По следам Александра Великого - Александр Петрович Харников

class="a">[6]. Здесь я устроился подмастерьем к местному кузнецу Джону Стёрлингу – и довольно-таки быстро «изобрел» рессоры. Нельзя сказать, что я сильно опередил свое время – все-таки, если мне не изменяла память, их вот-вот должны были придумать[7]. И сами рессоры, и наши брички на основе этих рессор приносили мне и моему компаньону весьма солидный доход. Но сначала я запатентовал это изобретение, не пожалев денег на хорошего адвоката, причем сделал это на свое имя.

Именно тогда Джон предложил мне стать его деловым партнером, но с одним условием. У него была дочь на выданье – шестнадцатилетняя Катриона, полноватая, на мой вкус, но весьма милая, во всяком случае, так мне тогда казалось. А что прыщавая, подумал я, так это по молодости. Конечно, по нашим меркам она была слишком молода, но здесь выходили замуж и в четырнадцать, а восемнадцатилетняя фемина считалась уже старой девой.

Какая-никакая деловая хватка у меня была – все-таки плох тот советский моряк, который не смыслит в коммерции. И вскоре «рессора Мартинса» и «бричка Мартинса» стали весьма востребованными, и ряд мастерских купили у нас лицензии на их производство. А потом я построил завод по производству усовершенствованных рессор в крохотном городке Бруклине, находившемся через Восточную реку от Манхеттена, и жизнь, казалось бы, наладилась. Все шло хорошо, если бы не теща.

Джоанн Стёрн Стёрлинг была из пенсильванских немцев, из семьи, занимавшейся изготовлением пива и виски. Джон же жил в Филадельфии, где и встретил свою суженую в магазине ее отца. Позже, по совету тестя, они уехали на Лонг-Айленд, чтобы избежать конкуренции в родных краях. Джоанн еще терпела людей английского и шотландского происхождения, вроде собственного мужа, но ко мне она всегда относилась с ярко выраженным презрением. Ей было все равно, что именно я принес в семью достаток – я был «грязным русским», пусть я, в отличие от них, регулярно ходил в построенную моими собственными руками баню.

Потом у нас родился мальчик, а за ним девочка. Я стал рассказывать им о России, а также учить их русскому языку. Узнав об этом, теща взъярилась, а вскоре и отношения с женой у нас разладились. Летом девяносто третьего года они отправились в Филадельфию в гости к сестре Джоанн – меня, понятно, они не пригласили, да и не очень-то я и рвался. Разве что было жаль, что я долго не увижу детей. Знал бы тогда, как долго…

А в августе пришла страшная весть – и мои дети, и супруга, и тесть с тещей все умерли от желтой лихорадки, которая неизвестно откуда появилась в городе. От нее тогда скончалось множество людей[8]. После этого я решил, что надо бы, наконец, перебраться в Россию. Но все же я побаивался – ведь, как нам рассказывали на уроках истории, в России должен был вот-вот прийти к власти сумасшедший царь Павел, жизнь при котором там станет совсем невыносимой. Я решил подождать до 1801 года, решив, что намного лучше будет жить при новом императоре Александре.

Но, увы, в мае я узнал, что Павел жив и здоров, а Александра вроде как даже лишили права наследования престола. А еще ходили слухи, что в России появились какие-то «пятнистые» люди, которые и предотвратили покушение на императора. Впрочем, они же помогли победить англичан, которые напали на Ревель – так тогда назывался наш советский Таллин. Я долго ломал голову, что это за «пятнистые», но ничего толкового придумать не мог…

Сегодня я, как обычно, совершал свой «вечерний променад» по Нью-Йорку. Неожиданно я услышал, как кто-то насвистывал мелодию песни, которую мне в детстве часто пела мама:

Темная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах,

                             тускло звезды мерцают…

Я остолбенел. Неужто здесь я не один такой? Неужто есть еще кто-то из нашего времени? И я направился к тому, кто насвистывал эту мелодию, подумав мельком, что он либо не знает Нью-Йорка, либо слишком уж беспечен – «не тот это город, и полночь не та». А чтобы он понял, что я свой, запел:

В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

– Простите, – спросил меня этот человек по-английски, причем с акцентом одного из южных штатов. – Откуда вы знаете эту песню?..

31 июля 1801 года. Соединенное королевство Англии, Шотландии и Уэльса. Лондон. Джон МакКриди, у цели

Вообще-то русские не очень приветствовали мою «гениальную идею» – отправиться в Лондон, найти Кэри и поставить его в такое положение, что ему ничего не останется, как сотрудничать с нами. И заодно навести контакты с ирландским подпольем. Точнее, попытаться.

Насчет второго было, наверное, проще. Конечно, дома в Ирландии я в последний раз был в далеком уже девяносто седьмом году. За год до этого Англии несказанно повезло, когда буря не позволила французскому экспедиционному корпусу высадиться в заливе Бантри недалеко от Корка. Некоторые сравнивают это «чудесное избавление» со штормом, который разметал испанскую Армаду более двух столетий назад. По крайней мере, если бы французам удалось-таки высадиться, то мечта нескольких поколений ирландцев-католиков могла наконец-то воплотиться в жизнь.

Несмотря на неудачу, многие ирландцы решили, что это знак Божий – не уповать на французов, как ранее на испанцев, а взять свою судьбу в свои собственные руки и выгнать англичан со своей земли. И в девяносто восьмом то тут, то там начались беспорядки, с которыми англичане каждый раз жестоко расправлялись, что приводило к росту количества тех, кто был готов выступить против Лондона.

И двадцать третьего мая началось восстание. Его подавили довольно-таки быстро, в битве у Винегар-Хилл двадцать первого июня, но французы все-таки пришли на помощь – сначала в августе в графстве Мейо, а потом была попытка высадить еще один десант в октябре. И то, и другое было безуспешным, и если французов вернули во Францию в обмен на британских пленных, то несколько сотен мятежных ирландцев казнили. К смерти был приговорен и один из лидеров республиканцев Вольф Тон, прибывший с французами; впрочем, перед казнью он сумел перерезать себе горло. Кстати, Тон был протестантом – как и многие другие повстанцы, – хотя большинство протестантов, включая и моих родственников, и были против этого мятежа.

Да, по происхождению я протестант – мои предки когда-то прибыли сюда из Шотландии и получили отобранную у клана МакКвиллан землю у Баллимина. Мой