Карпатский сонник - Юлия Горноскуль

– Разве что воспоминания…

– Воспоминания, руины, надгробия… Но кто бы мог тогда предположить, что будет происходить на этих землях, и какие здесь будут жить люди? Вот об этом я и говорю, пани Ева. Все возможно. Особенно здесь, в Галиции…

Они спустились на улицу Братьев Рогатинцев, которая вела прямиком в центр. Анджей знал про пресловутых братьев, а Ева – нет, зато она отлично разбиралась в архитектуре австрийского периода, неустанно обращая его внимание на вычурные мелочи, притаившиеся на фасадах старинных домов, в чьих стенах роилось столько теплых жизней, столько судеб. Досель похожий на темную комнату, заставленную ветхой серо-коричневой мебелью, город оживал в рассказах Евы, одевался плотью, наливался цветом. Каждой фразой она ласкала его, и Львов словно отзывался на ее голос, горделиво разворачиваясь во всей своей красоте. Они шли по напластованиям времени: по площади Мицкевича, бывшей Фердинанда, сквозь призрачные толпы студентов, приветствовавших революцию Австрийской империи 1848 года, и мимо домов по восточной стороне, заселенных в былые времена гильдией портных, – там в пространство будто навечно врезался лязг ножниц, механический взмах усталой руки с иглой, громыханье гербовых пуговиц в жестянках и силуэты дам, склонившихся над модными выкройками. Дальше – по необычайно людной Галицкой площади, которую стережет конный памятник, посвященный королю Даниилу Галицкому19. И повернули на широкую улицу, где внимание Анджея привлек дом №6. Его фасад оскалился неоготической аркой с выгравированными львами, а эркеры подпирали дремотные рыцари, в мертвокаменном сне уронившие головы на рукояти мечей.

– Ты посмотри, эти воины будто сбежали со страниц «Песни о Нибелунгах»! – воскликнул Анджей. – Это уже скорее югендштиль20, а не сецессия21. Чудесный дом, интересно, что здесь было раньше?

– Это бывший доходный дом. Насколько я знаю, еще в нем размещался польский банк. А на рыцарей я любила смотреть в детстве, во время прогулок мы специально доходили до этого поворота. Я воображала, что днем они спят, а ночью строятся в войско, – Ева слабо и нежно усмехнулась, и эта улыбка показалась Анджею невероятно знакомой, уже сотни раз виденной, но когда?

– Да и сейчас эти рыцари выглядят интереснее всевозможных атлантов, которых во Львове уйма, – продолжала она.

– Сорвать бы только все эти рекламные таблички!..

Они двинулись дальше по этой нарядной улице, – конечно же, это была улица Князя Романа! – с каждым шагом проваливаясь в ее прошлое. На послевоенную улицу генерала Николая Ватутина, талантливого военачальника, героя Советского Союза, чья жизнь оборвалась здесь, на 1-м Украинском фронте. Уровнем ниже – на Вермахтштрассе, по которой немецкие офицеры спешили в комендатуру, и в витринах отражались их доспехи цвета «фельдграу». Еще ниже – на улицу Якова Свердлова при красной власти, которая кровавыми мазками метила все проспекты и переулки именами своих палачей. А сквозь ее битую брусчатку – в позапрошлый век – на австро-венгерскую Галицкую улицу…

– …или неофициально – улицу Книгарив, – сказала Ева. – Я читала, что так ее называли из-за большого сосредоточения книжных и антикварных магазинов. Удивительно, что все они были востребованы, сейчас такое невозможно представить. Ах, да – в конце XIX века ее переименовали в улицу Стефана Батория.

– Думаю, это самое удачное название. Ты знаешь предысторию?

Ева пожала плечами.

– В 1576 году трансильванский князь Стефан Баторий при поддержке средней шляхты и турецкого султана был избран на польский престол. Его путь в Краков на коронацию пролегал по Трансильвании и Валахии. Достигнув восточных рубежей Речи Посполитой, процессия въехала через Галицкие ворота в крупный, процветающий город – Львов. Жители во главе с радой торжественно приняли королевского избранника. Стоит отметить, что Стефан Баторий хоть и не знал польского, но великолепно говорил на латыни, получив образование в Падуанском университете. Однако и Львов был знаменит своими переводчиками, которые высоко ценились по всему государству. Вообще, город был высокоразвитым: здесь жили на широкую ногу знатные горожане, здесь работали чиновники и юристы, вели обширную торговлю купцы, строители возводили церкви на деньги православных господарей и князей-католиков, лекари открывали свои практики, тут же обретались алхимики. Особую славу снискали львовские ремесленники, у которых шляхта заказывала оружие и кожаные изделия. А художественный цех представлял уникальную львовскую школу живописи – ее особенностью стало смешение византийских и западных традиций. Именно в католический живописный цех рада направила срочный заказ написать портрет Стефана Батория. Его собирались разместить в главном зале Львовской ратуши. Выбор пал на художника по имени Войцех Стефановский. Три дня, пока Баторий пребывал в городе, мастер трудился над изображением будущего монарха. В правом уголке портрета он вывел «Steph: Rex Polo Elect 1576», навсегда запечатлев те тревожные дни, когда князь был уже избран, но еще не коронован, а на польский трон посягали еще двое могущественных кандидатов.

Воцарившись, Стефан Баторий через два года вновь посетил полюбившийся ему Львов. Тогда же он наградил Стефановского титулом королевского придворного живописца. Спустя семь лет молодой, еще малоизвестный художник Марцин Кобер будет писать ростовой портрет польского короля, опираясь на пресловутую работу Войцеха Стефановского. Таким образом, творение львовского мастера можно считать своего рода прелюдией. Ведь произведение кисти Кобера породило целый жанр, который получил название «сарматский портрет».

По этой улице, бывшей когда-то частью Галицкой дороги, Стефан Баторий въезжал во Львов. И именно поэтому я здесь. Ведь портрет кисти Стефановского никуда не делся, теперь он находится в филиале Львовской галереи искусств. Я приехал, чтобы договориться о его временной экспозиции. Сейчас мы готовим в Кракове выставку, посвященную истории сарматского портрета, и для его предыстории нам необходимо первоначальное изображение короля…

– Теперь мне ясно, что привело тебя во Львов, – рассмеялась Ева.

– Надеюсь, это же приведет тебя в Краков, – произнес Анджей и, перехватив любопытство в ее взгляде, лаконично пояснил, – Я не просто так говорил, что ты похожа на шляхтянку… Среди портретов на экспозиции есть один, будто писаный с тебя…

6

Прошлое лето в Мюнхене сыпало то невыносимо знойными днями, когда все вольное население стекалось к реке Изар, то дождливыми, впрочем, Морсус и домнишоара Ликуца настолько стремительно ринулись в термальные водовороты страсти, что и не думали следить за прогнозом погоды. Тем более на немецком. В один из таких дней, когда город, казалось, был завернут в мокрую простыню, они прогуливались по памятному маршруту, который националисты во главе с юным Адольфом Гитлером проделали 8 ноября 1923 года. Знаменитую пивную «Бюргербройкеллер» им не удалось найти, поэтому официально они начали с Мариенплац.

– Мы идем по следам демонстрантов Пивного путча! – объявил Морсус, обводя рукой площадь. Домнишоара Ликуца долго фотографировала почерневшие стены ратуши в остроконечных каменных узорах. Застывшие в рывке горгульи страшно щерились с высоты, низвергая потоки воды из позеленевших глоток. Через две улицы потянулась величественная Одеонсплац, которую домнишоара Ликуца нашла крайне неуютной.

– Но она не должна быть уютной! Это тебе не пятачок перед камином. Уца, мы же находимся в столице НСДАП! Здесь, по этой площади, шагали стройными рядами немецкие солдаты, вздымались алые штандарты со свастиками. Представляешь? И твои кеды сейчас ступают по брусчатке, которую топтали сапоги эсэсовцев. След в след! – Морсус подхватил домнишоару Ликуцу и закружил, развевая ее тюлевую юбку под строгими взглядами бронзовых полководцев, выстроившихся в лоджии Фельдхеррнхалле.

Домнишоара Ликуца хорошо себе это представляла и без ремарок Морсуса. В ее жизни уже миновал длительный период увлечения мистическим национализмом Корнелиу Кодряну и «Легионом Архангела Михаила»22. Потом, уже во Львове, Морсус узнает об этом и спросит, поглаживая ее по внутренней стороне руки, по прохладной коже, исколотой кириллицей: «А эти молитвы… ты набила их в честь „Легиона“?» Но она ответит молчанием на румынском языке.

– …и что дальше с путчистами? – спросила домнишоара Ликуца.

– Здесь они столкнулись с полицейскими, которые открыли огонь. Собственно, на этом Пивной путч и кончился. Гитлера арестовали через несколько дней и посадили в тюрьму, где он писал «Mein Kampf». Потом, при нацистах, это место считалось священным, ведь здесь была пролита кровь демонстрантов. Их имена были выбиты на мемориале там сбоку, рядом – почетный караул, прохожие вскидывали руки, восклицая «Sieg Heil!» – все, как полагается. А те, кто не желал отдавать честь героям, ходили другой дорогой.