Пилигрим - Тимоти Финдли

Однако к сознанию Пилигрима не было никакого доступа.

Казалось, оно окружено крепостной стеной — и все ворота закрыты.

5

Утром за окнами кабинета доктора Фуртвенглера вовсю сияло солнце. Небо было почти белым.

— Как вас зовут?

У меня нет имени.

— Вы не можете или не желаете говорить со мной? Говорить? Это бессмысленно.

— Мне сказали, что вы хотите умереть, мистер Пилигрим. Если так, мне нужно знать почему.

Ничего тебе не нужно. Какое тебе до этого дело?

— Мистер Пилигрим!

Ты думаешь, если я не отвечаю, значит, я не слышу тебя?

— Доктор Грин сообщил мне, что вы и прежде пытались себя убить. Это правда?

Все правда. Все — и ничего.

— Отлично! Вы посмотрели в сторону, то есть дали мне хоть какой-то ответ. И пока вы не возразите, я буду считать его утвердительным: да, вы уже не раз пытались покончить с собой.

Пилигрим сидел в кожаном кресле, на которое вчера вечером присела Сибил. Он потер ладонями подлокотники. Здесь должен был остаться ее запах, и Пилигриму хотелось воскресить его. Мох… лимоны… папоротник…

— Вам удобно?

Да.

— Я хочу знать, почему вы отказываетесь говорить. Вы потеряли голос? Если так, мы вас вылечим.

Снег. Горы. Небо.

— Это вполне понятно, учитывая способ, которым вы пытались убить себя…

Доктор Фуртвенглер не стал ходить вокруг да около, подыскивая слова. Зачем притворяться, будто они не знают, как Пилигрим оказался здесь? Говорить об этом обиняком, эвфемизмами типа «способ, которым вы пытались выразить свою скорбь» или же «состояние, в котором вас нашли», было бы оскорблением. Повешение есть повешение, а самоубийство есть самоубийство. Это не синонимы «несчастного случая» и уж тем более «прискорбного стечения обстоятельств».

— Учитывая способ, которым вы пытались убить себя, повторил доктор, — не исключено, что вы повредили голосовые связки. Я велю сегодня же сводить вас в лабораторию доктора Феликса Хевермайера, нашего эксперта по этой части. Он вас обследует. Если причина в связках, надеюсь, вы позволите ему вами заняться.

Снежная лавина.

— С другой стороны, если мы не найдем доказательств того, что у вас повреждена гортань, я буду продолжать и продолжать ои расспросы до тех пор, пока вы не ответите.

Врачи любят, когда ты улыбаешься. Говорят, у тебя загадочная улыбка. Она достаточно загадочна?

— Вы явно понимаете меня.

Да.

— Я вам не враг, мистер Пилигрим. Не нужно противиться. Я хочу помочь вам.

Помочь? Ты дашь мне свой скальпель? Или гильотину? Или охотничий нож? Топор? Ружье?

— Вы должны понять, что вам удалось спастись лишь чудом.

Чудес не бывает.

— Вы верите в Бога?

у меня нет богов. Бога нет.

— Ваш камердинер — Форстер, если не ошибаюсь — сказал, что, когда он вынул вас из петли, вы были мертвы.

Не был. Я не могу умереть.

— У меня есть копии отчетов доктора Грина и доктора Хаммонда. Я не раз говорил с доктором Грином по телефону. Все их усилия заставить ваше сердце биться оказались тщетными. Вернуть вам дыхание они тоже не смогли. Три часа — вернее, четыре, мистер Пилигрим — без сердцебиения. Пять без дыхания. Тем не менее вы здесь и…

Это не чудо, доктор. Смерть — вот это было бы чудо. Но не жизнь.

— Вы хотели бы увидеться со своим другом?

У меня нет друзей.

— Леди Куотермэн… Сибил.

— Она здесь и горит нетерпением поговорить с вами. Вы не против?

Пилигрим встал.

Протянув вперед руку, он подвинул к себе записи доктора и оторвал верхнюю страницу. Затем с листком в руке подошел к окну.

Фуртвенглер застыл, наблюдая за ним.

Пилигрим поднес листок к свету. Приложил к стеклу, разгладил пальцами.

Фуртвенглер по-прежнему не шевелился.

Пилигрим прислонился к бумаге лбом — так крепко, что изморозь на стекле слегка подтаяла.

Затем повернулся и протянул листок Фуртвенглеру. На нем, над записями доктора, отпечатался узор.

На мгновение он показался Фуртвенглеру похожим на слово «нет».

Буквы были написаны не чернилами, а льдом. На глазах у Фуртвенглера они растаяли и исчезли, оставив на бумаге лишь мокрое пятно.

6

Вечером того же дня Сибил Куотермэн подошла к окну в номере отеля «Бор-о-Лак» и остановилась, глядя на большой прямоугольный пакет, лежащий на столе.

Пакет был завернут в толстую промасленную холстину и накрепко перевязан красной бечевкой. Сейчас бечевка была разрезана — благодаря посыльному отеля, который откланялся и вышел из номера пару минут назад. Сибил знала, что содержимое завернуто внутри в льняные тряпицы и бумагу. Она обнаружила это неделю назад, впервые вскрыв отданный ей пакет.

Форстер положил его на стол после суицидной попытки Пилигрима, когда маркиза временно поселилась в доме номер восемнадцать по улице Чейни-Уок. «Ни о чем меня не спрашивайте, миледи», — предупредил он, выполняя инструкции хозяина, данные ему в записке, которую Пилигрим предусмотрительно оставил на полу возле спальни перед тем, как повеситься на кленовом суку. Камердинеру было велено доставить пакет леди Куотермэн и уничтожить записку, как только он прочтет ее и поймет, что от него требуется. Он так и сделал.

Отправившись в Цюрих, Сибил взяла пакет с собой. Горничная Фиби Пиблс, глядя на него, сгорала от любопытства, однако задавать вопросы не смела.

И никто не смел. Поэтому Сибил Куотермэн одна знала, что в ее распоряжении находится полный комплект дневников Пилигрима. Она только понятия не имела, что с ними делать.

Прочитать? Но это его дневники, личные. Тогда зачем Пилигрим отдал их ей? А что, если в них написано больше, чем положено знать окружающим? Что, если в них открываются такие тайны, которые даже Сибил не знает? И, быть может, не хочет знать…

Она вздохнула.

Закрыла глаза, открыла их — и решительно села за стол.

Взялась за края холстины, развернула. Потом льняную тряпку. И наконец бумагу.

Вот они, в кожаных переплетах. «Записи Пилигрима, — подумала она, — Его секреты…»

Положив первый дневник перед собой на стол, Сибил начала листать убористо исписанные страницы, отметив про себя, как аккуратно Пилигрим выдерживал поля. Все абзацы были строго ограничены с обеих сторон.

Внезапно ее внимание привлекла одна дата.

«При свете камина: два часа утра, воскресенье, первое декабря 1901 года. Хартфорд Прайд.

Генри Джеймс обожает списки. Он сказал мне сегодня вечером в гостиной, что его дневники почти все кончаются списками имен.

— Ваших знакомых? — спросил я. — Мест, где вы бывали?

— Нет-нет, ничего подобного. Людей и мест, которые я собираюсь описать. Имена могут дать такой импульс! Возьмите, к примеру, фамилию Блеет. Я придумал ее в поезде. Что первое вам приходит на ум?

— Баран.

— Правильно. Но Блеет — фамилия. Каким вы видите ее обладателя?

— Боюсь, не шибко привлекательным. Лицо как у барана. Голова утонула в плечах. Маленькие озабоченные глазки. Руки болтаются вдоль туловища. Он носит перчатки…

— Черные перчатки, — кивнул Джеймс.

— Да, черные перчатки.

— И черные туфли?

— Точно. В крапинку.

— В серую крапинку, я полагаю. По-моему, Блеет носит только черное и серое. Белое — никогда. Бараны не бывают чисто белыми.

— Это верно.

Я умолк. Джеймс отвел глаза. Я думал, что мы покончили с Блеетом, но не тут-то было.

— Какая у него фигура? — спросил он меня.

— Округлая, — сказал я. — Не жирная, но пухлая.

— Он невысок.

— Да-да.

— Но и не карлик.

— Точно. Не карлик.

— Вы говорите, он округлый?

— Именно. Похоже, ему приходится ложиться на пол, чтобы надеть пальто. Вкатиться в него. Он не может застегнуть пуговицы.

— Их застегивает слуга.

— Да, а потом помогает ему подняться.

— Он носит фетровую шляпу, — добавил Джеймс.

— Причем носит в руках — и толком не знает, что с ней делать.

— И у него черный воротник.

— Абсолютно точно! Каракулевый.

— Боюсь, он часто ноет.

— Я бы сказал — бесконечно.

— И глаза у него на мокром месте…

— Да, его все время что-то гложет.

— Вы когда-нибудь его встречали?

— Нет, — сказал я. — Он же не существует!

— Теперь существует.

Джеймс покосился в мою сторону и улыбнулся по-детски с озорной и почти самодовольной улыбкой.

Я рассмеялся.

— Теперь вы понимаете, в чем ценность моих списков?

— Еще как понимаю. Я всю жизнь гадал, откуда писатели берут имена своих персонажей.

— Большинство появляются уже со своими именами, — отозвался он. — Изабель Арчер, например. Вовек не забуду тот день, когда она возникла в моем сознании и сказала: «Я здесь, можешь начинать». Словно я художник, а она пришла позировать ко мне в студию.