Тропа Кайманова - Анатолий Чехов

Еще издали он рассмотрел монументальную фигуру начальника КПП лейтенанта Степана Дзюбы.

Для Якова сейчас было очень важно, что есть рядом с ним старый товарищ, такой, как испытанный за многие годы Степан.

Но почему Дзюба так напряженно держится? С кем это он там говорит? Кто стоит за машиной рядом с командиром автороты?

Кайманов спешился и, разминая ноги, затекшие от долгой езды, направился к Дзюбе.

По непонятной для него самого причине перед Яковом возник образ давнишнего недруга Павловского, служившего заместителем коменданта еще в те времена, когда сам Кайманов руководил бригадой содействия.

Яков настолько четко представил себе его близко посаженные глаза, нос, похожий на равнобедренный треугольник, что невольно оглянулся, удивляясь, с чего это в памяти возник именно Павловский? Тот самый Павловский, который был виноват в гибели Шевченко и Бочарова, а позже сыграл роковую роль в судьбе самого Якова, оклеветав его в пору первых выборов в Верховный Совет, когда Яков возглавлял участковую избирательную комиссию.

Едва успел Яков удивиться, как увидел самого Павловского, стоявшего рядом с напряженным и скованным Дзюбой.

Кайманов даже вздрогнул; сколько раз уже так бывало: стоило подумать о ком-нибудь — и тут же встречал этого человека. То ли от близости границы, от готовности ответить ударом на удар развилась у Якова такая способность, но чувство это никогда его не обманывало...

Ошибки не было, перед Яковом стоял командир автороты капитан Павловский: это его узкое лицо с близко посаженными глазами, сдавленный с боков лоб, его «осадистая» — с узкими плечами и широким тазом — фигура.

Кайманов опустил глаза и увидел на земле характерные клиновидные с широкими каблуками и узкими носками следы сапог Павловского.

Эти следы видел он в давние времена у охотничьей тропы. Тогда они были прихвачены чуть сцементировавшейся корочкой, какая бывает после дождя, с обвалившимися кое-где краями, небольшой усадкой грунта. Там Павловский охотился на диких коз без разрешения начальника отряда, и Кайманов изобличил его. Возможно, именно за это разоблачение перед командованием Павловский тогда ему и отомстил...

Яков несколько смягчился, заметив на груди своего старого недруга узкую золотую нашивку, обозначавшую тяжелое ранение. Фронтовик!.. Тут же мелькнула мысль, в которой и самому не очень-то хотелось признаться: «Такой подлец и без ранения нашивку прицепит...»

— Ба! Кайманов! Смотри-ка, ты уж и старший лейтенант! — будто только что узнав Якова, воскликнул Павловский. — Сколько лет, сколько зим!..

Сделав вид, что не заметил протянутую руку, Яков подтвердил, что лет действительно прошло много.

— А вы уж и капитан, и на фронте побывали, — сдержанно сказал Яков.

— Пришлось повоевать... Сюда попал с госпиталем. В Ашхабаде только и выписали... Ладно, Яков Григорьевич, — отлично разобравшись в мыслях и чувствах Кайманова, сказал Павловский. — Давайте — кто старое вспомянет, тому глаз вон...

— А кто старое забудет, говорят, и оба вон, — в тон ему ответил Кайманов. — И правда, тесен мир. Россия вон какая, а мы с вами на старом месте встретились.

— Мир не такой уж тесный, — возразил Павловский. — Это после ранения меня назначили командовать авторотой в знакомых местах. На фронт пока не гожусь.

Кайманов не успел ничего сказать: лейтенант Дзюба, молча и внимательно слушавший их, вдруг с самым подозрительным видом повел носом, окинув придирчивым взглядом продефилировавшего мимо него маленького коренастого шофера в военной форме. То ли армянин, то ли грузин, он так лихо носил пилотку, что та едва держалась на его стриженой голове.

Поприветствовав командиров, прошла, направляясь к своим машинам, группа водителей. Только сейчас Яков понял, с чего это Дзюба тянул носом воздух: от кого-то из шоферов доносился устойчивый, неуловимо-тонкий аромат дорогих французских духов «Лориган-Коти».

— Прошу задержать отправку, товарищ капитан, — официально сказал Дзюба, обращаясь к Павловскому.

Тот и сам, видимо, учуял доносившийся по ветру нежный запах, поэтому, явно скрывая досаду, не возражал:

— Построить водителей?

— Да, пожалуйста...

Павловский подал команду строиться. Дзюба вызвал наряд, чтобы еще раз проверить шоферов и машины.

В это время мимо снова прошел маленький армянин. До Кайманова теперь уже совершенно отчетливо донесся запах французских духов. Скосив глаза и не поворачивая головы, Яков проводил взглядом лихо заломленную пилотку маленького водителя, уловил в его глазах то мальчишеское выражение, какое бывает у ребят, когда им удается поводить взрослых за нос. Уж очень ревностно он встал в строй, успев сменить свою пилотку на фуражку.

Пока наряд контрольно-пропускного поста досматривал личный состав и технику автороты, Кайманов обошел с другой стороны машину маленького водителя, взял с сиденья его пилотку. Пилотка испускала благоухание, словно целый букет самых прекрасных цветов.

Развернув ее и удостоверившись, что ни ампул с духами, ни тем более пузырьков в пилотке нет, Яков положил ее на место, незаметно прикрыл дверцу машины, отошел в сторону.

Проверявшие пограничники доложили Дзюбе, что ничего не обнаружили, да и сам он, пройдя перед строем, удостоверился, что ничего подозрительного нет. Павловский скомандовал «По машинам!» и уже спрятал было в полевую сумку отмеченные документы, как в это время маленький армянин пробежал мимо командиров в пилотке, с брезентовым ведром в руках, и на всех троих опять повеяло тонким, едва уловимым ароматом духов.

— Та шо ж воно такэ... — как всегда в минуту волнения переходя на украинский, в недоумении проронил Дзюба.

— Ладно, Степан, отправляй колонну, — вполголоса, так, чтобы слышал только он один, сказал Яков.

— Та ни, так отправлять неможно... — начал было Дзюба, но Кайманов остановил его:

— Я тебе говорю, можно. Отправишь, потом объясню...

Яков прошел вдоль строя машин, как бы невзначай остановился рядом со «студебеккером» маленького водителя.

— Товарищ боец, — окликнул его Кайманов. — Ладно, не выходи... Скажи мне свою фамилию и имя.

— Сетрак Астоян, товарищ старший лейтенант, — с готовностью отвечал тот. — А зачем вам, товарищ старший лейтенант?

— Так... Люблю шутников. Только учти, когда поливаешь пилотку духами, голова тоже пахнет. На пустяке погоришь... Ну... Бывай здоров, может, еще увидимся...

Кайманову и в самом деле пришелся по душе этот, видимо, не лишенный чувства юмора парень, не боявшийся угодить из-за своего пристрастия к шуткам в штрафную роту.

— Что ты ему говорил? — подозрительно спросил Дзюба, отлично зная, что не зря подошел к машине Кайманов.

— Так... Показалось, знакомого встретил...

Дзюба не поверил отговорке, но больше спрашивать не стал.

Павловский, взяв на прощание под козырек, словно бы между прочим сказал:

— Кстати, Яков Григорьевич, могу сообщить: заведует терапевтическим отделением в госпитале, где я лежал в Ашхабаде, старая ваша знакомая Светлана Николаевна Левчук...

Удар был рассчитан точно. Павловский, садясь в машину, оглянулся, чтобы проверить, какое впечатление произвело на Кайманова это известие, и Якову пришлось собрать всю свою волю, чтобы не выдать себя.

— Ты чего, Яшко? — оглянувшись на Кайманова, спросил Дзюба.

Яков уже справился с волнением и, слегка улыбаясь, провожал взглядом выезжавшую на шоссе автоколонну.

— Да вот этот... маленький водитель... шутником оказался...

— А чего ж ты от его шуток с лица сменился?

Кайманов не ответил, коротко рассказал историю с пилоткой.

— Да как же ты его отпустил? — возмутился Дзюба. — У него ж наверняка и духи есть! Чем же он пилотку попрыскал?!

— Духов у него нет, — успокоил его Яков. — Были бы на самом деле, не стал бы шутить. Духи — не терьяк, на них много не заработаешь.

— Все равно не надо было отпускать! Ишь, смелый какой нашелся — командиров разыгрывать!

— На то вы тут и поставлены, чтоб ушами не хлопать. Понравился он мне: посмеяться любит...

Кайманов говорил с Дзюбой о Сетраке Астояне, а у самого гвоздем сидела в голове мысль: «Светлана уже почти месяц, как в Ашхабаде, и до сих пор о себе ни слова... Приходила же она к нему в гавах, когда он, не надеясь уже отстоять свои права, ушел заготавливать дрова с бригадой в эти горы! Что он ей тогда ответил? Ничего. «В пещере встретились, в пещере расстаемся, — сказала ему Светлана. — Пещерный ты человек. Чужие судьбы ломаешь, своею распорядиться не можешь...»

— Яш, а что тебе Павловский сказал? — спросил Дзюба, от внимания которого не укрылась последняя сцена.

— Светлана в Ашхабаде, в госпитале... Фамилию девичью носит: Левчук...

Дзюба присвистнул:

— Ну и шо ж ты будешь делать?