Хасидские предания - Мартин Бубер

Большинство легенд, представляющих собой поздние формы мифа, развивались в литературах мира в эпохи, когда уже существовала письменная литература: или наряду с устной традицией, или даже главенствуя над ней. В первом случае письменная литература оказывала некоторое влияние на форму легенды, во втором – полностью определяла ее. Так, со временем превратились в литературу буддийские легенды и индийские сказки, точно так же, как и легенды о Святом Франциске, и итальянские новеллино, хотя наряду с этим они продолжали передаваться из уст в уста.

Иначе обстояло дело с хасидскими легендами. Евреи диаспоры*[9] из поколения в поколение передавали легенды устно, и вплоть до нашего времени они не облекались ни в какую литературную форму. Хасиды просто не могли выстраивать предания, которые они рассказывали во славу своих цадиким, по образцу какой–либо уже существующей литературной формы или изобретать собственную форму, не могли они и целиком адаптировать свои рассказы к стилю других легенд. Внутренний ритм хасидов часто бывает столь страстным, столь порывистым по сравнению с застывшей формой таких легенд, что она не в состоянии передать все богатство того, что хасиды намереваются сказать. Так что хасидим никогда не придавали своим легендам изысканную литературную форму; за рядом исключений, они не являются ни произведением одного автора, ни определенным жанром народного творчества; хасидские предания всегда оставались неоформленными. Но благодаря священному элементу, который они в себе несут, то есть фактам жизни цадиким и восторженной радости хасидим, эти легенды подобны драгоценному металлу, хотя зачастую и не слишком очищенному, но с примесью шлаков.

На примере легенд о Баал Шеме можно проследить, как именно формируется в хасидизме легендарная традиция. Уже при жизни цадика среди членов его семьи и учеников ходили истории, повествовавшие о его величии. После его смерти они переросли в предания, четверть века спустя ставшие составной частью ряда книг: из семейных историй появились легенды, которые включил в свою книгу «Знамя Эфраима» равви Моше Хаим Эфраим, внук Баал Шема, которого учил сам дед, а легенды, ходившие в среде учеников, были примерно в то же время опубликованы в виде первого собрания изречений Баал Шема под названием «Венец Благого Имени». Однако прошло еще двадцать лет, прежде чем появилась на свет первая легендарная биография Баал Шема, имевшая заголовок «Во славу Баал Шем Това». Каждый сюжет в ней восходит к кому–либо из ближайшего окружения Баал Шема, к его друзьям и ученикам. Но наряду с этими существовали и другие традиции, например устные традиции семей Великого Маггида или равви Мейра Маргалиота или письменная традиция, бытовавшая в школе Кореца. Эти традиции отличались от опубликованных сборников и имели свою сферу распространения. Во второй половине XIX века отмечаются серьезные изменения в сюжетах, передаваемых устно. Они упрощаются, становятся короче, в них привносится много со стороны, и в итоге легенды превращаются в разновидность народной литературы. И только в нашу эпоху, около 1900 года, началась работа по критическому отбору и собиранию преданий о Баал Шеме. Сходные процессы характеризуют развитие всей хасидской легендарной традиции.

После исключения всего сомнительного, где невозможно было обнаружить и следа подлинных сюжетов, у нас в руках все равно осталась огромная масса по преимуществу совершенно неоформленного материала. Это были – в лучшем случае – или краткие заметки, относившиеся непонятно к каким событиям, или – к сожалению, чаще всего – совершенно необработанный и сырой материал, которому было почти невозможно придать форму легенды. В этой второй группе заметок, неважно, говорится в них слишком много или слишком мало, трудно обнаружить даже малейший намек на какую бы то ни было ясную линию повествования. По большей части они не представляют собой ни настоящих художественных произведений, ни подлинных народных легенд, но являются чем–то вроде оправы, оправы выдающихся событий, и поэтому по–своему восхитительной.

Я же, поставив себе цель дать точные портреты цадиким и описать их жизнь на основании достоверного письменного и устного материала, должен был прежде всего принимать во внимание одновременно и легенды, и историческую правду и отражать их вместе в едином повествовании. В ходе этой длительной и трудоемкой работы я обнаружил, что целесообразнее всего было начать с поиска необходимой формы (или, точнее, с отказа от всяких форм) для описанных заметок при их скудости или, наоборот, чрезмерном изобилии деталей, при их темных местах и частых отступлениях, начать с как можно более тщательной реконструкции упоминаемых в них событий, где это возможно, на основании разных вариантов одной легенды и связанных с ней материалов, а также со связного, насколько это осуществимо, соединения разных легенд. Затем я снова возвращался к заметкам, чтобы включить в окончательную версию какие–нибудь содержащиеся в них удачные обороты или фразы. С другой стороны, я посчитал непозволительным и нежелательным чрезмерно расширять эти легенды или придавать им нарочитую красочность и разнообразие, как это делали братья Гримм, когда записывали свои сказки со слов простых людей*[10]. Только в тех немногих случаях, когда записки были слишком отрывочны, я позволял себе соединять вместе несколько фрагментов и заполнять бреши, если они возникали, близким по теме материалом.

Существуют два рода легенд, различия между которыми можно провести, опираясь на два типа повествования, лежащих в основе образующейся легенды: это легендарный рассказ и легендарный анекдот. В качестве иллюстрации можно сопоставить «Золотую легенду» с «Цветочками Св. Франциска» или классические буддийские легенды с преданиями монахов секты дзэн. Тем не менее бесформенный материал хасидских легенд может быть отнесен сразу к обеим категориям. Впрочем, большая их часть – это в основе своей все же легендарные анекдоты. Рассказы встречаются редко, да и представляют они собой скорее нечто среднее между притчей и анекдотом. Преобладание анекдота – это общая тенденция, присущая духу еврейской диаспоры, стремящемуся выразить события истории и современности каким–то особым, запоминающимся способом: события не просто замечаются и сообщаются, чтобы выделить нечто в происходящем, но они столь тщательно очищаются от шелухи ничего не значащих фактов и подаются в такой форме, что рассказ как бы сам собой достигает кульминации на самой значимой в нем фразе. Согласно учению хасидов, сама жизнь соответствует такому способу интерпретации. Цадик, вольно или невольно, выражает свои поучения в действиях, имеющих символический характер и часто сконцентрированных в каком–либо изречении, либо дополняющем события, либо помогающем их интерпретировать.

Под «рассказом» я понимаю повествование о чьей–либо судьбе, раскрываемой в единичном происшествии; под «анекдотом» – повествование о единичном происшествии, в котором раскрывается целая судьба. Легендарный анекдот идет даже дальше: в единичном событии раскрывается смысл жизни. Во всей мировой литературе я не знаю другой подобной группы легендарных анекдотов, в которой указанное их свойство присутствовало бы в такой большой степени и было бы столь самобытным и одновременно столь разнообразным, как это можно видеть в хасидских анекдотах.

Анекдот, как и рассказ, – это разновидность сжатого повествования, повествования, сконцентрированного в рамках одной, специально подчеркиваемой формы. От чрезмерного психологизма и украшательства здесь следует воздерживаться. Чем чище, «обнаженнее» такая форма, тем более адекватно она выполняет свою функцию.

Такими соображениями я руководствовался, работая с имевшимся в моем распоряжении материалом.

Между тем цадика нельзя изображать исключительно посредством совершаемых им действий, которые концентрируются затем в его изречениях об этих действиях; цадик немыслим без акта учительства, наставничества устным словом, ибо для него речь – это неотъемлемая часть его деяний. Поэтому в данной книге присутствует еще одна разновидность легенды, которую я определяю как «поучение в ответах на вопросы». Наставника, цадика, просят прокомментировать какой–нибудь стих из Писания или объяснить смысл какого–нибудь ритуала. Он отвечает и, отвечая, дает вопрошавшему гораздо больше, нежели тот способен усвоить. В текстах, с которыми я работал, эта особенность не всегда была представлена в форме беседы: зачастую вопрос прочитывался из ответа. В большинстве таких случаев я реконструировал вопросы и, таким образом, восстанавливал форму диалога. Кроме того, поскольку строгие дефиниции здесь невозможны, я отнес к этому типу легенды ряд фрагментов, где говорящий задает вопросы самому себе. Также есть несколько поучений и проповедей, которые я не рискнул отбросить вследствие их исключительной важности. Но и в этом случае из теоретических работ хасидов в данный сборник не был включен ни один фрагмент; весь представленный материал взят из народной литературы, где он служит своего рода приложением к жизнеописаниям цадиким и имеет исключительно устный, а не литературный характер.