он продолжал сидеть, ничему не внемля, застыв, как изваяние.

— Ну, вот и все! — прозвучал над ним голос Гусева.

Иван Иванович, сам бледный, словно мертвец, посмотрел на него исподлобья, боясь переспросить.

— Все в порядке, — разъяснил Гусев, развязывая тесемки халата. — Хорошо, что нашелся сразу донор нужной группы! У нее первая…

— Она будет жить?

— Конечно, — не понимая растерянности опытного хирурга, ответил Гусев. — Женщины удивительно легко переносят… — Он не договорил, заметив, как задрожали губы у Аржанова. — Что вы, право! Часа через два она начнет уже смеяться.

— Спасибо! — тихо и серьезно сказал Иван Иванович.

Он встал и, осторожно ступая, вошел в операционную. Ольга еще лежала на столе, прикрытая свежей, заутюженной в квадраты простыней, голова ее была повернута набок, глаза плотно смежены. Иван Иванович приложился щекой к ее прохладным волосам.

Она осталась неподвижной, длинные, почти черные ресницы не шевельнулись.

4

С ощущением холодной пустоты проснулась Ольга утром на больничной кровати. Она лежала без подушки, вся вытянувшись и, точно продолжение сна, припоминала падавший снег, лед, черневший в белой, пушистой борозде, потом боль, опоясавшую ее тело. Не очень-то хотелось ей в этот раз сделаться матерью, но раз уж так вышло, то она примирилась с неизбежностью, чтобы заполнить пробел в жизни, сказывалось и подсознательное желание восстановить теплоту отношений с мужем — ведь она не чувствовала к нему ни ненависти, ни презрения, уважая его по-прежнему…

И вдруг ничего нет. Ольга шевельнула под одеялом руками, потрогала чуть втянутый живот и устало закрыла глаза. Она лежала холодная, слабая, вся какая-то пустая: ни мыслей, ни желаний.

Приближавшиеся шаги вывели ее из этого состояния: в палату входил Иван Иванович.

Отведя взгляд от его властного лица, с каким он выслушивал на ходу то, что говорил ему дежурный врач, Ольга заметила пожилую женщину, смирно сидевшую на своей койке. Та смотрела на Ивана Ивановича с материнской ласковой гордостью и просто расцвела, когда он справился о ее здоровье. Избегая встретиться с ним глазами, Ольга увидела, как осветились лица всех находившихся в палате. Его любили здесь. Его ждали. Преодолев волнение, охватившее ее, Ольга повернула голову. Иван Иванович стоял уже около нее. Властное выражение, с которым он вошел в комнату, сменилось робким и радостным. Рослый, широкоплечий, могучий, как дуб на раздолье, он был особенно хорош с доброй улыбкой. Ольга смотрела на него, силилась найти в своей душе хоть искорку прежнего чувства… Она видала его человеческую и мужскую красоту, но эта красота не трогала ее: не гордость, а грусть и сожаление испытала она и с невольным вздохом закрыла глаза.

Иван Иванович присел рядом, взял ее руку, проверяя пульс, это тоже ощущалось ею, как прикосновение чужого человека.

— Как ты чувствуешь себя? — В голосе его Ольге почудился упрек.

— Хорошо. — Она не знала, что муж до утра пробыл в больнице, беспокоясь, не один раз подходил к ее кровати.

— До чего я измучился! — тихо сказал он, прикладывая вялую руку Ольги к своей щеке.

Жалость переборола отчуждение, Ольга ответила слабым пожатием, но ей сразу стало стыдно за это притворство.

Позднее Иван Иванович приходил снова, принес печенья, конфет, фруктов; пробовал заговаривать о разных пустяках. Ольга больше отмалчивалась, а когда он, очень расстроенный, отправился домой, раздала принесенное соседкам по палате: ей самой кусок не шел в горло. Разве ожидала она, что так обернется, когда молодая, правдивая, любящая соединяла свою судьбу с судьбой Ивана Аржанова? Казалось, счастья хватит на целый век! И вот все рухнуло!

Ночью, осторожно повернувшись на бок, Ольга смотрела на окна, щедро выложенные лунным серебром по морозным узорам. Видимо, зима установилась сразу по-настоящему, наверное, все бело, а над белым покоем одиноко бродит ущербная луна. Серебряная нить протянулась от окна к постели Ольги. Стоит протянуть руку — и схватишь ее. Но мертвенным светом скользит меж пальцев лунная пряжа. Ольга рассеянно ловит ее и думает, мучительно, напряженно думает, шевеля рукой, как заигравшийся ребенок. В дальнем углу палаты затянулась беседа; тихо шелестит над койками женский шепот: кому-то еще не спится. И многим не спится в большом доме с просторными замороженными окнами: мучают людей разные боли…