Лодка - Лотар-Гюнтер Букхайм

— Трусливые сволочи! — рычит Труманн, затем с трудом поднимается и нетвердой походкой удаляется между столами. Возвращается он, держа в руке ершик для унитаза.

— Какого черта ты это приволок? — взрывается Старик.

Но Труманн, пошатываясь, подходит к нам еще ближе. Он останавливается напротив Томсена, опирается левой рукой на стол, переводит дыхание и ревет во все горло: «Тишина в борделе!»

Музыка немедленно смолкает. Труманн машет вверх и вниз ершиком, с которой капает вода, прямо перед лицом Томсена и причитает надрывным голосом:

— Наш великолепный, глубокочтимый, трезвый и неженатый Фюрер, который на своем славном пути от ученика художника до величайшего полководца всех времен… Что-то не так?

Несколько секунд Труманн наслаждается восторженной реакцией аудитории, затем продолжает декламировать:

— Великий военно-морской специалист, непревзойденный стратег океанских сражений, которому своей непостижимой мудростью довелось… Как там дальше?

Труманн обводит окруживших его офицеров вопросительным взглядом, громко рыгает, и продолжает:

— Великий флотоводец, который показал этому английскому сифилитику с сигарой, мочащемуся под себя… Ха, что он еще о нем говорил? Так, посмотрим… Показал этому засранцу Черчиллю, за какой конец надо браться сначала!

Обессиленный своей тирадой Труманн падает в кресло, обдав меня коньячным перегаром. При слабом освещении его лицо кажется зеленым.

— … мы посвящаем его в рыцари! Посвящаем его в сан рыцаря! Сраный клоун и сраный Черчилль!

Лаурель и Харди со своими стульями протискиваются в наш круг. Видя, что Томсен пьяный, они пытаются вытянуть из него что-нибудь о его последнем боевом патруле. Никто доподлинно не знает, зачем они вообще тратят время, собирая информацию для своих заказных статей. Но Томсен уже давно утратил способность отвечать на вопросы. Он с идиотским видом смотрит на обоих и лишь утвердительно рычит в ответ на скороговорку, которой они проговаривают вместо него то, что хотелось бы им услышать:

— Да, точно — рвануло сразу — как и ожидали! Попадание прямо за мостиком — пароход с голубыми трубами. Поняли? Да нет, не грубыми — тру-ба-ми!

Кресс понимает, что Томсен делает из него посмешище и нервно сглатывает слюну. Он и вправду выглядит дурак дураком со своим дергающимся Адамовым яблоком.

Старик явно наслаждается его замешательством и не думает даже прийти на помощь.

Наконец Томсен уже не в состоянии ничего воспринимать.

— Дерьмо! Одно сплошное дерьмо! — кричит он.

Я знаю, что он имеет ввиду. Последние недели одна торпеда за другой не срабатывали при попадании. Слишком часто, чтобы быть просто случайностью. Поговаривали о саботаже.

Внезапно Томсен вскакивает на ноги. В его глазах застыл ужас. Бокалы падают на пол и разлетаются на осколки. Зазвонил телефон. Томсен принял его за сигнал тревоги.

— Маринованную селедку! — требует он теперь, тяжело пошатываясь. — Всем маринованной селедки!

Я слышу обрывками, что Меркель говорит своей компании:

— Хороший был боцман. Первоклассный мужик. Мне следовало избавиться от дизельного механика, он спекся… Корвет был прямо по курсу. Боцман слишком медленно спускал спасательную шлюпку… Один человек плавал в мазуте. Вылитый тюлень. Мы подгребли к нему, хотели узнать название судна. Он был весь черный от нефти. Держался за буй.

Эрлер обнаружил, что получается оглушительный шум, если провести пустой бутылкой по отопительной батарее. Две, три бутылки уже разлетелись в его руках, но он не сдается. Осколки хрустят под ногами. Моник бросает на него испепеляющие взгляды потому, что ее стоны еле слышны из-за этого грохота.

Меркель с трудом поднимается из-за стола и ожесточенно чешет себя между ног рукой, засунутой в карман брюк. Вот показался его старший инженер. Все завидуют его умению высвистывать мелодии двумя пальцами. Он может просвистеть все, что угодно: самые сложные мелодии, сигналы боцманской дудки, дикие музыкальные арабески, нежнейшие фантазии.

У него замечательное настроение и он тут же соглашается научить меня своему искусству. Сначала ему, однако, приспичило сходить в туалет. Когда он вернулся, первым делом он велел мне:

— Иди-ка, вымой свои лапы!

— Зачем?

— Ну, если тебе это так сложно, хорошо, обойдемся одной рукой.

После того, как я вымыл руки, шеф Меркеля тщательно осмотрел мою правую. Затем решительно засунул себе в рот мои указательный и средний пальцы и начал с простых нот. Вскоре полилась настоящая мелодия, которая постепенно становилась все четче и пронзительнее.

Он играл, закатив глаза. Я потрясен. Еще два перелива, и он замолчал. Я с уважением смотрю на свои обслюнявленные пальцы. Особое внимание, говорит шеф, надо уделять их расположению.

— Хорошо, — теперь я пробую свои силы. Но мне удается извлечь лишь пару хрюканий и нечто, напоминающее шипение пробитой трубы высокого давления.

Шеф Меркеля с отчаянием смотрит на меня. Затем с видом оскорбленной добродетели он снова берет в рот мои пальцы, и теперь звучит фагот.

Мы приходим к заключению — надо что-то делать с моим языком.

— К сожалению, ими нельзя поменяться, — подытоживает Старик.

— Юноши, лишенные радости! — возникшее затишье неожиданно нарушается ревом Кортманна. Кортманн с орлиным лицом — «Индеец». После случая с танкером «Бисмарка» он в немилости у командования в штаб-квартире в Керневеле. Кортманн — неподчинившийся приказам. Спасавший немецких моряков! Ради этого он вывел лодку из боевых действий. Из жалости ослушавшийся приказов! Это могло случиться только со стариной Кортманном, одним из ветеранов, в голове которого сидит древний морской закон: «Забота о спасении терпящих бедствие — главная обязанность каждого моряка!»

Немногого он добьется своим криком, старомодный герр Кортманн, которого в штаб-квартире считали слегка тяжеловатым на подъем, и который до сих пор не заметил, что правила игры стали более жестокими.

Конечно, здесь было примешалось и обычное невезение. Надо же было английскому крейсеру появиться как раз в тот момент, как Кортманн был надежно соединен топливным шлангом с танкером. Этот танкер предназначался для «Бисмарка». Но «Бисмарку» топливо больше не было нужно. Он лежал на дне океана, вместе с двадцатью пятью сотнями человек, и наполненный до краев танкер плелся в одиночку, и некому было забрать его груз. Тогда командование решило, что его должны осушить подводные лодки. И это случилось как раз, когда заправлялся Кортманн. Англичане потопили танкер прямо у него на глазах, пятьдесят человек команды барахталось в вылившейся в море солярке — и мягкосердечный Кортманн не смог заставить себя бросить их тонуть.

Кортманн до сих пор гордится своим уловом. Пятьдесят пассажиров на лодке класса VII-C, где едва хватает место для команды. Как он их разместил, осталось секретом. Скорее всего, как шпроты: положил людей валетом, голова одного к ногам другого, и не дышать без необходимости. Добрый старый Кортманн, конечно же, считал, что совершил чудо.

Опъянение начинает стирать границы между старыми волками и молодыми задаваками. Все пытаются говорить одновременно. Я слышу, как Белер разглагольствует:

— В конце концов, есть указания — ясные указания, господа! Приказы! Абсолютно ясные приказы!

— Указания, господа, ясные приказы, — передразнивает Томсен. — Не смешите меня. Нет ничего менее ясного!

Томсен искоса смотрит на Белера. Внезапно его глаза сверкнули недобрым блеском. Он полностью осознает, что происходит вокруг:

— На самом деле это часть их умысла, вся эта неопределенность.

Огненно-рыжая голова Саймиша просовывается в собравшийся круг. Он уже почти ничего не соображает. При тусклом свете кожа на его лице похожа на кожу ощипанного цыпленка.

Белер начинает читать лекцию ощипанному цыпленку:

— Дело в следующем: в тотальной войне мощь нашего оружия может…

— Пропагандистская чушь, — издевается Томсен.

— Дайте мне договорить, пожалуйста. Возьмем такой случай. Вспомогательный крейсер вылавливает из мазута некоего Томми, который уже был за бортом раза три. Что это значит для нас? Мы ведем войну или просто кампанию по уничтожению материальных ценностей? Что толку в том, что мы топим их корабли и позволяем им вылавливать своих моряков, которые снова выходят в море? Конечно, это громадная экономия для них!

Обстановка накаляется, Белер затронул жгучую тему, которая обычно не обсуждается: уничтожать самого противника или только его корабли?

— Ни то, ни другое, — настаивает Саймиш. Но тут встревает Труманн. Труманн-оратор, который считает, что ему брошен вызов. Сложный вопрос, который ставит в затруднение всех, кроме Труманна.

— Давайте хоть раз будем последовательны. Командование подводным флотом отдает приказы: «Уничтожайте врага без колебаний, без пощады, с неумолимой настойчивостью», и все такое прочее в том же духе — вся эта белиберда. Но командование подводным флотом ни словом не обмолвилось о людях за бортом, которые пытаются спастись. Я прав?