Стойкий запах лосьона - Григорий Глазов

Не успел Костюкович закончить вечерний обход, как начался дурдом: в коридоре раздался крик и плач, за Костюковичем прибежала медсестра. Оказалось, умер лежавший с инсультом алкаш, хронический гипертоник, а голосила его жена, он умер при ней. Затем вызвали на срочную консультацию в травматологию; потом повторный инсульт выдала старушка - ветеран войны; через два часа инвалид-слепой, которого должны были завтра переводить в нейрохирургию по подозрению на опухоль, ковыляя в туалет, каким-то образом поскользнулся, упал и сломал руку. Еще через час, с промежутком в двадцать минут, привезли женщину - свеженький инсульт - и здоровенного мужика в гипертоническим кризом, острым нарушением мозгового кровообращения. И пошло-поехало. До пяти утра не то что прилечь, присесть, покурить не удавалось; бутерброды, которые Костюкович взял с собой, так и остались в кейсе, завернутые в фольгу...

Уже светало, когда он сел оформлять истории болезней, начав с неуспевшей обрасти бумажками анализов и исследований истории Юрия Зимина.

На пятиминутке Костюкович сидел, помаргивая слипавшимися воспаленными глазами, его покачивало, готов был тут же в ординаторской растянуться на полу, но только бы вырубиться из яви, уплыть в глубину сна. Когда все разговоры шли уже к концу, неожиданно вошел главврач. У него была страсть делать такие неожиданные налеты в отделения и устраивать профилактические разносы, поскольку повод для этого в любом отделении можно было найти всегда. Длилась говорильня час; персонально Костюковича ничто, слава Богу, не касалось, слушал он громоподобные речи главного вполуха. Наконец, в начале двенадцатого все закончилось. Но тут позвонила начмед, Костюковича поймали уже в коридоре и вернули к телефону.

- Марк Григорьевич, где история умершего Зимина?

- Я после ночи, Варвара Андреевна, только сейчас освободился, собирался к вам, - сказал он.

- Давайте быстренько...

Он поднялся этажом выше.

- Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, - сказала начмед, когда он вошел. - Как ночь была?

- Кошмар, - коротко ответил он, подавая ей бумаги.

- Приезжали за трупом Зимина, а у меня - ничего, где его история болезни? - она постучала по бумагам пальцем с коротко остриженным ногтем (еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти сохранилась). - Я сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот... - взглянула на электрочасы, висевшие над дверью.

- Но вскрытия еще не было, - сказал Костюкович.

- Я тут выдержала осаду. Почитайте, - начмед протянула ему листок.

Это было заявление матери Зимина с категорическим требованием не производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.

- Но мы же не имеем права без вскрытия, - сказал Костюкович. - Тем более, если умирает молодой человек.

- Это я все знаю, - раздраженно произнесла начмед. - Но мать закатила такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось час. И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только ознакомлюсь с историей болезни.

- Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, - сказал Костюкович.

- Странно, - сказала она, зная, что обычно врачи не очень любят вскрытие, боясь, что не подтвердится их диагноз. - А что так, Марк Григорьевич?

- Это тот случай, когда хотелось бы знать причину такой дикой гипертонии у молодого здоровенного парня.

- Как хотите, - она недовольно пожала плечами, словно говоря: "У тебя что, других забот мало?"

- Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, - сказал он. Родственников Зимина поставим перед фактом, скажете, что произошло недоразумение, забыли предупредить патологоанатомов и кто-то из них произвел обычную плановую аутопсию [вскрытие умершего]. В крайнем случае подставляйте меня, мол, виноват лечащий врач, не знавший о вашем разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что для матери это уже будет существенно.

- Что вы меня учите! Вы хотите аутопсию, чтоб было официально - будь по-вашему! Казалось бы, я должна требовать вскрытия, это мое право и обязанность, а получается вроде мы поменялись ролями, - недовольно произнесла начмед и позвонила в патологоанатомическое отделение. Трубку взяла заведующая - доктор Каширгова.

- Сажи Алимовна, тут у нас возникла коллизия, - сказала начмед. - В субботу умер больной доктора Костюковича, молодой парень, спортсмен. Труп у вас. Нужно срочно вскрыть. Доктор Костюкович сейчас принесет вам историю болезни, расскажет, в чем дело... Хорошо... Нет, он уверен, что диагнозы совпадут.

Закончив разговор, она обратилась к Костюковичу: - Идите, Марк Григорьевич, Сажи Алимовна ждет вас... И все-таки не возьму в толк, зачем вам эти сложности? В конце концов ответственность несу я, начмед, за то, что разрешила выдать тело без вскрытия. А вы мне не дали нарушить закон, хмыкнула она...

Устало спускаясь вниз, Костюкович понял, что до обеда вряд ли вырвется отсюда домой...

4

Они сидели вдвоем в маленькой комнате, приспособленной под кабинет, где стены были увешаны вымпелами, а на стеллаже стояли сияющие нержавеющим металлом спортивные призы - кубки разной формы и достоинства: республиканские, союзные, международные; были среди них и очень престижные. Сюда, на второй этаж, через распахнутое окно с дорожек бассейна, где тренировались пловцы, доносились голоса и плеск воды.

Старший тренер сборной Виктор Петрович Гущин, высокий, тяжелый, с мощно обвисающими плечами стоял у окна, бросал иногда туда рассеянный взгляд и разговаривал с врачом команды Олегом Константиновичем Туровским, сидевшим на узеньком диванчике.

- Ты все уладил в больнице? - спросил Гущин.

- Да. Мать написала заявление. Начмед долго упиралась, кочевряжилась, но мать с трудом умолила ее, - ответил Туровский.

- Поминки нужно по высшему разряду. Понял? Тут жмотничать нельзя. Надо дать Алтунину сумму, составить список продуктов, пусть садится в машину и шурует. Скажи ему, чтоб водку брал красивую, на винте, а не в зеленых клизмах, минералки с запасом... - Он снова подошел к окну. На светлом фоне его могучие плечи казались еще шире от легкой, особого кроя, спортивной куртки. - Теперь вот что, Олег: матери надо помочь, единовременную сумму. Понял?

- Само собой.

- Как думаешь, сколько?

- Полагаю, тысяч пятнадцать будет нормально.

- Нет, надо дать штук двадцать-двадцать пять. От нас двоих. Понял?

- Хорошо.

- Д-а-а... Подвел он нас. Осенью Европа, потом игры "Дружбы" в Штатах... На него была вся надежда. Серебро, как минимум. А теперь я, как мудак, залезший во фраке в сауну. Я получил его хорошее, "чистое мясо" и пять лет доводил это "мясо" до кондиции. И на тебе - в самый пик...

Туровский слушал. Его не удивляло, что Гущин говорил о себе, о своих проблемах, словно Зимин, померев, был повинен в них. Туровский знал, что старший тренер при всем размахе и широте всегда оставался человеком трезвого расчета, скрытным, крайне осторожным в проявлении эмоций. "Он и женщину свою ревнует наверное только во сне", - подумал Туровский, и как человек податливый, легковнушаемый еще раз позавидовал Гущину.

- У команды нет теперь лидера, - дернув вниз "молнию" на куртке, Гущин большой пухлой ладонью погладил сильную безволосую грудь.

- Надо готовить замену. Володю Покатило, - сказал Туровский.

- Потянет ли он? Что он по сравнению с Зиминым!

- А какой выход?

- Он всегда второй, если не третий. Будапешт ему отменим. Нельзя, если начнем готовить на Европу. Понял?

- Разумеется.

- Что ж, составляй графики для Покатило, - после некоторого раздумья заключил Гущин. - И хорошо продумай схему.

- Ты его предупреди, чтоб поменьше болтал. До поры в команде не должны знать, - сказал Туровский.

- Все равно поймут, когда я займусь им вплотную... Ох, как нам нужна сейчас таможня!

- Там пока глухо, - сказал Туровский. - Ягныш звонит, сейчас ничего не может.

- Бабки просил?

- Да.

- Сколько?

- Пять штук. Дадим?

- Дадим. Отработает. Он человек нужный, съезди к нему: одно дело по телефону, другое, когда в глаза человека видишь... В общем, крутись, это и твои заботы... Пойду в бассейн, погоняю их, - он вытащил из кармана секундомер, глянул и, зажав в кулаке, вышел...

5

Костюкович не любил ходить на вскрытия, просто был обязан, если умирал его больной, поскольку должно быть неопровержимо установлено, совпадает ли его клинический диагноз с диагнозом патологоанатома. С несовпадения обычно начинается много неприятностей разной степени - все зависит от причин несовпадения: умер ли больной из-за халатности лечащего врача; ошибся ли он в диагнозе, потому что случай очень сложный, или врачу, вопреки его убеждению, диагноз был навязан профессорами-консультантами, консилиумом, короче - авторитетами, а иногда и давлением администрации.

Особенно не любил Костюкович начало аутопсий, когда патологоанатом делал первый надрез. Если уже и приходилось идти на эту процедуру, то предпочитал, чтоб вскрывала Сажи Каширгова. Он знал ее манеру: прежде чем надеть перчатки, она зачем-то коротко дышала на пальцы, словно разогревала их, а пальцы эти вовсе не вязались, как он полагал, с ее профессией тонкие, изящные, ухоженные; исходило от них даже что-то чувственное, волновавшее его. Старше ее на год, он был немножко влюблен в эту высокую с ровной спиной тридцатипятилетнюю женщину, в ее имя, в ее длинные волосы. Она была темная шатенка, узколицая, а глаза серо-зеленые под черными бровями. Однажды, года полтора назад, теплым сентябрьским вечером в лесном загородном ресторане праздновали шестидесятипятилетие заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака. Костюкович попал на этот банкет, где была медицинская знать, случайно. Так полагал он, обыкновенный врач-ординатор, не понимая, почему Сивак пригласил его. После многословных тостов и быстро пустевших бутылок заиграла музыка. Костюкович танцевал с Сажи. Он видел близко ее лицо, белую полоску ровных зубов за чуть разомкнувшимися губами, и в какой-то момент, слегка надавив ладонью на ее талию, почувствовал, как спина Сажи прогнулась в его сторону, подалась к нему, он ощутил ее плоский живот. Длилось это какое-то мгновение, Сажи тут же отстранилась. "Я хочу пить, Марк, пойдемте к столу", - улыбнулась она, остановившись. "Что это было тогда? Знак, сигнал?" - думал он позже, вспоминая ее напрягшееся на какие-то секунды тело... На этом все и кончилось...