Чокнутые детки - Ярослав Полуэктов

Речь в последнем звёздном упоминании идёт о деловой, далеко не бедной, но весьма умело скрывающей свой расходно-доходный баланс леди Вихорихе в знаменитом её приюте для страждущих любви и очарованных гостеприимством странников.

Официально то заведеньице называется «Хотелем Таёжным». А согласно сарафанной рекламе, попросту говоря «в народе», это «Таёжный Притон».

Отстроен хотель в лесу, стоит хотель на берегу полноводного ручья. На карте ручей зовётся рекой Чик.

Чик (а их в земстве не много и не мало: ровно шестьдесят шесть; мы об одной такой ещё услышим, запоминайте) вливается в Баба-Чику. Эта старушка всего одна.

Одинокая Баба-Чику непринуждённо, с высоты птичьего полёта падает, губя пустоголовых нерестовых вместе с их обречённым на загубление потомством, в большую, неразливанную сибирскую реку Оба-На!

Полно у Вихорихи не только спальных мест, но и вечного строительства. Окружены деревянные трехскрёбы начатыми пристройками, незаконченными флигельками, хламовниками, заполненными лесной дрязгой.

Нет-нет, да занимается какая-нибудь опилочка весёлым языком пламени. Нет-нет, да уголёк выпадает то из камина, то из печи, и греет, и сверлит через железо упорно, неслышно, тайно дубовую плаху. Выпархивает вместе с горячими, мерцающими ночными светляками дым из трубы.

Но, Бог и домодельный – из-под топора – «Тотем Тайги», что приякорен шпильками и цепями к воротам, стерегут, охраняют Вихориху.

Ни разу пока не случилось большого пожара: так, по мелочам – конюшенка, сарайчик, курительный павильонишко: в трёхскрёбах куренья вообще запрещены. И то хорошо для нас. А то и нечего было бы сказать о деревянном Вихорихином дворце. И, кстати, негде было бы переночевать зимой и погреть озябшие косточки беглому каторжному племени.

Тропинку шириной в Сибирский тракт протоптала эта паскудная категория казённых бегунов от закона. Благодаря Вихорихе ударяться в бега стали не только в сезон. В сараях Вихорихи наряду с обычным деловым скарбом хранятся отпиленные зимние цепи и кандалы со ржавыми гирями.

Надо сказать специально для читателей-иностранцев, основательно пудря им мозги, и чтоб не подумали плохого, и чтоб не прописали в злопыхательской вражьей газете лишнего, что курьёзная русская Каторга со столицей Поселение-На это вообще отдельная курортная страна, обустроенная монархами себе на пользу (ради спокою) и непорядочным гражданам для их же блага.

А бегство из такого курорта – сплошная прихоть: никто не держит любезного каторжанина там: хочешь, живи, не хочешь – иди.

Желаешь – ходи в рудник, устал – отдыхай на лесоповале, надоело однообразие – плотину строй.

Прекрасная рабочая сила там! Работают не за деньги, а для души.

Едут и едут туда целыми составами, телегами, санями, пёхом, сотнями и тысячами душ, семьями, холостыми, молодыми, здоровыми, побитыми, брюхатыми, с младенчиками, виновными, грешными, обманутыми, оговорёнными, случайными, заслуженными.

И впрок приглашённых тоже бывает.

Не хватает гостиничного типа бараков для всех приезжих.

Коли сбежишь до гостеприимного миллионного Ганга – а это далековато, – за это только спасибо.

Но: редко кто добегает до места мировой реинкарнации.

Полиция делает вид, что ловит избранных счастливчиков, чурающихся местной фортуны.

Количество невозвращенцев растёт. Следовательно надо расширять штаты и повышать зарплату служивым, а также всей конной жандармерии.

В Каторге и Поселении-На текучка, увеличивающаяся в каждые пять лет: со всяким беглым (а бегают они традиционно партиями, а не поодиночке, как раньше бывало) освобождаются места «для свежих».

А потребность в отсидочных местах с каждым годом и с десятилетием растёт. Надо прорезать канал от Оба-Ны до Елисейки, надо вспять повернуть какую-нибудь злосчастную реку, надо вскипятить какое-нибудь холодное море, напоить всю Землю Байкалом и осушить кусок тундры под запланированную дорогу на Ледовитый океан.

Дел в этих неосвоенных краях много: надо продырявить тоннелем вставшую поперёк торгового пути Гамбург-Прохоровка-Токио гору, по выгодному курсу променять Аляску, побить китов, вытащить из них ус и вытопить жир, слегка потоптать Чукотку, накормить моржей, котиков, оленей, уссурийского тигра, потопить без приказа сверху такой нужный японцам Варяг, подружиться с Китаетибетом, поделить Курилы, начать копать мамонтов, никель, аурум, снарядить аврал и поглядеть на дыру в Тунгусске, замостить новые ямы и искусственные насыпи свежими шпалами и новым железом. Покричать лозунгов. Потом забыть всё это. Положить на всё сверху! Повоевать вдоволь! Устроить мировую пожню. Покосить лишние головы.

Вихориха принимает на постой не только знатных. Поэтому любит её вся Сибирь.

Пора, пора отбаллотировать Вихориху на уездную предводительницу – защитницу всех обиженных и лиц без определённого места жительства!

Отсюда до Пришлососедовки (а в ней на каждый дом старожила приходится по три хибары пришлых – отсюда и название) всего-то двое суток конной тряски. А до Таёжного Притона ещё полдня пути.

4

Но нет, не доехала до Вихорихи соблазнённая и перехваченная нью-джорской Прокутилкой двойня гулён. Их поперёк правил честно повязали и отправили домой согласно прописке.

Лошадок в Джорке не воруют, считая это дело сильно заметным и потому неприличным.

А вот кошельки, особенно в Прокутилке, в карманах владельцев подолгу не залёживаются.

Нужные люди в жандармских шинельках, не размышляя долго, загрузили пьяную в дупель, в прах, в дрободан парочку в заказную пролётку. Прицепили «поездом» ихнюю лошадиную собственность и отправили под честное слово свидетелей по адресу в Ёкске.

Не поддаваясь на адекватные предложения честного бокса и обшарив кошели, взяли за собственные услуги по три рубля на каждого беспорочного.

Провожатому попутчику Мойше Себайле (не забудьте это имя!) дали из Попёнково-Долбанекских остатков ещё и синенькую. Из тех же кошельков.

Поручению попутчик был не особенно рад. Второе чрезвычайно польстило.

И не так скучно стало в дороге.

Чурающаяся бокса полиция Джорки – лучшая, и, пожалуй, самая добрая во всём мире.

Чин-Чин Охоломон Иванович – заместитель начальника всех охранных дел и представитель права всех граждан, любя и оберегая моральные характеристики сих важных чинов, аннулировал корявую, лишённую всякого экономического смысла запись его подчинённых в ежедневном Протоколе чрезвычайных нью-джорских происшествий.

5

– Как жить с пустым кошельком знают только у стен далёкого, жаркого Ерасулима, увитого бесплатным виноградом, – уверен Прокл. – Как избежать встречи со строгим директором, чтобы продолжать протирать штаны в насиженном и тёплом местечке?

Проклу только и остаётся теперь, что целовать лбом своё пьяное отражение в облюбованном мухами зеркале, испрашивая ответ.

Чтобы не упасть на виду бойких на словцо школяров, упирается Прокл в сучковатые грабельки, изредка оттаскивая от учреждения притулившиеся к цоколю жидкие, осколочные остатки лета.

Меню поменялось у Прокла.

Замаливая грех голодом, мочит Прокл высушенный горох, прикусывает семенцем.

Снимает с бочки камень, снимает крышку, ворошит палкой укроп.

Нанизывает на загребастую вилку огурцы и без хлеба кушает их.

Запивает затворницкую еду рассолом.

Задумчиво хрумкая солёные листышки вишни, лопает запасные квашенья ушедшей на небо супруги.

Ведёт задушевные подстольные разговоры с зелёными человечками.

Журит домовых за бесхозяйственность в хате и хвалит за упадок мышеводства в миниатюрном хлеву.

Холщовый мешок в кладовке потому цел и невредим, хоть за два месяца осталось в нем зерна-муки на самом донышке.

Не так уж и плохо, если разобраться!

Только пучит с чего-то живот, просит брюхо жареной картошки, куру и водки.

Зарплаты ждать ещё месяц.

Но! Выдержит Прокл-молодец! Ему не впервинку.

А до того, когда был Прокл красавцем и трезвенником, втихушку шептали, помаливались и тыкали в Прокла пальцем бабы, удивлённые сошествием в их нью-джорский коллектив ангела-праведника: «Живой ли ты человек, али рисунок с иконки?»

В подвале школы у Прокла вторая квартира, давно ставшая основной.

В первую он пустил временных жильцов – приезжих на фольклорную практику студентов-литераторов Лизавету Самсониху-Кариатиди с грудями, будто у только что народившей бабы, и Брызгалова Славку – тощего, как продольная половина питерской селёдки.

Зато умён и памятлив Славян как три Лизаветы.

Пишет в начале диплома:

«В указанном согласно заданию месте… (тут точный адрес) фольклора очень много. Тут и песни, тут и сказки, тут тары-бары необычные и затейливы традиции народные. Чудны ремёсла и копотливо художество самодельное. Тут присказки, плачи в смеси со смехом. Словно взяты с Востока венчальные шутки, приёмы свадебные, похороны ихние наивеселейшие, добрые, назидательные.