Рассуждения о религии, природе и разуме - Бернар Ле Бовье де Фонтенель

«Рассуждения о множественности миров» — это панегирик в честь Коперника и коперникианского переворота в науке. Коперник в оценке Фонтенеля — гениальный и отважный ученый, который поднял руку на все эти освященные религией орбиты и «плотные небеса». Он «разрушил» одни и «расколол на куски» другие. Охваченный благородной яростью, он берет Землю и отводит ее далеко от того места, которое было провозглашено центром Вселенной, точнее — центром нашей Солнечной системы. Он помещает в этот центр Солнце и заставляет Землю вращаться вокруг него, а Луну — вокруг Земли.

И дальше в течение пяти вечеров, беседуя с вымышленной «очаровательной маркизой», Фонтенель воспроизводит учение Коперника, показывая, какой неотразимый удар оно наносит основам религиозного мировоззрения, с какой убедительностью опровергает претензии религии на абсолютное знание, данное якобы самим богом.

Пропагандируемое Фонтенелем гелиоцентрическое учение не только лишало Землю того места во Вселенной, которое предоставляло ей освященное невежество, но и опрокидывало другое религиозное учение, согласно которому бог в своей «беспредельной доброте» все сотворил в интересах человека — «венца творения».

Осмеивая этот нелепый антропоцентризм, Фонтенель говорил своей воображаемой собеседнице: «…надо вам заметить, если угодно, что все мы от природы устроены так, как известный афинский сумасброд (о котором вы, без сомнения, слышали), вообразивший, будто все суда, причаливающие в гавани Пирей, принадлежат ему. Наше сумасбродство, в свою очередь, состоит в том, что мы также считаем, будто все в природе без исключения существует для наших нужд; и, когда у наших философов спрашивают, для чего нужно такое изобилие неподвижных звезд, половины которых было бы достаточно для выполнения их назначения, они вам холодно отвечают, что все эти звезды служат тому, чтобы радовать взор».[25] Точно так же Солнце и Луна вращаются вокруг Земли, чтобы принести тепло и свет людям. Но пришел Коперник и указал Земле и человеку то скромное место, которое они занимают во Вселенной. Великий астроном отменил вековые заблуждения, освященные именем самого бога и всесильных его служителей. Благо, замечает Фонтенель, Копернику не пришлось отчитаться перед богом и церковью. «…B день, когда ему принесли первый экземпляр его книги… он умер. Он не пожелал, — с мрачным юмором пишет Фонтенель, — терпеть все возражения, которые предвидел, и ловко вышел из игры».[26]

В «Рассуждениях о множественности миров» Фонтенель, вступая в противоречие с церковным учением, допускал возможность существования разумных существ на других планетах. Так, он полагал, что, возможно, Луна населена мыслящими существами. Но идея внеземных цивилизаций остается вполне обоснованной научной гипотезой, и можно лишь восторгаться смелостью мысли Фонтенеля, широтой его кругозора.

Руководствуясь принципом безграничности человеческого познания, убеждением в беспредельной творческой потенции человека, Фонтенель выражал уверенность, что когда-нибудь человечество получит возможность выйти за пределы Земли, ступить на поверхность других небесных тел. Он писал: «Искусство летать только что народилось; оно усовершенствуется, и в один прекрасный день мы окажемся на Луне. В самом деле, можем ли мы претендовать на то, что уже всё изобрели или всё довели до такой точки, что уже ничего нельзя и добавить? Нет! Согласимся, пожалуй, что будущим векам еще осталось над чем поработать».[27]

Отметим в заключение, что Фонтенель, увлеченный философским осмыслением проблем естественных наук, в первую очередь философскими вопросами физики и астрономии, много меньше писал о социально-политических вопросах своего века. Но было бы ошибочно на этом основании создавать себе образ аполитичного, безразличного к проблемам своей эпохи человека. Уже одна его смелая борьба против феодально-клерикального мировоззрения не оставляет места для таких представлений.

В трудах философа достаточно отчетливо сказываются его политические симпатии и антипатии. Фонтенель отвергал деспотическую форму правления. Его симпатии на стороне того, что позднее обозначалось выражением «просвещенная монархия». Нам не известны сколько-нибудь категорические и откровенные высказывания мыслителя против основ феодального строя. Но увлеченная борьба Фонтенеля за науку, высказывания в пользу более рационально организованного общества, упразднения кричащих противоречий между роскошью и нищетой были, конечно, формой критики господствующего феодального порядка. Наиболее отчетливо, как мы уже отметили, эта критика выразилась в борьбе против идеализма и религии.

В «Рассуждениях о множественности миров» имеется отрывок, в котором Фонтенель задает вопрос себе и своей собеседнице, что они думали бы о земных порядках, если размышляли бы о них, будучи мыслящими жителями Луны. «…Могли бы мы вообразить, что здесь, внизу, живет этот странный вид живых существ, который именуют человеческим родом? Могли бы мы представить себе нечто имеющее столь безумные страсти и в то же самое время — столь мудрую рассудительность? Столь краткую жизнь и такой далеко видящий взгляд? Такие познания в почти бесполезных вещах и столько невежества — в самых важных? Столь пылкую страсть к свободе и столь великую склонность к рабству? Столь великую жажду счастья — и не менее великую неспособность быть счастливыми?»[28] В подчеркнутых строках Фонтенель достаточно отчетливо выражает, как нам представляется, глубокие противоречия своего времени. Он неоднократно возвращается к мыслям о неразумной организации людской жизни, об ее абсурдности. Речь явно идет о господствующих общественных отношениях. Фонтенель замечает: «…мы сами без конца себя наблюдаем и все-таки мы далеки от понимания нашего собственного устройства! Дошли до того, что стали говорить, будто боги были опоены нектаром, в то время как создавали людей, а когда они глянули на свою работу трезвым взглядом, они не могли удержаться от хохота!»[29] В этой шутке, представляется нам, речь идет не о физической и интеллектуальной несостоятельности человеческого рода. Боги Фонтенеля смеялись над общественными организациями людей, над порядками, которые эти последние установили и которым подчинились.

Фонтенель недостаточно конкретно сформулировал свои социальные идеалы, но отношение к феодальному порядку, к духовному насилию над людьми, к властвующей еще феодальной церкви, к бесконечным войнам, к расправам над массами, которые вынуждены прибегать к оружию, чтобы выжить, он выразил достаточно ясно. Эти идеи были услышаны и развиты деятелями французского Просвещения XVIII в., предшественником которых по праву был Фонтенель.

ДИАЛОГИ МЕРТВЫХ ДРЕВНИХ И НОВЕЙШИХ ЛИЦ [30]

Анакреонт, Аристотель

Аристотель. Никогда бы не поверил, что сочинитель песенок дерзнет сравнить себя со столь славным философом, как я!

Анакреонт. Слишком уж большое значение придаете вы слову «философ»! Что касается меня, то я, со своими песенками, тем не менее, зовусь мудрым Анакреонтом; и мне кажется, что титул философа ни в какое сравнение не идет со званием мудреца.

Аристотель. Да ведь те, кто дали вам это имя, не подумали даже о том, что они говорят. И что вы такого сделали, чтобы его заслужить?!

Анакреонт. Я только и делал, что пил, пел и влюблялся; и чудо состоит именно в том, что за это мне дали имя мудреца, тогда как вы получили лишь звание философа, стоившее вам бесконечных трудов. Поражаюсь, как это вы проводили ночи напролет, следуя тернистыми извивами диалектики? Как вы насочиняли огромные тома, посвященные темным предметам, быть может, вам самому как следует не понятным?

Аристотель. Признаю, что вы выбрали более спокойный путь к мудрости; нужно было быть очень ловким человеком, чтобы достичь большей славы с вашей лютней и вашей бутылкой, чем самые великие люди достигают бессонными ночами и исследованиями.

Анакреонт. Вам кажется, что вы меня поддели; но уверяю вас, куда труднее пить и петь, как пил и пел я, чем философствовать так, как вы. Чтобы пить и петь, как я это делал, нужно было освободить свою душу от неудержимых страстей, перестать стремиться к тому, что от нас не зависит, настроиться на такой лад, чтобы в любое время спокойно встретить свой час, когда он пробьет: короче говоря, прежде всего надо было кое-что в себе упорядочить. И хотя во всем этом не было ни капли великой диалектики, все же немалого труда стоило придти к намеченной цели. Но можно поступать и иначе: можно философствовать без особых издержек — и вы предпочли этот путь. При этом вовсе не нужно излечиваться ни от тщеславия, ни от жадности: вы обеспечиваете себе приятный доступ ко двору Александра Великого; вы получаете вознаграждение в пятьсот тысяч монет и вовсе не употребляете их на физические опыты, как это было задумано дарителем; одним словом, философия этого сорта приводит к взглядам, прямо противоположным философии.