Нежнорогий возвращается в лес - Римантас Будрис

Конец собачьему терпению. В ночной тьме начинала говорить в них кровь далеких предков. Сперва отзовется один голос, от силы — два, робкое тявканье с какого-нибудь балкона. «Нам обидно, обидно, что невозможно ринуться туда, куда зовет Буян», — тоненько визжат бедняги затворники. В ответ на это жалкое визганье Буян лает с остервенением, у комнатных сердца заходятся от его голоса. И начинается великий лай. На всех балконах, террасах, в комнатах лают, тявкают, гавкают всякие собаки. Лает весь дачный поселок, лает каждый дом. Собаки заливаются самозабвенно, уйдя в это упоительное занятие.

Тут уже не до сна. Поднимались хозяева собак. Сквозь сон не разобрать, в чем дело, что за напасть одолела поселок. Взбудораженная собачня, позабыв свою вышколенность, не в силах утихомириться. Загудят сердитые людские голоса, а там послышится и пошлепывание кожаных поводков, пронзительный визг наказанных возмутителей ночного покоя.

Постепенно все затихало. Буян, сотворив столь гадкое дело, убирался восвояси. А на следующую ночь, на том же самом месте, пронзительно лаял, точно учуял ежа… И опять кутерьма, как прошлой ночью.

В теплые вечера отдыхающие выходили прогуляться по освещенной аллее вдоль взморья. Так сказать, людей посмотреть и себя показать. У кого собака, тот брал с собой и собаку.

Как-то встретились трое знакомых. Все трое с собаками.

Завязалась беседа, а собаки тоже общаются — дружелюбно обнюхивают одна другую, виляют хвостами…

И тут, как назло, бежит, вихляясь вдоль живой изгороди, он, Буян. При виде комнатной тройки встал. Сел на задние лапы, подергал ушами. Посидел и — к собакам. Я глазам своим не поверил: отщепенец Буян ищет дружбы с городскими баловнями! А он по всем правилам обнюхивает собак, тоже машет хвостом, и вся троица уже, видимо, признала его своим.

Вдруг ни с того ни с сего Буян как цапнет за ляжку пса — крупного, охотничьего, тот прямо-таки опешил от боли и неожиданности. А Буян ловко отскочил в сторону. Обиженный пес оглянулся, и попался ему на глаза ни в чем не повинный крошка пинчер. Охотничий решил, что это малыш проказничает, и вошел в небывалую ярость. Буян тем временем хватанул пинчера за лапку и отскочил. Тот обернулся: перед ним белый, пушистый Снежок. Пинчер схватился со Снежком, охотничий — с пинчером… Зарычал, завизжал, свился собачий клубок. Завертелись хвосты, переплелись лапы, оскалились зубы… Пыль поднялась под самый фонарь над аллеей. Хозяева во всю тянули собак за поводки, но не так-то легко растащить их. Только пыль столбом.

А Буян преспокойно наблюдал суматоху из своего укрытия под кустами, потом встал, вскинул задними лапами песок — знак величайшего презрения у собак — и как ни в чем не бывало удалился.

На пути домой я снова встретил Буяна. Он мирно возился с хозяйским щенком близ нашей дачи, кувыркался, скакал. Буян-то, оказывается, был добрый, ласковый пес. Но он терпеть не мог тех наглых приезжих, которые явятся на месяц и мнят, будто и сад, и дорожки, и море — все принадлежит им, будто под каждым деревом они имеют право оставлять свои заметки, а не будь их — и самое это место окажется не так красиво и уютно.

Я вполне понимал Буяна. Так мы с ним и подружились.

Перевела Д. Кыйв

После дюжины кругов

Птицы-странники улетели, но снега пока нет. Зазимок порой схватит землю, подержит цепко до полудня и опять растекается слякотью. В полях пустынно и вольно. В лесу с березовых вершин ветер обирает остатки листьев.

Кому положено путешествовать, тот и отбыл. А мы с Бойкой остались. И лес на месте. А в нем — лисы, зайцы. Чего еще желать охотникам, если дичь есть и можно легко взять след?

Мне, конечно, не дано чуять след, зато Бойка — мой верный гончий пес — в два счета поднимет длинноухого с лежки, как бы тот хитроумно перед тем ни скидывался. А я слушаю заливистый Бойкин лай и знаю: заяц уже поднят. И я жду, да так тихо, что слышу, как валятся подсеченные морозцем листья.

Славное выдалось утро. Мы с Бойкой вышли, миновали один пригорок, потом еще один и двинулись, увязая в раскисшей пашне… Точности ради надо сказать, увязал я один. Глинистые комья липли к сапогам, я с трудом вытаскивал свои ноги — две колоды. Бойка — тот бежит поверху, а завидит лужицу, кругом обойдет.

Добрались до опушки. Бойка — в кусты, я — ближе к подлеску. Только устроился, слышу: залился! Уже мчит. Я настороже: неизвестно ведь, откуда зайчишка выскочит. А длинноухий скакал да и ускакал. Вымахнул на поле, а оттуда умчался через горушку к заболоченному леску. Преогромнейший, между прочим, заяц. Те зайцы, которые мимо скачут, они все огромные. А за ним аккуратными, мерными скачками, совсем как учат в собачьих школах, со звонким лаем летит Бойка. Промчит круг вместе с косым и вернется. А я — подстаивай. Жди и слушай, как то приближается, то удаляется песня гончей. Голос у моего Бойки звонкий, чистый. Лес — и тот заслушался. Одним лишь охотникам на свете дано понять, до чего прекрасна песнь гончей в лесу.

А заяц на этот раз оказался хитрющий. Далеко увел моего звонкоголосого Бойку. Не слышно их и не видно. А мне остается только ждать. Так всегда на охоте с гончей. Заяц бегает широкими правильными кругами, возвращаясь примерно на то же место, откуда его подняла гончая. Петляет зайчишка, скидывается — все, чтобы измотать собаку и улепетнуть от нее. И все кругами, кругами. Вот охотник и выжидает, когда заяц приблизится настолько, чтобы…

Слышу вдалеке Бойкин голос. Совсем с другой стороны. Лает чисто, не заморенно. Заяц тоже мчится вихрем. Сиганул, мелькнул серой шубкой по краю озими, нырнул в кустарник на опушке, и был таков. Бойка — за ним. И опять уходит, удаляется его звонкий лай.

Я переместился дальше, к лесным луговинкам. Там зайцу тоже способно бегать. Все ближе Бойка, его голос. И снова я вижу зайчишку, на внушительном, однако, расстоянии. Значит, опять стой, охотник, дожидайся. И слушай. И я держусь ближе к кустарникам. Жду-поджидаю, когда-нибудь дождусь…

День по-осеннему мягкий. Есть в нем даже нечто от летнего тепла. Нежно зеленеют озими, взрыхленная пашня размокла. Увязают у зайца лапы. Да и Бойке это не то же, что по убитой тропе прыгать. Я подсчитал, что заяц уже отскакал одиннадцать кругов. После восьмого я его уже не вижу, только лай выдает, где они оба — и заяц, и пес. Пошел двенадцатый круг.

Слышу Бойкин голос. Довольно хилый, с подвизгом. Слышать слышу, но как бы все на том же месте, не нарастает. Надо бы взглянуть.

Выйдешь из лесу — перед тобой далеко уходят под горизонт широкие поля. Ну, а это что такое? Понизу, по торфянистой ложбинке, идут заяц и Бойка. Не бегом — шагом идут. Вот мой пес остановился, сел. И заяц садится. Близехонько друг от дружки. Даже переговариваются между собой. Тут и говорит зайчишка Бойке: «И чего ты носишься, сам язык выпустил, еле ноги волочишь, и у другого по твоей милости вот-вот сердце лопнет. Ступай-ка ты домой. Хоть лапы сотри, а меня не возьмешь». Бойка шумно дышит, свесил язык на бок. Вот убрал язык и отвечает: «Я гончий пес, а ты — заяц. Твой удел — бежать, а мой — догонять, пока не грянет охотничий рог». Бойка перевел дыхание, тявкнул, поплелся к зайцу. Заяц поднялся, отошел подальше. Расстояние не сократилось. Бойка опять сел. И заяц опустился. И говорит заяц Бойке: «Дурень ты, пес…»