Однажды в Пушкарёвом - Вера Мельникова

– Воды горячей нет. Вообще никакой нет. Не должно быть во всяком случае! Света тоже не обещаю, проводка тут ещё Ленина помнит. По ночам кошки под окнами будут орать, – предупредил Ваню дворник ещё на улице.

– Это мелочи!

– Какую тебе, парень, квартиру открыть? Ключ у меня тут универсальный припрятан, – засмеялся дворник, войдя в тёмный подъезд и вытаскивая из-под лестницы кочергу.

– Да всё равно, ломайте любую.

– Что значит – любую? Мы торопимся куда-то? Поднимись выше, осмотрись, принюхайся… Может, тебе первый этаж принципиально не симпатичен. Культурные жильцы первые этажи не жалуют. Или в зале побарствовать охота. Ты выбирай, не торопись.

– В каком зале? – удивился Иван.

– Э-э, брат, зря тебе сказал… Это тёмная история! Тут зала есть наверху, с колоннами, где барин ихний балы давал. Но сам я в ней не был, ну её к псам…

– Что так? Может, вместе посмотрим?

– Нет уж, благодарю. Сказал же – тёмная история. Коли шибко надо – иди сам, кочергу дарю. Счастливо оставаться!

– Подождите, это же бред какой-то! В этом доме обычные коммуналки были. Какие балы?

– Коммуналки – это в квартирах на этажах, а зала эта у чёрта была в единоличном пользовании, понятно? Народ боялся до смерти, не ходил туда никто. Такое там сотворилось, стало быть, что площадь непригодна оказалась для мирных жителей.

– И что же, Ленин там проводку не стал тянуть?

– Ты, парень, ночку там проведи одну, а утром я посмотрю, как ты шутить будешь. Иди, иди, четвёртый этаж тебе нужен.

– Подождите, а туалет-то где у вас здесь?

– Во двор завернёшь – вот тебе и сортир. Ну, а интеллигенцию я направляю к финнам на стройплощадку, в Колокольников. У них там «био» установлен, договоришься.

– Последний вопрос: подъезд запирается изнутри?

– На кой тебе, парень, запираться? Кочергой припрёшь дверь, коли воров боишься. Но поверь мне: от чёрта не спасёшься. Иди кошку лучше лови, на кошку вся твоя надежда. Бывай!

Глава 7. На кошку вся надежда!

Иван поднялся на четвёртый этаж к предполагаемой зале: две дверные створки казались намертво сцеплены друг с другом, дверная ручка отсутствовала, замочная скважина была забита какой-то окаменевшей субстанцией. Да уж, приключение! Иван стал сомневаться в правильности своего решения: ну, сидел бы у себя в бюро с этими макетами. Нет, живую историю ему подавай… Истории он, видите ли, не чувствует… Зато теперь и залы, и балы, и черти, и кочерга чугунная, и сортир во дворе, и «барин ихний». Интересно, а у барина туалет тоже во дворе был, или он с финнами договаривался? Бред!

Ладно, есть дверь, есть кочерга – будем открывать.

Но скоро Ивану стало очевидно, что никакими подручными инструментами данную дверь не вскрыть. На поджог он не решился: этот этаж дома мог быть полностью деревянным. Оставалось одно: взять разбег и врезаться архитекторским плечом по возможности в самый центр двустворчатой двери. И он попал в ту самую единственно верную точку. Дверь моментально поддалась: Ивана вихрем внесло в помещение.

То, что именовалось торжественным словом «зала», действительно являлось огромным светлым помещением с шестью колоннами из розового мрамора: три – вдоль окон, три – по противоположной стене; стены были покрыты матерчатыми обоями в розово-золотых букетах; на потолке, помимо прекрасной лепнины, идеально сохранились нарисованные гирлянды тех же розовых букетиков, перевитых золотыми лентами; карнизы над окнами пустовали.

Набор мебели был загадочен: посреди залы стоял круглый стол с массивными точёными ножками из тёмного дерева, а на стене висел красивый овальный багет, который «поддерживали» снизу два резных кудрявых амура с пухлыми щёчками, а сверху его обвивала деревянная виноградная лоза – именно о такой раме мечтал Иван в антикварном магазине. Внутри багет пустовал совершенно.

Если бы не метровый слой пыли на паркетном полу и немногочисленной мебели, то можно было бы с уверенностью сказать, что последний бал был здесь буквально в прошлые выходные.

Из трёх узких окон среднее было одновременно и дверью на балкон. Она оказалась заперта на латунную щеколду.

Следующий сюрприз ждал молодого человека на балконе: балюстрада, конечно, от дождей и ветра изрядно потрескалась, но мраморные вазоны на полу выглядели безупречно, кроме того – в них была земля и с десяток совершено сухих почерневших стеблей каких-то цветов. Но главное – на балконе стояло плетённое кресло-качалка с витыми подлокотниками, которое не имело ни единого изъяна помимо рыжего кота, развалившегося в нём.

Иван даже не знал, чему стоило удивляться больше: креслу, коту, или этим сухим стебелькам. Стол и рама в зале были весьма допустимы, но вот кресло с котом и засохшие цветы на балконе, где сто лет никто не был – по словам дворника – это было совершенно противоестественно.

Ещё одной находкой стала очередная дверь без ручки в глубине залы, расположенная так, что от главного входа её совершенно не было видно: она пряталась за колонной и была обита теми же цветочными обоями, что и стены.

Иван мысленно перекрестился и поддел дверь кочергой…

Дверь открылась нехотя, обнажив малюсенькую комнатку без окон: стены были абсолютно пусты, паркет во многих местах отодран, с потолка свисал кусок серой тряпки, перевитый паутиной. Ваня дёрнул за него – материя рассыпалась в руках, оставив на пальцах золотую пыльцу. Кроме того, на потолке чернело одинокое пятно – вероятно, копоть от керосиновой лампы. Единственным предметом в комнатке была железная кровать с «шишечками» и завитками на спинке, походившими на старинные кованные ограды в парках. На железном каркасе покоился пружинный матрас, когда-то давно плотно обтянутый кожей и набитый до отказа конским волосом. Теперь же пружины, вырвавшись на свободу, начинали весело приплясывать от малейшего к ним прикосновения.

Иван машинально подковырнул концом кочерги несколько паркетин на полу.

Судя по всему, до него это делали уже не раз, но каждый раз забрасывали начатое: по углам комнатки паркет всё ещё сохранял некий узор из светлых и тёмных дощечек.

После очередного прикосновения универсального инструмента, из недр паркета на Ивана выкатился малюсенький тёмный пузырёк. Молодой человек вынес пыльную находку на свет, к раскрытой балконной двери.

Это был изящный синий флакончик в тусклом металлическом «подстаканнике»; вокруг стеклянного горлышка сохранился нарисованный цветочный венок. Флакон был плотно закрыт стеклянной пробкой в виде остроконечной спирали, напоминающей шпиль – праздничное ёлочное украшение.

Иван откупорил флакончик и автоматически поднёс его к носу…

Однажды, в далёком детстве, он встретил в булочной древнюю-древнюю даму, в ужасно старомодной шляпе с огромным выцветшим бантом под подбородком; он тогда подумал, что этой даме, наверное, никак не меньше ста лет; дама имела накрашенные губы, подведённые брови и омерзительный запах духов, которым было, видимо, столько же лет, сколько и их хозяйке…

Сейчас флакон в Ваниных руках издавал совершено такой же запах.

Ваня плотно вогнал крышку-спираль обратно, завернул находку в носовой платок и убрал в карман джинсов…

Тогда, в булочной, старуха явно заподозрила излишний интерес к своей персоне со стороны мальчика. Прищурившись, она приблизила свой морщинистый рот, густо намазанный морковной губной помадой, к детскому уху и проскрипела: «Шкловская моя фамилия, молодой человек! Шкловская! Прошу не путать…» Будучи впечатлительным ребёнком, Иван шарахнулся в сторону и разревелся от страха.

Эта старушенция Шкловская навсегда врезалась в Ванину память.

Вечером того же дня Иван отнёс флакон на Сретенку в антикварный. Продавать он его не хотел. Ему нужно было выяснить «степень древности» своей находки – так, на всякий случай.

Приёмщица тщательно рассмотрела под лупой товар, поскребла маленьким белым наконечником его металлическую часть, открыла, долго внюхивалась в содержимое (в детстве ей явно не встречалась старуха Шкловская!), провела какой-то ветошью по нарисованной цветочной гирлянде…

– Ну, что, я думаю рублей двести пятьдесят, а то и триста мы вам сможем дать на руки за ваш флакон прямо сейчас. Будете оформлять? – предложила приёмщица, выныривая из-под огромной лампы на своём рабочем столе.

– А почему такая большая сумма? – удивился Иван.

– Видите ли, это изделие конца 19-ого века, годов восьмидесятых, по моему разумению. Оправа серебряная, узор хорошей сохранности, крышка соответствует… Скорее всего, это делал наш московский мастер. Уникальности никакой нет, тогда уже было массовое производство подобной парфюмерной тары. Но ваш флакон – без единой трещины, без сколов. Отсюда и цена хорошая… Единственное, что меня очень удивляет: как мог запах так долго продержаться? Он деградировал, конечно… Однако, не выдохся полностью… И это при абсолютном отсутствии содержимого…