Гитанджали – (Жертвенные песнопения) - Рабиндранат Тагор

– когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

64

Какой божественный напиток ты хотел бы испить, господи, из переполненной чаши моей жизни?

Поэт, испытываешь ли ты радость, видя свое создание моими глазами и у дверей моего слуха молчаливо внимая своей вечной гармонии?

Твой мир рождает слова в моем уме, твоя радость добавляет к ним музыку. Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою же сладость.

65

В дни праздности я печалился о потерянном времени. Но оно не потеряно, владыка мой. Каждое мгновение моей жизни – в твоих руках.

Сокровенный в сердце сущего, ты взрощаешь семена в побеги, почки – в цветы и цветы – в плоды.

Я устал и уснул на праздном ложе и думал, что труды окончены.

Утром я пробудился и увидел, что мой сад полон чудесами цветов.

66

Это мука разъединения распространяется по всему миру и порождает неисчислимые образы в бесконечном небе.

Это печаль разъединения всю ночь глядит в молчании от звезды к звезде и рождает созвучие среди шумящих листьев в дождливом сумраке июля.

Это всеобъемлющая скорбь внедряется в любовь и желание, в страдание и радости, и это она вечно тает и разливается песнями в моем сердце поэта.

67

Я подобен клочку осенней тучки, бесполезно скитающемуся в небе, о мое вечно славное солнце! Твое прикосновение еще не растопило меня, не слило меня воедино с твоим лучом: и вот я считаю месяцы и годы, отделяющие меня от тебя.

Если на то твоя воля и если в том твоя отрада, возьми мою плывущую пустоту, расцвети ее красками, позлати ее златом, развей ее по ветру и рассей чудесами.

И когда придет твоя воля кончить эту забаву к ночи, я растаю и исчезну во тьме или в улыбке белого утра, с прохладной чистоте.

68

Мать, я украшу твою грудь ожерельем из слез моей скорби.

Звезды сковали браслеты из лучей, чтобы украсить ими твои ноги, но мое ожерелье будет висеть на твоей груди.

Богатство и слава исходят от тебя, и в твоей власти давать и отнимать их. Но моя печаль – моя всецело, и когда я приношу ее тебе., как жертву, ты награждаешь меня своей милостью.

69

Ты сделал меня другом тех, кого не знал я доселе. Ты ввел меня в жилища, доселе мне чуждые. Ты приблизил далекое и чужого сделал мне братом.

Мне тяжело покидать привычный кров; я забываю, что в новом живет старое и что ты всюду со мной.

Сквозь рождение и смерть, в этом мире или в других мирах, куда бы ни вел ты меня, – ты все тот же единственный спутник моей бесконечной жизни, связующей сердце мое узами радости с неведомым.

Познавшему тебя ничто не чуждо, для него нет закрытой двери.

70

Над пустынной рекой, среди высоких трав, я сказал ей:

– Девушка, куда идешь ты, прикрыв свой светильник одеждой?

Дом мой одинок и темен – дай мне света!

Она на мгновение подняла свои темные глаза и сквозь сумрак взглянула мне в лицо.

– Я пришла к реке, – отвечала она, – чтобы пустить светильник по течению, когда дневной свет угаснет.

Одиноко стоял я среди высоких трав и смотрел на робкий огонек ее светильника, бесплодно уносимого течением.

В молчании наступающей ночи я сказал ей:

– Девушка, огни зажжены – куда же ты несешь свой светильник? Дом мой одинок и темен – дай мне света.

Она подняла на меня свои темные глаза и мгновение была в нерешительности.

– Я пришла, – сказала она наконец, – чтобы посвятить его небу.

Я стоял и смотрел на ее светильник, бесполезно пылавший в пустоте.

В безлунном мраке полуночи я сказал ей:

– Девушка, что заставляет тебя прижимать светильник к сердцу? Дом мой одинок и темен – дай мне света!

Она постояла, подумала одно мгновение и посмотрела мне в лицо сквозь сумрак.

– Я принесла свой светильник, – сказала она, – на праздник светильников*.

Я стоял и смотрел на ее маленький огонек, бесплодно терявшийся среди других огней.

– * Праздник светильников, или Дивали – индуистский религиозный праздник в честь богини Лакшми; сопровождается торжественными церемониями и шествием с зажженными светильниками и факелами. По поверью, богиня Лакшми не приходит в тот дом, в котором не горят светильники.

71

Та, что всегда пребывала в глубине моего существа в полусвете мерцаний и отблесков, та, что никогда не снимала покровов в утреннем свете, да будет моим последним приношением тебе, боже, облеченным в мою прощальную песнь.

Слова стремились к ней, но бессильны были достигнуть ее; призывы напрасно простирали к ней жаждущие руки.

Я скитался из страны в страну, храня ее в глубине сердца, и вокруг нее возвышалась и падала моя жизнь.

Над моими мыслями и деяниями, моими снами и мечтами царила она, но стояла вдали и одиноко.

Многие стучали в мою дверь и спрашивали о ней и отходили в тоске.

Никто в мире не видел ее лицом к лицу, и она оставалась в одиночестве, ожидая, что ты узнаешь ее.

72

Твой солнечный луч слетает ко мне на землю с распростертыми объятиями и весь долгий день стоит у моей двери, чтобы отнести к твоим стопам облака, созданные из моих слез, вздохов и песен.

С безумной радостью ты облекаешь свою звездную грудь этим плащом туманных облаков, придавая ему бесчисленные формы и изгибы и окрашивая его в вечно меняющиеся цвета.

Он так воздушен, так непостоянен, так нежен, так полон слез и мрачен – вот за что ты любишь его, о непорочный и чистый! И вот почему он может омрачить •твой священный белый свет своею тенью.

73

Ты небо, но ты и гнездо.

О прекрасный, в гнезде любовь твоя, облекающая душу красками, звуками и ароматами.

Вот приходит утро с золотой корзиной, неся в правой руке венец красоты, чтобы молча увенчать им землю.

И вот приходит вечер по неведомым тропинкам, по безмолвным лугам, где уже не видно стад, неся от западного океана покоя прохладную влагу мира в своем золотом кувшине.

Но там, где раскинулось бесконечное небо, куда стремится улететь душа, царит непорочное белое сияние. Таи нет ни дня, ни ночи, ни образа, ни цвета и ни единого, ни единого слова.

74

Я должен был возлелеять свое «я» и поворачивать его во все стороны, бросая цветные тени на твою лучезарность – такова твоя майя.

Ты сам разделяешь себя и зовешь свое отдаленное «я» мириадами звуков. И это отдаленное во мне.

Горькая песнь, как эхо, отозвалась по всему небу многоцветными слезами и улыбками, тревогами и надеждами; волны поднимаются и опускаются, сны рассеиваются и зарождаются. Во мне – твое поражение тебя самого.

Эту стену, которую ты воздвиг, кисть дня и ночи расписала несметными изображениями. А за ней – твой престол из таинственных кривых, где нет ни единой прямой. Великое торжество, твое и мое, охватило все небо. Звуками, твоими и моими, трепещет воздух, и века проходят в том, что мы то скрываемся, то открываемся.

75

Это он, сокровеннейший, пробуждает мое существо своими глубокими затаенными прикосновениями.

Это он очаровывает глаза и радостно играет на струнах моего сердца, чередуя сладость с горечью.

Это он вплетает в ткань майи мимолетные оттенки серебра и золота, лазури и зелени, и в складках видны его ноги, и я забываюсь, касаясь их.

Проходят дни и проходят века, и всегда, во многих именах, во многих видах, во многих порывах радости и горести, он властвует над моим сердцем.

76

Тот самый поток жизни, что течет день и ночь в моих жилах, течет во вселенной и танцует размеренный танец.

Это та самая жизнь, что радостно пробивается сквозь прах земли в несметных стеблях трав и разливается шумными волнами цветов и листьев.

Это та самая жизнь, что качается в океане – колыбели рождений и смерти, в приливах и отливах.

Я чувствую, что члены мои становятся лучезарными в соприкосновении с этой жизнью. И гордость моя – от этого векового биения жизни, танцующего в моей крови.

77

Разве не в силах ты радоваться радостью этого ритма?

Кружиться, теряться, отдаваться водовороту этой страшной радости?

Все стремится вперед, безостановочно, не оглядываясь, и нет силы, могущей остановить это стремление!

Под эту безостановочную музыку кружатся в пляске и уходят времена года – краски, звуки и запахи льются бесконечными каскадами в переизбытке радости, которая рассеивается и умирает каждый миг.

78

Когда мир был юн и все звезды сияли в своем первозданном великолепии, боги собрались в небе и пели:

О, зрелище совершенное!Радость пречистая.

Но один из них вскричал вдруг:

– Мне кажется, цепь светил прервалась где-то и одной звезды не стало.

Золотая струна их арфы лопнула, их песнь замерла, и они вскричали в смятении:

– Да, утраченная звезда была лучшая, она была славой небес!

С того дня боги неустанно ищут ее, и от одного к другому несутся вопли, что мир утратил с ней радость.

Лишь в глубочайшем молчании ночи звезды улыбаются и шепчут друг другу: