Золотой самолет - Валерий Фимин-Гулимин

и где-то по пути

застыли телеграммы.

Открылась «красота»

коррупции до срока,

а белые бока

по признакам – сорока.

* * *

«Облако в штанах»,

Солнце в тюбетейке.

Ходят в небесах

люди-телогрейки.

Сколько их? Не счесть

безымянных, сирых,

на родной земле —

номера-могилы.

Порвана страна,

нету уз и связей.

КПСС не попала

в князи.

Идеи

Их есть у меня!

Вот те красиво…

И день не обычный,

а яркое диво!

Журчит в поднебесье

такой колокольчик,

и облако реет,

и солнце щекочет.

Сыплется время,

песок между строчек.

Святится имя —

изысканный росчерк.

* * *

Тайные тропки

из детства

в самое сердце

легли.

Сказки рождественской

ёлки

счастьем по детству

прошли.

Запахи и ощущенья

с тех незабвенных

времён

мы, как кусочек

России,

гордо по жизни

несём.

На лапнике

Когда мы валялись

с Жекой

на лапнике у костра,

теплом и уютом

согреты,

не помнили мы

людям зла.

И помнится,

треск из чащобы

не очень нас с Жекой

пугал.

Последнюю конфету

делили мы пополам.

Вели разговор

неровный,

не помню, как засыпал.

Такой уголок

укромный,

наверное, я потерял.

* * *

Ночью мистика слепая

посещает дураков,

Луна светит чуть косая,

освещая ход часов.

Лают бешено собаки,

оскорбляя тонкий слух,

звуки ночи в полумраке

будоражат сон вокруг.

Ты заснул или не можешь?

Чудо-мысли бередят,

поднимая по тревоге

созидательный отряд.

Надо встать, нисходит голос,

ниоткуда в никуда.

Как в кино всё происходит,

зажигается свеча…

Ручка льёт чернила в строки —

вытекает ерунда…

Может быть или быть может?

Время скажет, а пока…

Продолжается движенье

Солнца, звёздочек, Луны —

не покинет провиденье

обожаемой страны.

Где ещё такие люди?

Сколько вынес, перенёс?

И доколе жить так будет?

Кто ответит на вопрос?

Солнце светит всем народам,

согревая шар земной.

Звёзды далеко, не слышат,

мой вопрос для них пустой.

На Луну одна надёга:

близок взор её и строг,

освещает путь сомненья

и к ответу слуг зовёт.

Слуги, стало быть, народа

вникнуть в дело не спешат:

им важнее в любом деле,

чтоб в их пользу результат.

Как бы сделать, чтоб с рассветом

на просторах всей страны

у всех слуг наших в работе

изменилися мозги?

Восхищение в природе!

Слава древним городам!

За такое воплощенье

я и жизнь свою отдам…

Прогремел будильник бойко.

Пробудился? Не пойму.

До сих пор на сердце горько:

разбудил ли я страну?

* * *

Нету мыслей в голове,

есть узоры на стекле,

и по нашей улице

народ не тусуется.

Тишина кругом, и в такт

только девочки сопят.

Наступило Рождество,

и на сердце так легко.

Так легко лежать в ночи

одиноко у печи,

слушая потреск огня —

он баюкает меня.

Так легко парит душа,

и лежу я, чуть дыша,

видя звёзды, лунный свет,

и хочу послать привет

всем, кого уж рядом нет.

Там в невиданной дали

проживают и они —

все, кого частица в нас

проживает здесь, сейчас.

Мы за индукцию

С днём энергетика —

здравствуй патетика,

слава тебе,

Майкл Фарадей.

Мы за индукцию —

к чёрту коррупцию,

вива геному

великих людей!

22 декабря2011 г.

* * *

Я к вам спущусь

в Рождественскую ночь

фонариком.

Мешать не буду,

только ласково

светить.

Вы будете

красивы и нарядные,

о разных глупостях,

наверно говорить.

Глядеть луна

в окошко будет

бубликом,

полезный ток

бежать по проводам,

быть может, вы

меня забудете…

А я жалею:

что хотел,

не всё сказал.

* * *

Шалею, утопают

в взбитых сливках мысли,

клубника сахаром

сластит уста.

Спустилось трио

бандуристов,

танцуют звуки,

я порю с листа.

Торчит из кустиков

кокетливо твой хвостик,

я с ветерком лечу

на зов туда.

Туда, где за поступки

с нас не спросят

и проплывут

в забвении года.

* * *

Угорел от бега пёс,

не глаза —

немой вопрос.

Проглотил бы

лужу всласть…

лёг в теньке

не торопясь,

растянул

свои мослы,

мухи роем,

как ослы.

Завалилися бока,

шерсть клочками,

хвост – тоска.

Кастаньеты ему

в пасть,

чтоб бесславно

не пропасть.

Вышел б в круг,

преобразился:

шерсть торчком,

в глазах зарницы,

хвост поленом

между ног —

все б усвоили

урок.

Детский мир

Детский мир

не магазин игрушек,

не помпезность

речи октября.

В детстве мы любили

слушать,

танец в лужах капелек

дождя.

Ощущенье красоты

природы

с каждым вздохом

умножали мы,

и гремела музыка

с востока,

простирая к нам

свои лучи.

Запахи клубничного

раздолья

обнимали, тонкий вкус

тая.

И росинки,

девы-недотроги,

так кричали:

«Поцелуй меня!»

Шелестела за листвою

песня,

и я падал навзничь

на песок,

и тонул мой взор

в глубинах

вечность.

И порхал беспечно

мотылёк.

* * *

От раздумий до заката

прошагали два солдата.

Постучались на ночлег

в деревеньке между рек.

Им открыла баба строго:

что поделаешь, дорога

отнимает столько сил,

и лицо пот искривил.

Но наш вид всегда обманчив,

а солдат, коль жив, удачлив.

Отворились ворота,

баба статна, ещё та.

Перспективы закружили…

Всё почистили, помыли,

разложили все харчи

из котомок у печи.

Стол накрыли справный бойко.

Пригубили только-только —

слышат: в врата стук, не стук?

Открывают – пусто, друг.

Семечко

В палисадник выйдет

Настя босиком,

пусть поёт, танцует

она с огоньком.

Огонёк задорный

в глазах у неё,

мечты потаённы

парят высоко.

Птичка-невеличка

сядет на крыльцо,

пронесётся бричка —

пыль столбом, и всё…

Всё, брат, переменится,

время убежит,

не уронишь семечко —

не посеешь жизнь.

Завещание

Грубой мужицкой силой

копает народ могилу,

куда я, наверное, сгину,

и не было здесь следа.

Когда я тебя покину,

мой мир собери в корзину,

и дальше живите с миром,

забудьте зимой кручину:

нет радости без конца.

Дари тепло

Клонилося к закату

солнце-апельсин.

Уверенно, накатом

несёт тепло Гольфстрим.

Тепло из дальних далей

к высоким широтам,

чтоб слышалися вздохи

и пели киты там.

Киты не исполины,

ранимы и нежны,

они в морской пучине

как капельки росы.

Росинки-недотроги,

жемчужины Земли.

Не будьте, люди, строги:

нет точки без строки.

Выпил много вина

Выпил много вина

с шумной компанией милой,

и гулял до утра,

и планеты Земля

не покинул.

А когда из-под звёзд,

исполин,

выползло Солнце,

я решил заглянуть,

то есть залезть,

к тебе в оконце…

И провалился —

рассудок без донца!

И я пил его, пил,

находясь в утробе колодца.

Но затем чья-то рука

мне промурлыкала звонко,

и я увидел себя

с рожицей поросёнка.

* * *

Суд правый и суд Божий

судили мужика,

и небыли печальны

у правого глаза.

Скорее, излучали

они слепой восторг,

и правые венчали,

давая ему срок.

А в это время Божий

потупя взор стоял:

любил своё он чадо

и горько принимал

все слабости, пороки,

поступки и дела.

Одна работа плоти

виной всему была.

Зачем несовершенных

нас Боже сотворил?

Ужели не хватило

на совершенство сил?

Мне кажется, нащупал

я замысел Творца:

он дал нам свет и волю,

задатки мудреца

и ввергнул нас в стихию

с названьем кратким —

жизнь,

и мы в этой пучине

сами себя творим.

Кто знает, что в итоге?

Лишь правый приговор

вердикты все доводит

осужденным в упор.

Суд Божий – это тайна,

возмездие и дар.

Покуда не предстанем

не выразить финал.

* * *

Мессия не придёт:

он есть в тебе,

мой милый.

Почувствуешь его

не в выходке красивой.

Не в тумаке врагу,

а в повседневной драме.

В отпоре подлецу

и уваженью к даме.

В боях за высоту

назваться человеком.

И важно, что средь них

зиять будешь прорехой.

Добрый сон

Спустился на шарике

с неба

Петрович с цигаркой

в зубах.

Он был в нашей фирме

коллега

и рано почувствовал крах.

Теперь он сидит

на металле,

народ пилит с ним

миллион.

Ещё не представлен

к награде,

но всё равно —

добрый сон.

Гадкий утёнок