(Интро)миссия - Дмитрий Лычев

— Мне здесь и своих хватает. Только вчера одного выпроводила, тоже хохла. Никак не могла нанизать себя на его агрегат…

Мне надоедает ее слушать с первого слова. Врет ведь, мерзавка! Завидует и врет. Денег больше не бросаю, только поддакиваю. В соседней кабине уже не набирают номер — тишина…

— Не знала, что и делать. Просто обнять и плакать…

На этом брехня Констанции обрывается, и я говорю „Ладно, деньги кончились, пока“ уже коротким гудкам. Сердце стучит в темпе гудков — страшно! Домой звонить не хочется. Выхожу в зал, якобы разменять рубль, и делаю как можно правдивее круглые глаза при виде Ромки. Он молчит, оглядывая меня с шапки до сапог. Я знаю, что он никому не расскажет, но убедиться в этом страсть как хочется. Ромка смущенно отступает в глубь кабинки, когда я закрываю собой вход в нее. Прикладываю палец к губам и напоминаю, что через семь минут автобус. Он кивает мне, открыв рот, но не произнеся ни слова.

В автобусе сидит напротив меня. Славик, гарант безопасности, если что, сидит рядом. Мы перекидываемся короткими репликами ни о чём. Часто смотрю Ромке прямо в его черные глазищи. Дурашка, он краснеет и отводит взгляд! Класс! Будто бы это я его застукал на почте с такими речами…

— Ну как, дозвонился? — вопрошаю с ехидцей в голосе.

— Нет, не дозвонился.

— А у меня на полуслове всё прервалось…

— Да, я слышал.

— Ах да, конечно — я забыл…

От такой наглости Ромка окончательно теряется и принимается разглядывать темные очертания домов. „Ну вот и славно, — это я уже мысленно подвожу итоги сегодняшнего утра, — теперь ты всё знаешь. И про меня, и то, что я думаю о тебе. Дай только повод, и я буду у твоих ног. Вернее, между ними“. Закуской нам служили пирожки — за шесть копеек, потому что эти были с рисом и яйцом.

— Слушай, Боб, и как можно всю жизнь пить эту гадость?

— Да просто, берешь стакан и опрокидываешь в себя…

Чёрт, он меня еще учит! Но молчу, слушаю внимательно.

— …Вот и всё, и закусываешь…

— Нет, закусывать неинтересно. Меня учили, что перед закуской, чтобы потом обратно не вышло, надо еще и волосами занюхать.

— Ну да, можно…

Я хватаю его за шею, морщась от ощущения огня в груди и смрада во рту, и припадаю носом, а заодно и губами к его волосам. Этого вполне хватает, чтобы вернулись утренние впечатления вкупе с вновь рвущимся наружу эякулятом. Но я откидываю голову назад, отодвигаюсь, переводя совсем не радостный разговор о самогоне на более интересную тему. Боб при помощи моих наводящих вопросов рассказывает о своей „гражданке“. Чуть не залетел с одной девочкой, главной деревенской красавицей. Вернее, залететь-то он залетел, но удалось уговорить ее пойти на „абортаж“. Сейчас немного жалеет — пусть бы ребенок был, пришел бы после армии, женился…

— Ага, так она, красавица главная, сидела бы и ждала тебя! На то она и красавица, чтобы не ждала. Ты что, только сегодня родился? Ты хоть ее… как это по-русски… любишь?

— Не знаю. Наверно.

— Вот если „наверно“, тогда правильно сделал, что уговорил. Да и вообще от этих баб одни неприятности. Вот один мой московский дружок — тот хорошо устроился. Представляешь, ему надоело постоянно залетать, и он начал жить… с парнем. И ничего, никаких тебе проблем: трахает его в сраку, а тот и не думает надуваться…

— Нет, я так не могу. Да и как это — с парнем? Они же гомики…

— Правильно, гомики, зато не залетают. А дырки, скажу я тебе, очень даже похожи…

— А ты что, пробовал?

— Приходилось один раз. Всё равно, что бабе всаживаешь.

— Но там же гов…

— Слушай, не за столом, пожалуйста! Если подмыться, то ничего такого не будет — после бани, например… Ладно, давай по пятой. Будем здоровы!

Непонятно, что переваривает Боб: пятый стакан или свежую информацию о целесобразности половых сношений через задний проход как гарантии целостности девственной плевы и абсолютной невозможности зачатия ввиду наличия остатков пищи в оном.

— Боб, а как тебе госпиталь? Этот пидар с длинными усами еще не уволился?

— Какой?

— Шеф терапии.

— Не знаю — я в инфекции лежал.

— Ах да, совсем из головы вылетело! А что, в инфекции кормили-то хорошо?

— Да получше, чем у химиков.

— Это не удивительно. Наверняка в Бухенвальде тоже кормили лучше, чем нас здесь. Ладно, будем перебиваться пирожками. Давай, выпьем за твое счастливое излечение!

— Слушай, а я ведь даже не сказал тебе „спасибо“.

— Ну, скажи.

— Нет, я вправду очень благодарен тебе. Если бы не ты…

— Если бы не я, был бы другой. Ты мне нравишься…

Боб наливал по полной. Рискну предположить, что нервничал, поняв, куда дело клонится. Поднял стакан, глядя мимо меня, куда-то „за“. Немного затуманенный алкоголем взгляд скользил по мне, так на мне и не останавливаясь. Мне же хотелось поймать его именно сейчас. Бесполезно! Горячая жидкость вновь обожгла пищевод, и я уже привычным движением привлек к себе голову с небольшими залысинами, но на этот раз и не думал ее отпускать. Губы, скользнув по бровям и носу, спозли прямо на его рот.

— Дим, прошу тебя, не надо…

Слова утонули во мне, эхом пустившись гулять по пищеварительному тракту вслед за самогоном. Я сидел на нём, впившись в губы и крепко обняв за шею. Вскоре и Боб начал двигать языком. Совершенно одинаковые самогонные запахи, смешиваясь, кочевали изо рта в рот, привлекая за собой обильную слюну. Я разминал ему грудь, постепенно расстегивая ворот ПШ. Вот и соски, быстро затвердевшие и увеличившиеся. Боб слегка постанывает, одна его рука перебирается на мою задницу и теребит ее игриво через штаны. Припадаю к груди, облизывая ее, то уходя от сосков, то возвращаясь к ним. Постепенно двигаюсь ниже. Боб догадывается освободить себя от штанов. „Блядская дорожка“, густо растущая от пупка, медленно ведет меня к цели. Боб стонет всё сильней, а когда мои губы нежно обволакивают его плоть, вскрикивает и пытается отстранить меня. Не получается — он уже полностью во мне. Горячий от алкоголя язык резвится на его головке, то заползая под крайнюю плоть, то перебираясь на самую макушку, из которой вовсю сочатся солоноватые соки. Я чувствую, как его руки всё крепче впиваются мне в плечи. Вот он начинает покачиваться, привстает и почти с криком спускает в меня, предварительно загнав по самые помидоры. Спермы много, если не сказать — очень много. Исправно сглатываю всё, до последней капли. Еще пару минут не выпускаю Боба из себя. Он вертится, пытаясь вырваться. Я откровенно издеваюсь, щекоча языком головку. Ему настолько щекотно, что он становится грубым и совсем не женственным, вновь пытаясь освободиться от меня. Это ему удается только потому, что я позволяю.

Пьем по последней — больше нет. На сей раз я просто закусываю — без помощи волос. И пирожки кончились.

— Вот всё и кончилось, — ни с того ни с сего произносит он.

— Зато другое началось… — морщась от последней вонючей дозы, отвечаю я.

Пауза — длинная… Я перебираю в руках его пальцы, никогда доселе не знавшие мужской ласки. Он не хочет, чтобы я целовал его руки. Хуй сосать — пожалуйста, а целовать руки — нет! Странные все они, право. Неужели так сложно делать то, что тебе нравится?! Нет, что-то тормозит, причем в самых непредсказуемых местах. Ладно, черт с тобой! Целую опять грудь. Боб пьян. Я тоже. Но стоит хорошо у обоих. Снова сосу, стоя перед ним на коленях, страстно, полностью заглатывая. Коленки от бетонного пола быстро немеют.

— А давай, я тебя… в попу… — слышу я ласковый и несмелый шепот.

Коленки подсказывают, что это будет наилучшим решением. Он внедряется в меня слишком резко.

— Полегче! Это тебе не дырка твоей красавицы!

Извиняется, но всё равно слишком торопится. Рукой направляю не очень длинный, но толстый болт в нужном направлении. Будто при помощи волшебной отвертки, он мигом оказывается весь во мне — горячий, страстный. Резко входит и так же резко выбирается обратно. Резьба сначала не позволяет сделать амплитуду максимальной, но постепенно уступает под бешеным натиском распаленного болта. Теперь он полностью выбирается наружу, а потом опять погружается в сорванную, увы, не им… (первый раз позволю себе избежать тавтологии). Мне кажется, что Боб уже не раз проверял правильность моих слов относительно отсутствия посторонних элементов после бани. Любознательный…

Боб прочно обхватил меня за бедра, лишив тем самым любой возможности ему подмахивать. Он сам раскачивает меня, то насаживая на себя, то давая нам обоим передышку. Равномерные, но от этого отнюдь не нежные движения его рук продолжаются довольно долго. Мне уже кажется, что на его хую я въезжаю в бесконечность, но в этот момент он хватает меня, как последний котяра, зубами за холку и сливает внутрь. Но отпускать не думает. Одной рукой я пытаюсь доставить себе еще одну радость ручной работы, но он не позволяет — только сам, всё только сам… Обхватив мое напряженное тело одной рукой, другой он обхватывает мой конец и несколькими движениями доводит меня до оргазма. Неудавшиеся хвостатые зародыши разлетаются по стене с отчетливо слышными шлепками. Только теперь он выходит из меня. И где, спрашивается, такому научился?! Плюхается на стул и откидывает голову. Я облизываю славно потрудившийся болт, дабы полностью развеять сомнения Боба в негигиеничности данного мероприятия. Он гладит меня, опять же как кошку, потом догло и со смаком целует.