Фаворит. Американская легенда - Лора Хилленбранд

Для Тихуаны же конные бега стали настоящим благословением небес. В 1916 году, вскоре после того, как в Калифорнии наложили запрет на принятие ставок на конных скачках, в городке открыли тихуанскую беговую дорожку, которая сразу же стала подарком судьбы для всех любителей конного спорта Америки. Ипподром в Тихуане был довольно ветхим – один бывший наездник сравнил его как-то с уборной во дворе, – но, как все в Тихуане, его технически усовершенствовали, снабдив передвижными стартовыми воротами и системой фотофиниша. Когда голливудская съемочная группа уезжала домой после съемок, они забыли забрать звукоусилительное оборудование. Владельцы ипподрома забрали его себе, поколдовали над ним и вскоре придумали первую систему оповещения о начале забегов{45}. Скачки были жесткими и необузданными, и американцам это нравилось.

Среди янки, которые пересекали южную границу, был и Чарльз Ховард{46}. Он никогда не мог объяснить, зачем приезжал в Тихуану. Возможно, этот городок помогал ему справиться с депрессией. По некоторым рассказам, его брак изжил себя еще до смерти Фрэнки, а теперь стремительно разваливался. Возможно, Чарльзу просто нужно было вырываться куда-нибудь подальше от дома. А может, дело было в том, что теперь все, чем он занимался раньше, утратило для него значение. Автомобиль, который принес ему богатство, забрал у него что-то гораздо более ценное. По словам одного из знакомых, его интерес к автомобилям заметно угас{47}. Вот так он и очутился на «дороге в ад», ведущей в этот быстро растущий мексиканский городок. Девочки и выпивка его не интересовали. Его внимание захватили лошади. Ховард потолкался среди завсегдатаев скачек – и вскоре неожиданно для себя купил несколько неприметных мексиканских лошадей и стал появляться на скачках, когда те участвовали в забегах. Это были слабые, нерезвые лошади, которых выпускали только в дешевых забегах со ставками не более ста песо, но Ховарду нравилось сидеть на трибунах и азартно кричать, подбадривая их.

Однажды летом 1929 года старший сын Ховарда, Лин, пригласил отца на ежегодное калифорнийское родео в Салинас. В тот день супруга Лина, Анита, пригласила в их компанию свою старшую сестру, актрису Марселу Забала. Именно на том состязании, сидя на трибунах, Чарльз Ховард впервые обратил внимание на ее темные волнистые волосы, прямые тонкие брови и непринужденную улыбку{48}. Марсела получила монастырское воспитание и росла на скромном ранчо недалеко от Салинаса, где ее отец работал юристом. Однажды ее избрали «салатной королевой» на ежегодном празднике салата в Салинасе.

Чарльз Ховард был околдован. Вскоре после того, как Анита родила своего первенца, она пригласила Марселу пожить с ней. Марсела переехала в дом к Аните с Лином, где они с Чарльзом могли видеться каждый день. Их роман, который длился с мая по декабрь, был обречен стать настоящей сенсацией. Однако Ховард отчаянно влюбился в девушку, а она в него. Ей было двадцать пять, ее сестра замужем за его сыном; ему пятьдесят два, и он женат. Но смерть сына окончательно отдалила супругов, их брак распался. Осенью 1932 года в доме Лина прошла церемония бракосочетания Чарльза и Марселы.

Ховард приобрел в лице Марселы идеального партнера. Как и Чарльз, она была чрезвычайно чутким и отзывчивым человеком. Внезапно оказавшись в мире богатых, она вошла в него с очаровательно-непринужденным достоинством. Ей был присущ тот редкий тип изящества и уверенности в себе, который делал ее частые отступления от общепринятых норм скорее занятными, чем скандальными. Она очаровала общество. Во время игры в гольф она била по мячу с такой силой, что сшибала метки для мяча. В 1935 году, когда Чарльз организовал пятимесячную поездку на сафари, Марсела без колебаний поехала с ним. В мире, где роль женщины по-прежнему была весьма традиционной, ее решение отправиться в такое путешествие вызвало горячие пересуды. Газета «Сан-Франциско Экземинер» печатала ежедневные отчеты об ее приключениях в джунглях. Марсела давала им пищу для разговоров. Когда на их отряд напал лев, именно она подняла ружье и хладнокровно застрелила хищника. А когда она нашла осиротевшего детеныша голубой мартышки, то привезла его с собой в Нью-Йорк в шляпной коробке. Она уговорила служащих отеля «Валдорф Астория» разрешить ей поселить детеныша в их с мужем роскошном номере люкс. Она позировала для репортеров с Блуи и бананом на плюшевых диванчиках в фойе гостиницы «Валдорф», а потом повезла мартышку с собой как домашнего питомца{49}. Марсела сходилась с Ховардом в понимании важности имиджа и с удовольствием заняла свое место рядом с ним в центре всеобщего внимания. Как и ее супруг, она провела бóльшую часть своей жизни с лошадьми.

В 1934 году, глядя из окна своего офиса в Сан-Франциско, Чарльз Ховард мог видеть город именно таким, каким представлял его в мечтах. Тот Сан-Франциско, где царили конные экипажи, тот город, в который он приехал тридцать лет назад, исчез навсегда. На улицах города теперь редко когда можно было встретить лошадь – а лет через десять они могли исчезнуть из города навсегда. Ховард стоил теперь миллионы долларов, жил в роскоши, его окружали преданные друзья и обожало общество. Но Чарльз не хотел останавливаться на достигнутом. Он был готов двигаться дальше.

Джордж Джианнини, друг Ховарда, владелец нескольких прекрасных скакунов, считал, что знает, что нужно Чарльзу{50}. Джианнини видел, что в приятеле вновь проснулась страсть к лошадям, и считал, что ему следует полностью посвятить себя скачкам чистокровок. Ховард отнесся к этой идее без особого энтузиазма. Он решил, что не хочет серьезно заниматься этим бизнесом, если не будет уверен, что добьется успеха и не станет лучшим. И ему нужен самый лучший тренер. Друзья некоторое время обсуждали эту идею, но потом оставили ее.

Поменять мнение его заставил зубной врач из Сан-Франциско, бывший профессиональный бейсболист и инвестор по имени Чарльз «Док» Страб{51}. Пятью годами ранее, осенью 1929 года, когда Страб сел в «счастливое» кресло своего брадобрея, чтобы побриться, ему подали телефонную трубку. И вот так, сидя в кресле, с мыльной пеной на лице, Страб узнал о крахе фондовой биржи. В один день он потерял все. И теперь его долг составил более миллиона долларов. Ошеломленный Страб положил телефонную трубку. И тут ему в голову пришла одна идея. Он потерял все свои деньги – но не связи, не свое чутье на счастливый случай. Он решил, что построит ипподром, самый лучший в мире, и вернет конные скачки в Калифорнию.

Он очень удачно выбрал время для воплощения этой идеи. Катастрофа, которая в тот день подкосила его, поразила всю нацию. Последующие три года, пока Великая депрессия душила экономику, власти каждого штата отчаянно пытались найти источники дохода. Калифорнийцы, которые надеялись снова легализовать скачки, ухватились за идею Страба. Впервые за четверть столетия они получили одобрение избирателей. В 1933 году власти Калифорнии согласились легализовать ставки на скачках. Но при этом выдвинули два условия. Первое: ипподромы должны использовать для ставок на тотализаторе специальные аппараты вместо букмекеров, чья коррумпированность и повлекла за собой запрет на ставки. И второе: ставки будут облагаться высоким налогом. И скачки возродились.

Имея готовый бизнес-план на скаковой ипподром стоимостью в три миллиона, который предстояло построить на просторном ранчо Санта-Анита на пологом склоне хребта Сан-Гейбриэл недалеко от Лос-Анджелеса, Страб нуждался только в одном – в деньгах. Он не мог найти банк, готовый поддержать его, поэтому ходил от дома к дому в надежде найти частных инвесторов. Во многих домах ему отказали. Но когда он пришел к Чарльзу Ховарду, его пригласили войти. Ховард, его близкий друг Бинг Кросби и еще несколько состоятельных жителей Калифорнии вручили Страбу сумму, которой хватило на постройку ипподрома Санта-Анита-парк.

Страб грамотно распорядился деньгами инвесторов. Он построил беговую дорожку, которой еще не бывало в мире. Это настоящий храм чистокровных лошадей, столь великолепный, что писатель Давид Александер отзывался о нем как о самом будоражащем потрясении в жизни. Окруженный горами ипподром был открыт в 1934 году на Рождество. Он сразу завоевал огромную популярность и у публики, и у властей штата, которые впоследствии получили многомиллионную прибыль от разрешения устраивать тотализатор{52}. Наездники тоже полюбили детище Страба. Тому пришла в голову блестящая идея устраивать торжественное открытие фирменных соревнований ипподрома, гандикапа Санта-Аниты, которые, начиная с 1935 года, ежегодно проходят в конце зимы. В отличие от Кентукки Дерби, где могут участвовать только трехлетки, гандикап Санта-Аниты открыт для всех взрослых лошадей возрастом от трех лет. Но главное отличие было в призе. В 1934 году лучшие скачки в Америке приносили победителю от 6 тысяч до (в редких случаях) 50 тысяч долларов. Денежный приз Страба потрясал воображение: победитель получал 100 тысяч плюс несколько тысяч от выручки от доходов. Это был самый большой денежный приз в мире. Предложенный в тот год, когда средний доход на душу населения в Соединенных Штатах составил 432 доллара, призовой фонд Страба стал настоящей сенсацией. Эта сумма настолько впечатлила американцев, что никто не использовал официальное название скачек. Гандикап Санта-Аниты на жаргоне наездников называли не иначе как стотысячником{53}.