Ленин и пустота - Сергей Чернышев

Есть два довольно отчетливо различающихся типа революций, которые по-разному протекают: революция в западном обществе и в восточном обществе. Классический пример революции западного типа — то есть когда идет борьба сословий за выход на политическую поверхность, борьба третьего сословия, в частности — это Французская революция. Мы это более или менее знаем, хотя далеко не до конца осознаем. В революции этого типа есть своя, довольно четкая, механика: некие силы бродят и поднимаются, как тесто, под их напором крышка квашни сдвигается, и они прорываются на поверхность. А есть революция другого типа, восточного.

Можно указать, например, на Китай, где она укладывается в теорию династических циклов. Это циклическая революция. Рано или поздно, согласно мифологеме, император теряет мандат неба, становится просто плохим: не заботится о своих подданных, жить становится все тяжелее — естественно, подданные начинают бастовать, возникают большие беспорядки в Поднебесной, и эти поднебесные беспорядки выносят на поверхность новую фигуру, которая получает мандат неба.

Это классическая парадигма рециркуляции элит. В Китае все точно по этой схеме и происходило.

Система просто впитывает свежую кровь, при этом оказывается, что консервативные нормы в наибольшей степени распространены на периферии, собранные в образ справедливого императора. Когда они девальвируются в высших слоях, то прорастают через низшие слои, и эта ситуация, как показывает опыт, достаточно устойчивая. Нельзя сказать, что здесь нет совсем никакого развития, но, в общем, цикличность схемы налицо. Таким образом, это бунт, смена плохих начальников на хороших. Русская революция имела черты и той, и другой. Были социальные слои типа третьего сословия — к числу их можно во многом отнести крестьянство, в значительной степени уже вовлеченное в рыночную структуру, — все эти слои, пятнистые от огромного количества родимых пятен, прорывались на поверхность. И были другие силы, связанные с этой революцией: классические социал-демократы разного типа и много, много всего разного. Но с другой стороны, имелась и структура классической восточной революции. Были массы обездоленных — пороховой погреб, социальные идеалы которого исчерпывались тем, что он просто стремился протолкаться в приличное общество. Плохой царь должен был заменяться на хорошего царя, а идеал при этом, по сути, не затрагивался. Он лишь рядился в различные одежды: большевизма, коммунизма… Но это все какие-то слова, которые либо ложатся в систему представлений маргинала, довольно примитивных, либо не ложатся. Были две такие структуры, они столкнулись: большевики и Ленин во главе большевиков — это были люди, которые фактически встали на острие восточной революции. Историческая роль Ленина, по крайней мере до НЭПа, была именно такой. Он фактически служил мостиком преемственности классического русского самодержавия. Царская династия Романовых потеряла мандат неба и дискредитировала себя в глазах многих, следовательно — должна была измениться на совершенно другую, хорошую династию.

11. Орудие несовместимых необходимостей

Криворотов: Революция в конечном итоге на чем споткнулась? На модернизации. На этом скачке, о котором ты говоришь. Знаешь, как идет товарный поезд? Нет рельсов — он должен перескочить через это пространство, его не остановить.

Кто-то выбегает и подкладывает под него эти рельсы. То есть такая фигура возникла для того, чтобы локомотив русской цивилизации двигался вперед. Она воплотила в себе черты классического реформатора, соединив их с европейской доктриной, что, в общем, тоже достаточно традиционно. Петр ввел модернизацию, исходя из идей, которые блуждали в те времена в Европе.

Чернышев: Тогда не было материалистического понимания истории.

Криворотов: Каждое время имеет свои идеи, но можно сказать определенно, что Ленин воплотил в себе нечто, бывшее как бы помимо него. Конечно, развитие могло пойти по-иному. Фактически, все эти большие беспорядки в Поднебесной были связаны с кризисом империи, который был обусловлен появлением нового крестьянства, капитализацией страны, — локомотив мог повернуть по другому пути, и он заворачивал уже по другому пути. Но с точки зрения классической формы движения, все это было буржуазным безобразием, насилием над культурой, над русской цивилизацией, и в этом смысле Ленин выглядел вполне понятным образом, как его народное сознание воспринимало. Вот сидит былинный герой где-то на Валдае, думает, как принести справедливость. Уже роль, место были заготовлены для него. Когда все общественные силы сойдутся на этом месте, то в конечном итоге среди лидеров революции рано или поздно выковывается такой человек. Была же целая серия прототипов: Нечаев, народовольцы, параллельно с этим шла европейская, марксистская традиция, они соединились в лице Ленина — у него очень богатый генезис.

В общем, он был действительно фигурой, которая родилась готовой, он был как бы специально порожден «под задачу». Он как квант, как электрон вынырнул из небытия, и вот он встал на своем месте и совершил, что положено. Другое дело, что при этом он еще был человеком очень сильным, ровно потому он там и проявился и очень быстро выяснил, что все, что было сделано, просто нежизнеспособно, то есть пришло в противоречие с основными исходными постулатами, ради которых это все делалось. Средство вошло в противоречие с целью. Оказалось, что к социализму, понимаемому как нетоварное общество, надо идти через какие-то гекатомбы трупов. Непонятно, как это все можно сделать — только всероссийской мясорубкой, как ты говорил раньше. Здесь он смог дать — или, по крайней мере, был такой длительный период, когда он пытался дать — обратный ход. Я бы даже сказал, что это был не обратный ход, это была борьба с собой: понимание того, что происходит, сильное внутреннее разрушение. Но когда выяснилось, что то, с чем шли на баррикады — просто нонсенс, что это противоречит гуманной, в принципе-то, стороне того, чем является социализм…

12. Русский истмат

Чернышев: Понимаешь, есть еще изнанка у вопроса, который я пытаюсь задать все время: был ли этот человек обречен на такую судьбу с самого начала? Есть ли предопределение? Есть ли теодицея? Можно это в разные стороны поворачивать: к богу — теодицея, к человеку — обреченность, рок… А если повернуть к стране, то это тот же самый вопрос, который все задают: закономерный ли это путь?

Обязательно ли вот здесь это должно было случиться, обязательно вот так, обязательно ли такое количество трупов, — или были там какие-то случайные элементы? Каковы элементы случайности? Обязателен ли был военный коммунизм? Обязательно три года, четыре, обязателен Кронштадт? Обязателен НЭП, что в этом было закономерного, какова здесь мера случайности и необходимости? Ведь по большому счету, если говорить о таком прорыве в малоразвитой стране, которая должна сразу куда-то прыгнуть, где нет ни творческих сил, ни теоретической культуры, ни экономических укладов и нет никакого внешнего источника помощи, где просто используется кем-то факт того, что низы в очередной раз взбунтовались и вынесли наверх кого-то, а этот кто-то вдруг оказался в отличие от Петра I вооруженным материалистическим пониманием истории, — в такой стране ведь совершенно закономерно должно все это происходить через кровь, через какие-то ужасы, провалы.

А потом — отсутствие возможности что-либо изменить. Они должны были, взяв власть, толочься на месте, на трупах, пока «с той стороны» с испугу не возникнет подлинный субъект снятия частной собственности и не создаст формы обобществления, формы общественной собственности и причитающиеся им производительные силы, потому что с этой стороны, в архаической и разоренной стране, они никак сами не создадутся. Тогда выходит, что в целом это все, с точностью до деталей, обречено быть именно таким? Детали могли быть разными.

Кронштадт мог быть в 20-м, а не в 21-м году, трупов могло быть 20 миллионов, 15 миллионов. Но в целом получается, что это совершенно неизбежная жертва на алтарь социальной эволюции — как динозавры взяли и вымерли, но вроде как-то и без них обойтись нельзя было.

Криворотов: Конечно, здесь есть элемент очень сильной предопределенности: конечно же, социализм в такой стране — это нонсенс, это было обречено с самого начала. Нет ни производительных сил, ни опоры никакой — нет социальных оснований.

Чернышев: Это правильно, но, с другой стороны, получается, что он закономерно должен был начаться именно в такой многоукладной стране, потому что здесь он имел хоть какие-то шансы на успешный старт, — только здесь можно было прорваться к власти, а там, где капитализм давно укоренился, все наглухо заблокировано.