Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

бы зверь в него вселился, и сам он стал зверем. Встанет на четвереньки и с боку на бок качается и хрюкает. Положат его на постель, отвернуться не успеют, как он опять на том месте мотается. Там, где коленками упирался, большие ямки вывертел, где руками — поменьше: полот в тех покоях кирпичный, мягкий.

Убийство сторожа вызвало улучшение в тюремных помещениях и перемену участи заторенных.

— Не спрашивайте ни имени, ни фамилии здесь нет, я знаю только номера. Вот и тот, похожий по вашим приметам, должно быть, сидит под № 13-м, как раз под чертовой дюжиной, — поучал меня инвалидный капитан, на другой день возвращавшийся с командой в Архангельск и успевший уже на прощанье со знакомыми монахами подгулять — «наторопиться», как выразился он сам. Я доверился ему по безвыходной неволе.

Добровольно явился он в мой номер монастырской гостиницы в той же походной форме, в которой сидел поутру за общей трапезой. Разговаривая, он все оглядывался по сторонам и, оглядываясь, оправдывался:

— Стены здесь слышат — вот какое строгое место!.. А земляк ваш — добрый старик и ласковый! Да вот какой добрый: когда ни придешь, он всякий раз начинает около себя обыскиваться, шарить на столе, заглядывает под кровать. «Подарил бы, — говорит, — что, да взять нечего — все отняли».

Офицер при этих словах не только оглянулся и приподнял над ухом настороженный палец, но на цыпочках подкрался к двери и, быстро отворив ее с видимым расчетом ударить в лоб того, кто там подслушивает, заглянул в длинный и неметеный коридор. Возвратившись, он с большей смелостью говорил:

— Доводят их до беды, потому что исправляют. Я готов рапорт написать, что нельзя поверять монахам таких людей, которые с ними ссорились прежде, там... Помилуйте, скажите: я — офицер, а к архимандриту каждое утро должен ходить, как к генералу или коменданту, вытягиваться и рапортовать. Он выслушает, а чашки чаю не даст — гордится предо мной.

Сквозь слегка нескладную болтовню я узнал от этого офицера, что земляк мой летней порой сидит в чулане безвыходно, надевает на нос большие круглые очки и беспрестанно читает толстые книги в кожаных переплетах.

— Кроткому человеку архимандрит попущает: дает книги, а зимой выпускает с солдатом в старый собор помолиться. Конечно, это дело его. Он здесь полный хозяин, на комендантских правах.

— Конечно, без солдата и ему я не могу дозволить, — хвастался офицер. — Положим, что льды обкладывают монастырь так, что не вырвешься. Да здесь держи ухо востро. Вдруг он скрылся: может быть, с берега прибыл сюда его сообщник. Остров-от очень велик, есть где спрятаться. Выждал время, посадил в карбас и увез — здешний народ льдов не боится. Да, по-моему, лучше морская пучина, чем эти чуланы. Я к тому это говорю, что из богомольцев много народу припрашивалось повидаться с ним, давали мне хорошие деньги. Я не соглашался, я помню присягу...

Следовала затем похвальба личными достоинствами, к которой обычно прибегает под хмельком всякий приниженный человек. Нового он уже ничего не говорил и становился прямо докучным: видимо, по сумме старых и мелких неудовольствий, желал сплетничать и спьяна злословил языком, на ладя тоже на нескладную болтовню и воркотню. Стал он просить и от меня угощения, — для того советовал послать к самому архимандриту.

— Пришлет. Хорошего рому пришлет. Хорошо бы пунштику на дорожку. Давно не пил. Твоему приезду они не рады. Не понутру им. Говорили мне, что писать будешь: грехи их переписывать. Постарайся, сделай одолжение!

Дальше пошло уже такое все нескладное, настоящий бред, что я и в самом деле не знал, как развязаться с ним. Он помог мне тем, что пообещал сам пойти просить рому, — и ушел.

За него договаривал сам архимандрит, пожелавший дополнить мои скудные сведения о № 13-м, как бы в утешение за отказанное личное свидание.

— Глубоко огорчен я был, когда, приняв настоятельство, посетил тюрьму, неся туда слабое слово утешения, — рассказывал мне о. Александр, прославившийся защитник монастыря Соловецкого во время блокады его англичанами в Крымскую войну. Рассказывал он мне тем говором, который обличал в нем малоросса и который не сумел затушевать и обезличить даже столь богатое и типическое архангельское наречие, и притом в течение многих лет.

Получил я оскорбление, откуда не ожидал, от своего же, так сказать, брата духовного. Бросился он на меня с зубовным скрежетом, намеревался ударить, круто обругал. Я уже не давал ему наставлений, ушел от греха. То был безбожник из кончивших курс семинарии певчих. Номер второй обратился ко мне с криком и слезными жалобами на отца, по просьбе которого он и прислан к нам за непочтение родительской власти. Я ходатайствовал через синод и испрошено было повеление, чтобы несчастному отец его обязательно высылал благопотребную сумму в приварок к монастырскому продовольствию (в 1855 г. был освобожден). Видел и тринадцатый номер и ожидал новых оскорблений, полагал — отвернется или приблизится, чтобы сказать укоризненное слово. Взглянул он на меня исподлобья и нависших бровей кроткими глазами, поклонился очень низко, ничего не сказал, ничего не просил, расположил меня к себе своей покорностью и смирением. Через караульных после выпросил он книги, велел я снабдить ими. Зимой попросился посетить старый собор, чтобы там помолиться: я благословил. Видели вы сами, сколь благолепен иконостас нашего древнего храма постройки московского святителя и чудотворца Филиппа. Поклонились и явленной ему иконе Богоматери, именуемой «Хлебенною» по явлению ее в пекарне. Сказывали мне монахи, что перед ней с особенным усердием молился тот 13 № и не хотел отрываться. Повторял он и затем свои просьбы, и я благословлял ему таковые утешения. Не разрешил я только приносить коврик и лестовку, ибо нахожу неблаговидным. Да оно и соблазн производит: зачем? При предшественниках моих были случаи обращения монахов в федосеевщину от проживавших на воле ссыльных. Бывали случаи и хуже, но о них промолчу. Не удивляйтесь: большинство иноков — народ простой и легкомысленный, очень много из простых мужиков. Например, когда вступил предшественник мой Димитрий, то он мало нашел монахов, умевших петь и читать: из местных штатных служителей принужден он был собрать хор и сопровождать службы чтением по полному положенному уставом чину. И еще: предлагал я  посещать наши богослужения, он отказался решительным образом, без всяких, однако, объяснений. И еще: из докладов по команде замечается в нем в последнее время как бы какое-то внутреннее беспокойство. Перестал старец разговаривать, как бы наложил на