Вперед,гвардия - Олег Селянкин

За саперами подошла пехота.

Шла пехота в запыленных, стоптанных сапогах, в выгоревших на солнце гимнастерках, с лихо заломленными пилотками. Шла вольным широким шагом, шла уверенная в своих силах и позтсму непобедимая. Лес наполнился переливами гармошек, вздохами аккордеонов и звуками несен, песен раздольных, победоносных, как сама Русь.

Река готова выплеснуться из берегов от массы тел, разом бросившихся в нее, разом ударивших по ней сильными солдатскими ладонями, способными сжимать винтовку и нежно ласкать лицо любимой.

Но вот раздалась первая команда:

— Вторая рота… становись!

Казалось, что и не найти роты в этом круговороте человеческих голов, казалось, что не услышат солдаты команды, но она проплыла над рекой, бережно хранимая всеми, — и вот рота выстроилась на берегу.

— Справа по два…. марш! Переправа началась.

Гридин с интересом наблюдает за солдатами, по-прежнему прибывающими к реке. Солдаты не только идут, но и едут. Едут на трофейных лошадях, спины которых так же широки, как знакомые с детства печи; едут и на низкорослых русских лошаденках, невзрачных на вид, но способных, потряхивая головой, обойти вокруг всего земного шара; едут на трофейных велосипедах, мотоциклах и даже машинах.

— Расступись, пехота! Стопчу! — задорно орет усатый солдат, мешком подпрыгивая на костлявой спине какой-то обозной клячи.

Неизвестный шутник тычет коню под репицу колючую веточку, конь взбрыкивает задними ногами, всадник шлепается на землю и говорит под одобрительный хохот:

— Ишь, до чего умная скотина! Знает, что хозяин прибыл к месту назначения, — сама на землю ссадила!

Внимание Гридина привлек молоденький пехотинец. Сняв сапоги, ремень и гимнастерку, он бегает от одной гармошки к другой. И где бы он ни появился — обязательно звучала плясовая. Будь это «русская», «цыганочка», «лезгинка» — одинаково светилось радостью, расплывалось в улыбке лицо солдата, одинаково выбивали дробь его белые пятки, изопревшие в сапогах.

На поляну вышла низенькая зеленая машина. Из нее вылез генерал-майор и, прищурясь, посмотрел на своих солдат. Выслушав рапорт подполковника, он неторопливо подошел к переправе, осмотрел катера и спросил Гридина:

— Как считаете, старший лейтенант, успеем за ночь переправиться?

— Так точно, успеем, товарищ генерал-майор, — ответил Гридин. Переправить за ночь дивизию — выше всяких норм, но разве можно не переправить таких солдат?

Да солдаты и сами не ждали переправы. Вот рота подошла к катерам, солдаты разделись, сложили обмундирование и оружие на катера, а сами вплавь перебрались на правый берег Березины. Там они быстро оделись и тем же свободным шагом двинулись дальше.

— Ты мне только пушки переправь, — говорит генерал. — А они поместятся на твои коробки?

— Мы катера попарно швартовать будем. И переправите?

— Через Волгу так переправляли, — не скрывает обиды Гридин.

— Верно, верно, — поспешно соглашается генерал-майор, протягивает на прощанье руку и спешит на плотик, на который солдаты уже втащили его машину.

Дивизия продолжала переправляться, не переставая преследовать врага.

2

Волков, навалившись грудью на маленький штурманский столик, стоял в рубке. Казалось, что он поглощен наблюдением за рекой, за ее причудливыми изгибами. Но так только казалось. На самом же деле Волков не видел ни самой реки, ни деревьев, стоящих по берегам, ни верениц самолетов, летящих на запад. Не искал он в зарослях и противника. Перед его глазами все еще стоял Курочкин. Застенчивый, чистенький, краснеющий по всякому поводу. Волков как бы вновь видел его рядом с собой, вновь слышал его тихий голос, вновь читал запись в журнале, сделанную его дрожащей рукой.

И что хуже всего — Волков не мог отделаться от чувства вины перед Курочкиным. Ну зачем нужно было постоянно задирать, высмеивать его? Волков не плакал ни во время похорон Курочкина, ни после, готовя его вещи к отправке родным. Но зато он перестал зубоскалить, спрятал под фуражку чуб, забросил в рундук грязный китель, сапоги и неглаженые брюки. Даже ругань, которую он считал обязательной для настоящего катерника, всё реже срывалась с его языка.

Разумеется, все заметили эту внешнюю перемену. Многие верили в неё, но были и такие, которые считали ее временной блажью и только гадали, когда же она надоест Волкову. Но никто не знал, что у Волкова появился свой герой — Курочкин, который затмил всех книжных героев. И теперь Волков мечтал о бое, страшном, свирепом бое, когда все будет висеть на волоске и он ценою своей жизни спасет положение. Тогда про него скажут: «Он был как Курочкин!»

Но пока ничего особенного не случилось: бронекатера гнались за врагом, изредка становились на огневую позицию, посылали черт знает куда по нескольку снарядов и снова шли вперед, чтобы немного погодя опять приткнуться к берегу.

Все это не то, не то…

— Катера подходят к берегу, товарищ лейтенант, который раз за сегодняшний день доложил рулевой.

— Вижу, — ответил Волков и вздохнул: опять стрельба из кривого ружья.

Едва катер сбавил ход, как на палубе появился Селиванов. Пальцами, кончики которых выглядывали из-под грязных бинтов, он открыл дверь рубки и спросил:

— Почему не докладываешь?

— Ещё сам ничего не знаю, товарищ старлейт. Подошли к берегу, и все.

Селиванов ничего не ответил. Он захлопнул дверь рубки и уселся около башни на раскидушку. Паршивое, поганое настроение. Половину отряда как корова языком слизнула!.. Конечно, войны без жертв не бывает. Однако не виноват ли он, Селиванов, в том, что жертв так много?

Невольно вспомнились рассказы фронтовиков о сгоих переживаниях после того, как убили первого врага. Чего тут только не было! И потеря сна, аппетита, и кошмарные сновидения, и многое другое. Селиванов многих убил. И в рукопашном и из винтовки. Никогда убитые не снились ему, никогда не мешали жить. А тут… Перед каждым человеком Селиванов в ответе за тех людей, которых потерял в бою.

Вот это лишило сна, аппетита, спокойствия.

Конечно, можно бы облегчить душу откровенной беседой, но с кем? С Мишкой? Он поймет, подскажет. Только нельзя к нему сейчас: у него и с Семёновым хлопот больше чем по горло. С другими офицерами — смысла нет: не поймет тот, кто сам не распоряжался человеческими жизнями, не отдавал приказа идти играть в пятнашки со смертью. Вот если бы здесь была Натка… Он скучал о ней не только как о любимой женщине, но и как о хорошем друге, способном рассеять все сомнения. На ее фотокарточку смотрел он часами, закрывшись в каюте.

Но Натка далеко, а сомнения рядом…

— Командиров отрядов к комдиву! — пронеслось от катера к катеру.

Селиванов на мгновение оживился и сразу же опять нахмурился: он командир не отряда, а лишь двух катеров. Растерял он свой отряд…

К катеру Норкина Селиванов подошел последним и сел в сторонке. Норкин мельком взглянул на него. Осунулся Лёнчик. Лоб изрезали морщины. Пообмякли щеки. В черных кольцах волос заметна первая седина. Во всем облике — усталость, страшная усталость. Захотелось подойти к нему, обнять, но… не время сейчас для нежностей! Не умрет, если и потерпит до подходящего часа.

— По сведениям воздушной разведки, противника прижали к реке, — сказал Норкин, рисуя красным карандашом на карте подкову, опирающуюся на полоску Березины. — Нам приказано контролировать реку, исключить возможность переправы противника на правый берег… Два отряда пойдут в этот район, а остальные останутся здесь и помогут переправиться полку.

На лицах командиров отрядов катеров разочарование: опять кому-то торчать в тылу, заниматься нудными перевозками.

— Здесь я останусь, — продолжал Норкин, стараясь хоть этим приободрить офицеров и в то же время подчеркнуть, что контроль реки — дело менее ответственное и интересное. — Контролировать реку будут отряды Ястребкова и…

Ястребков улыбнулся и подмигнул сразу всем. Он доволен.

Кого послать еще?.. Пожалуй, Селиванова. Он тащится за дивизионом, как побитая собака за хозяином. Считает себя виноватым, даже обузой для остальных. Надо подбодрить его.

— … и отряд Селиванова, — уверенно закончил Норкин. — Исполняйте!

Еще издали, только увидев бегущего Селиванова, Волков понял, что они идут дальше и крикнул:

— По местам стоять, со швартовых сниматься! Катера Селиванова снялись первыми и пошли к далекому Бобруйску. Берега реки были безлюдны. Но зато воздух дрожал от грохота: гремела артиллерия, рвались бомбы, над головами гудели десятки бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей.

— Доколачивают фашистов, — сказал Волков. Справа пикировщики «катились с горки». Скатился один, сбросил бомбу, и земля, кажется, готова расколоться от взрыва. А за первым уже несутся второй, третий…