Собрание сочинений. Том 3 - Петр Павленко

Сергей убежал не дослушав.

И вдруг — вот он, председатель, едет на своей двуколке, что-то записывает.

— Анисим Петрович! Обедать когда?

— Это городским-то? — Председатель почесал карандашиком нос. — А сколько отправили на склад?

— Сорок корзин.

— Ишь ты! Вот они, городские, какие! Через час веди их в огородную бригаду, вот записка. Я уж сказал там… Погоди, Емельянов! Как полсотни отправите, только тогда меди, слышишь?

На половине дороги между селом и садом встретился Вольтановский. Он с ходу стал на тормоза так, что в машине все завизжало, и сделал рукой знак садиться.

— Где тебя носит? Ищем, ищем. Садись быстрей!

— Ехать?

— Перебрасывают в соседний колхоз. Сел?

— Да у меня, дядя Петя, бригада в саду осталась…

— Подумаешь! Нынче-то хоть кормили?

— Меня кормили, а их нет. Папа там уже, в новом колхозе?

— Надо быть, там. Огромадную, понимаешь, задачу дали. Тут хоть колхоз на шоссе, а там, брат, из глубинок возить, по степи. Запорем резинку, ей-богу запорем!

— Эх, дядя Петя, я же с поста убежал!

Вольтановский только махнул рукой.

— Антон Антонович нам что говорил? — продолжал Сергей. — «Не срамите, говорит, себя». А я? Взял да и осрамил. Семенов узнает, в газете как шлепнет…

— Эх, свалился ты на мою голову!.. — Вольтановский затормозил перед пешеходом, устало шедшим по краю дороги. — Не в колхоз, случайно?

— В колхоз.

— Будь такой добрый, тут со мной начальник молодежный сидит, надо распоряжение насчет кормежки приезжих передать. Вот тебе, папаша, записочка. Передай, я тебя прошу, а то спасу нет. Заел меня!

Машина тронулась. Вольтановский скосил правый глаз на Сергея:

— Вылитая Зотова, ей богу. Получится из тебя ходячая директива.

Сергей не обиделся. Он знал, что прав.

Верхушки сада, где работала сережина бригада, пробежали за гранью холма и исчезли…

Странная пошла жизнь. В ее быстрых водоворотах мелькали с какой-то сказочной быстротой события и люди. Он даже не простился с Зиной, не отчитался перед Бабенчиковым. Пусть бы они приехали в город — лучше, конечно, без тети Нюси, — и он показал бы им море и тот парк, что недавно устроили, и улицу, где он, Сережа, живет.

Еще раз пробежали перед его глазами люди первых его степных дней и исчезли — может быть, на всю жизнь.

6

Степь задымилась сумерками, но розовый дым заката еще долго полз над землей. Потом, когда стемнело, взошли крупные, яркие звезды, и след бледно-розоватых облаков нехотя растаял в ночи.

Тетя Саша, вдова с дочерью Олей, двенадцатилетней девочкой, у которых поселили водителей, разостлала под деревьями два рядна, набросала подушек, поставила возле ведро с медовым квасом и, предупредив, что рядом пасека, ушла в свою крохотную, из двух комнатенок, мазанку. Все — и отец, и Еремушкин, и Сергей, и Зотова — легли вповалку, как на пляже. Чудесный запах свежего сена веял над ними. Одно было неприятно — что рядом пасека. Впрочем, тетя Саша, которой Сергей высказал свои опасения, улыбаясь в темноте одними зубами, заверила, что ее пчелы смирные.

Наскоро поели и легли спать. Это была первая ночь, когда все водители собрались вместе, и каждому хотелось рассказать о своих впечатлениях.

— Я тебе очень много должен рассказать, папа, — прижавшись к отцу, сказал Сережа. — Я чего только не делал! Я даже бригадиром был, знаешь! Дали мне семь девчонок…

— Интересно, кто ж тебя, дьяволенка, в пруду выкупал, — забурчала засыпающая Зотова, которая, как всегда, все знала.

Прижавшись лицом к щеке отца, Сергей тихонечко засмеялся:

— Я тебе завтра одному расскажу, ладно, пап?

— Ладно, сынок. А я по тебе, знаешь, соскучился. Кого ни спрошу: «Где мой?» — «Да, говорят, где-то шастает, командует чем-то».

И уже закачало первою дремой и, как бы легонько приподняв, мягко и нежно забаюкало. Но тут он услышал голос тети Саши:

— Кто из вас старшой? Вставайте! Полевод просит.

Отец поднялся. Сон отогнало и от Сергея. Низенький, коренастый старик с густой и круглой, как баранья шапка, бородой виновато обратился к отцу:

— Емельянов? Вы уж извиняйте, за ради бога, что потревожил, да, знаете, какое дело: комбайн остановился. Решили было всю ночь сегодня убирать, а чего-то случилось, никак сами не разберутся. Не поможете, а? А то пока до МТС доберемся…

Отец разбудил Вольтановского. Сергей тоже вскочил и оделся:

— Я, папа, с тобой еще нигде не был, все без тебя да без тебя.

— Да ведь устанешь, смотри…

— С тобой, пап, я никогда не устану.

Полевод погладил Сережу по голове:

— А ничего, пускай едет, там у нас ребятишки дежурят — не заскучает.

Тачанка уже ждала. Двинулись в самую гущу ночной темноты, как в пропасть. Ночь посырела, замерла.

— А что, ваши комбайнеры и при росе убирают? — спросил отец.

— У нас отчаянные, — ласково сказал невидимый полевод. — Им роса не препятствует. Только вот сегодня что-то подкачали… Ну, да и то сказать: труд ведь ответственный — не спят, не едят, перекурить спокойно некогда… Урожай-то какой! Такой только во сне и видали до нынешнего лета.

Поеживаясь от прохватывающей его сырости, Сергей в полудремоте слушал рассказ об урожае. Ночь овладевала им, как никогда не слышанная сказка. Она была какой-то гулкой и вместе с тем тишайшей. Звуки впивались в тишину, как москиты.

Наконец где-то далеко впереди, как огонь корабля в море, блеснул костер.

— Стоят, — вздохнул и сплюнул полевод. — Стоят, окаянные! Верите или нет, не за себя страдаю — за колхозников, — сказал он отцу. — Такое, знаете, в этом году увлечение урожаем, такая доблесть, зерна нельзя просыпать — убьют! Вот сейчас полсела не спит, думает: в чем дело, почему комбайн остановился? Меня третьего дня молодежь чуть не бить собралась. «Давай, кричат, косы, будем вручную убирать!» Ну, косы еще туда-сюда, а косарей ведь нет, это теперь все равно что блоху ковать… И что же вы думаете, Светлана наша, помощник комбайнера, где-то на сдаточном подхватила старика со старухой. Косари! Любители! Где-то он счетоводом в артели, не знаю точно, но старый, видно, знаток. Приехали они как раз перед вами — и старик сейчас же семинар открыл. Косу отбил, показал, как и что. С утра высылаю, участок им персональный выделил. Пусть, пусть! Тут и голыми руками готов убирать… В чем дело, герои? — крикнул он, вглядываясь в темноту, опламеняемую костром.

От комбайна еще дышало жаром, как от паровоза. Тракторист и комбайнер копошились где-то внутри комбайна. Несколько сельских ребят безмолвно наблюдали за их работой.

Полевод бросил вожжи ближайшему мальчугану.

— А у горючего сторож есть? — сразу спросил он.

— Есть, есть, Курочкин стоит, — ответили ему.

— Эй, хозяева невезучие! Вылезайте кто-либо для переговоров! — насмешливо сказал старик, подходя к костру и устало присаживаясь на чью-то разостланную одежонку. — Кони в порядке? — спросил он у ребят.

— В порядке, Александр Васильевич, — ответили ему хором.

— Ну, спасибо вам от души… Вот, смотрите, — обернулся он к Вольтановскому, дремавшему всю дорогу и, наверное, ничего не слышавшему из его рассказов. — Вот, смотрите: невелики человечки, а ведь какая от них богатая помощь делу! Я любого из них на самого себя не сменяю. Послал я их в ночное с конями, а они контрпроект вносят: «Мы, говорят, заодно и горючее будем охранять и машины, когда комбайнеры уснут». А ведь оно и в самом же деле — не оставишь. Оно как бы и ничего, а с другой стороны, нежелательно… Вылезай, вылезай, Светланушка, рассказывай! — закончил он, похлопывая рукой по траве рядом с собою.

Смуглая спокойная девушка, отряхиваясь, подошла к костру.

За нею следом, буркнув себе что-то под нос, появился тракторист.

— А Яков Николаевич где же? — сразу встревожился полевод.

— А Якова на медпункт увезли, приступ язвы, — сказала Светлана с таким виноватым видом, будто она-то и была виновницей его болезни. — Я, Александр Васильевич, полдня в МТС протолклась: кое-чего нужно было привезти, горючее на завтра заказала, сводки наши сдала. А он все один да один. Я приехала — он прямо зеленый, едва стоит. Мучился, мучился, а час назад с водовозкой и уехал.

— Тут, значит, вы и остановились? — догадался Вольтановский, только сейчас окончательно проснувшийся.

— Тут, значит, мы и остановились, — в тон ему ответила девушка, скользнув по лицу Вольтановского гордым взглядом своих огромных, ярко сияющих глаз.

— Что, сами определяете? — спросил Светлану отец.

Взяв в рот соломинку, она недоуменно пожала плечами.

— А ну, дайте-ка свет, — строго сказал тогда отец, как говорят врачи, когда приступают к осмотру больного.

Комбайн красиво, загадочно светился, похожий на маленький корабль.

— Ты, Петро, обследуй очистку, — сказал отец, — а я режущий аппарат посмотрю.