Моя жизнь с отцом Александром - Иулиания Шмеман

В воспоминаниях, написанных моим отцом для его детей и внуков, он описывает свое детство в семейном имении, где он с братьями, сестрами и многочисленными родственниками и друзьями жил круглый год среди природы, регулярно ходил в церковь, был окружен семьей, музыкой и, самое важное, любовью. Каждое время года встречали с радостным предвкушением — первого снега, первого цветка, пробивающегося сквозь тающий снег, ледохода на Оке… В прекрасной церкви в парке имения отмечались все дни памяти святых, а также и главные события сельскохозяйственного года, связанные с разными традициями и приметами, — посевной, началом жатвы, сбором фруктов и других плодов земли.

Рыбалка на заре, поиски червей в ночной темноте, шорохи, запахи, звонкий птичий гомон, — все это было неотъемлемой частью жизни моего отца. Всем этим, как и многим другим, он делился со мной, пока я росла, пробудив во мне большую любовь к нему, желание его защищать и беречь. Неотъемлемой частью самого его существа была и Церковь. Он не произносил громких слов, не заявлял вслух о своей вере, он просто всецело ей принадлежал. В храме он всегда читал, пел, руководил хором. Он знал наизусть слова каждого песнопения всех праздников церковного года. «Слушай и смотри, Льяна, сегодня мы будем петь (или читать, или услышим)…» И праздник был для меня освещен радостным ожиданием.

Мой отец, сталкивавшийся с огромными трудностями в своей эмигрантской жизни — с безработицей, полным отсутствием денег и т. п., никогда не переставал надеяться, не переставал радоваться жизни и благодарить за нее. Эта радость «переливалась через край» и заражала окружающих. Он был абсолютно прозрачным человеком. Он прекрасно знал русскую литературу и перечитывал любимые книги по несколько раз. Никогда не был он строгим, а всегда излучал любовь. Когда я рожала своего третьего ребенка (дома, конечно), то не могли вовремя найти акушерку. Я очень хорошо помню, как мой отец, сидя рядом со мной на кровати, сказал: «Не волнуйся, я могу помочь тебе не хуже, а то и лучше всякой акушерки. Положись на меня!» Я так и сделала.

У меня была особая связь с отцом, и до сегодняшнего дня я чувствую его любовь. И я благодарна ему за то сокровище, которое он мне оставил, — свое видение жизни, свою любовь к природе, свою принадлежность к Церкви. В своих воспоминаниях, говоря об осени, он писал: «Мы не только жили среди природы, мы, деревенские жители, были природой, заодно с природой, неразделимы». И дальше: «Я верю, что у каждого в тайниках души есть свое Сергиевское… Это тот потерянный земной рай, о котором мечтаешь, воображая, что стоит в него попасть — и вот оно, счастье!» Я бесконечно благодарна моему сыну Сереже за то, что он рассказал историю дедушкиного имения в своей книге. Для меня Сергиевское означает связь с отцом, моими корнями, наполненное любовью место в сердце, которое ничто не может смутить. И, наконец, я пожелала бы каждому испытать то Присутствие Божие, которое ощущалось в моем отце, этот постоянный огонь Присутствия.

Моя мать, Софья Гагарина, была старшей из шести детей. Двое из них умерли. Одного, двухлетнего Виктора, очаровательного белокурого ангела, мама хорошо помнила, хотя резче всего врезалось ей в память горе ее матери. Другая, Татьяна, умерла в возрасте семи лет в результате осложнения после удаления аппендикса, когда вся семья отдыхала в Биарице, во Франции. Моей маме было тогда десять лет, и она была потрясена и глубоко опечалена этой смертью, особенно после того, как ее гувернантка рассказала ей в подробностях, как тело сестры будет съедено в земле червями и как должна радоваться моя мама, что, по крайней мере, душа ее дочери пребывает с Господом. (Я до сих пор поражаюсь такой жестокости!) Моя мать боготворила своих родителей — красивую, нежную, ласковую мать и сильного, энергичного, бурного и талантливого красавца — отца. Отец ее хотел, чтобы его жена была блестящей светской дамой, в то время как она была счастлива дома, с детьми, музыкой и мирной жизнью.

С раннего детства Софья была очень близка со своими тремя сестрами и кузенами и кузинами Осоргиными. Один из них, Сергей, и стал впоследствии ее мужем. Софья была уязвимой, скромной, часто грустила, мучилась сомнениями и находила опору во внутренней силе своего мужа. Она не нуждалась в людях, в друзьях. Она не была особенно популярна среди своих современников, которые считали ее высокомерной, в то время как она была застенчивой и неуверенной в себе. Иногда на ее пути встречался человек, способный разглядеть богатую культуру и тонкость ее натуры, и тогда начинались разговоры, вопросы и споры о жизни и ее смысле, а мой отец под эти разговоры мирно засыпал над книгой.

Для нас, детей, она всегда находилась на том пьедестале, на который ее раз и навсегда поднял муж, никогда не переставая ее обожать и радуясь постоянно ее присутствию. Вести себя с ней следовало бережно. Она часто страдала мигренями, которые, как мне кажется, были на самом деле приступами депрессии, и неудивительно, ибо детство ее отнюдь не было безоблачным. Ее мать совсем молодой скончалась у нее на руках. В это же время отец ушел из семьи и женился на никому не известной женщине, от которой у него было двое сыновей. Моя мать никогда не имела никаких сношений с ними, а мы, дети, вообще ничего не знали о жизни дедушки. Мне эта история стала известна только тогда, когда у меня были уже свои дети! Всю свою жизнь моя мать с болью несла эти мучительные воспоминания.

Когда мой отец заболел, мама много лет ухаживала за ним и никогда не жаловалась. Все трое моих детей родились в доме моих родителей. Моя мать была прекрасной бабушкой, не жалея для внуков ни времени, ни любви, ни заботы. Она великолепно шила и вышивала, и у моих детей была прекрасная одежда, сделанная ее руками: платья с изящной вышивкой, дивные матросские костюмчики и даже зимние пальто. Она пережила моего отца на много лет и умерла в Нью — Йорке после нескольких инсультов. Моя младшая сестра, Соня Озерова, преданно ухаживала за ней все годы ее болезни.

Я с грустью вспоминаю маму. Она могла и должна была бы быть счастливее, если бы не многие раны, нанесенные ей жизнью, раны, оставившие в ее душе глубокие следы. Я уверена, что в Царстве Божием ее чистая душа, прожившая чистую жизнь, нашла мир и радость.

Мои родители поженились в Ялте 10 февраля 1918 года, прожили там два года и родили двоих детей. В это время в Крым приезжали самые разные люди, бежавшие от большевиков. С одними были семьи, с другими — мужья, некоторые женщины приехали одни со своими детьми. Общая судьба, общие испытания сплотили несчастных беженцев. Все они страдали, и больше всего — от отсутствия информации. Где красные, где белые? Где их мужья, сыновья, отцы, братья, сестры? И что будет дальше? Чего ожидать, к чему готовиться? Моему отцу пришлось прятаться, буквально играть в кошки — мышки с красными, которые, входя в Ялту, тут же начинали повсюду разыскивать остававшихся там белых офицеров. Женщинам и детям опасность не грозила, они преследовали только мужчин. Потом Красная армия отступала под натиском белых отрядов, а потом все повторялось сначала. Полный хаос!

Наконец мой отец с женой и двумя маленькими детьми, Михаилом и Мариной, погрузились на пароход, идущий в Константинополь. На том же пароходе в трюмах среди чемоданов и животных разместилось много семей. Среди них была одна, с пятью детьми, младший был на год старше моей сестры Марины, и эти два ребенка лежали рядышком. Этот мальчик был Андрей Апраксин, который двадцать пять лет спустя стал Марининым мужем!

Из Константинополя моя семья в конце концов перебралась в Италию и некоторое время жила в Кастельгандольфо недалеко от Рима. (Дом, принадлежавший моей матери, был позже приобретен Ватиканом и превращен в одну из его летних резиденций.) Из Италии, связавшись с семьей моей матери в Германии, они переехали в Баден — Баден, знаменитый немецкий курорт, популярный в девятнадцатом столетии у богатых русских, куда Гагарины часто ездили до войны ради целительных минеральных вод. У Гагариных была там прекрасная вилла, с картиной Рембрандта, коллекцией редких кружев и ценными высокими напольными часами мастерской краснодеревщика Чарльза Андре Буле. И теперь вся семья матери собралась на этой вилле.

Вскоре по приезде в Баден — Баден моя мать родила третьего ребенка, девочку Иулианию — меня. Меня назвали в честь святой Иулиании, одной из предков Осоргиных (она приходится мне прапра(14 раз)бабушкой) [[5]]. Это была чудесная святая: богатая замужняя многодетная женщина, она не покладая рук трудилась, чтобы во время голода накормить и спасти как можно больше людей. Она была благочестива, скромна, любила людей и умела молиться. Ее муж был военным. Когда Иулиания попросила его отпустить ее в монастырь, он напомнил о брачных обетах, и она подчинилась. Св. Иулианию очень почитают в нашей семье, она — настоящая наша семейная святая. В 1931 г. св. мощи прав. Иулиании попали в Муромский музей, а в 1989 г. рака со св. мощами была возвращена Церкви и перенесена в муромский Благовещенский монастырь, где была поставлена перед иконой Николая Угодника. В 1993 г. она была перенесена в Николо — Набережную церковь. Там я недавно приложилась к мощам нашей семейной святой. Меня очень тронуло, что прихожане радовались встрече со мной, Иулианией Осоргиной, которая любила нашу святую не меньше их самих.