Час отплытия - Мануэл Феррейра

скоро уляжется.

— Ясное дело, уляжется, только сейчас нам от этого не легче, — пробормотал кто-то в углу.

На Сан-Висенти едет и Шика Миранда. Осенью ей исполнится тридцать семь лет, а поглядеть на нее — запросто можно дать все пятьдесят. Худая как скелет. Состарившаяся от страданий.

— Говорят, на Саосенте никто не голодает. Еды там всем достаточно.

Она изливает душу своему соседу. И надо же было так случиться, что рядом с ней оказался именно ньо Мошиньо, тот самый ньо Мошиньо, о котором уже шла речь, человек незаурядный, с интересной биографией.

— Да, Сан-Висенти — совсем другое дело. Ах, моя бедная нога! — Он с трудом приподнял правую ногу и засучил штанину, чтобы все увидели язву.

— Вам очень больно, ньо Мошиньо?

Старик закатал штанину еще выше, и язва предстала на всеобщее обозрение — глубокая, страшная.

— Она у вас болит?

— Еще как, дочка!

Это давнишняя история. Когда-то Мошиньо поранил ногу, в ранку попала инфекция, и нога загноилась. Мошиньо так и не смог избавиться от язвы. Его соседка Танья уверяла, будто его кто-то сглазил. Он лечился, но ничто не помогало. Теперь ему остается лишь положиться на волю божью. Но ничего, на Сан-Висенти совсем другая жизнь. Там у причала стоят корабли. Там есть работа. Есть кашупа. В душе Мошиньо сам немного сомневался, правда ли то, что он рассказывает сейчас пассажирам, но так приятно дать волю воображению. Да, Сан-Висенти — совсем другое дело, это уж точно.

Снова зазвучал голос Шико Афонсо. Песня его лилась широко и свободно. Все сейчас: и парусник, и море, и надвигающиеся сумерки, и морны, и звуки его шестиструнной гитары — волновало матроса, вселяло надежду скоро оказаться на берегу и вновь ощутить терпкий привкус вечного праздника в трактирах, что расположены в квартале бедняков.

Ньо Мошиньо, опираясь на жизненный опыт своих шестидесяти лет, дает советы.

— Только смотрите, будьте осторожны, предупреждаю вас, Шика Миранда. В день прибытия ни в коем случае не наедайтесь досыта. Сьешьте несколько ложек супа, и хватит. Надо наполнять желудок постепенно, запомните мои слова. Я сам видел, как люди умирали оттого, что сразу набрасывались на еду.

Только теперь старый Мошиньо заметил, как побледнела и поникла Коншинья, его соседка с другого боку, и решил немножко ее подбодрить.

— Тебя разморило, Коншинья?

Она покачала головой и, не скрывая тревоги, спросила, словно этот вопрос завершал целую вереницу преследовавших ее мыслей и опасений:

— Как по-вашему, ньо Мошиньо, повезет мне на Саосенте?

Чтобы вселить в Коншинью уверенность, старик попытался придать своим словам как можно больше убедительности:

— Послушай меня, милая. Я в жизни многое повидал. Доводилось видеть и людей, впавших в нищету, — они страдали от голода, мучились, а потом все менялось, они выплывали на поверхность, скапливали деньжонок, становились важными господами, понимаешь? Надо только надеяться и не терять мужества. Я в жизни многое повидал, Коншинья, можешь мне поверить.

Старик абсолютно прав. Но мужества ей и так не занимать. Нужно только набраться сил. Несколько ложек кашупы, и все придет в норму, она поправится и станет совсем другой. Конечно, все образуется. Только бы корабль поскорее бросил якорь в порту. Правда, у нее на Сан-Висенти нет знакомых, — где-то она найдет приют? — но мир не без добрых людей, кто-нибудь ее пожалеет.

Ньо Мошиньо хорошо знал жизнь. Он был свидетелем многих событий, на его глазах во времена затяжных засух разыгрывались подлинные трагедии. Немало пережив сам, старик нередко давал дельные советы другим. Мошиньо охотно рассуждал о людских страданиях, бедах, нищете, и пассажиры парусника с растущим уважением поглядывали на умудренного жизнью старика. Чего только ему не доводилось видеть! В периоды длительных засух люди делались похожими на живые скелеты — кожа да кости, вздутые, точно бурдюк, животы. Многие умирали от голода. А потом, потом, как вы знаете, наступала пора дождей. Поля снова становились зелеными. Созревали плоды и овощи. Поспевала кукуруза. Благодать! Праздник на Островах. Люди прыгали от радости, плескались в лужах, подставляя обожженные солнцем тела под струи падавшей с неба прохладной, благословенной воды. Праздник на Островах — танцуют смуглые мулатки, танцуют красавицы, каких и в целом свете больше не сыщешь.

— И вот однажды некто Жонзиньо Бенто, мой родственник, вообще-то человек осмотрительный, забыв про всякую осторожность, наелся кашупы. И что же вы думаете? Через несколько часов вдруг Жонзиньо падает без сознания на землю, а изо рта у него течет слюна, точно у бешеной собаки. Является доктор, спрашивает, что больной ел. Ему отвечают, что Жонзиньо наелся кашупы. А долго ли он до этого голодал? Кто знает, доктор, уж наверное, не один день. Ну, тогда ему теперь ничем не поможешь. И в самом деле, Жонзиньо в ту же ночь умер.

— Это господь бог наказывает нас за чрезмерную жадность.

— Бог тут ни при чем, мои милые. Просто человек настолько ослабевает, что желудок его не справляется с большим количеством пищи.

И, глядя Коншинье прямо в глаза, Мошиньо повторил:

— Я много чего в жизни видел. Будь осторожнее. Не надо сразу наедаться, слышишь?

Разумеется, она слышит, и Коншинья вежливо поблагодарила его за совет. Когда говорят старшие, их устами глаголет сама мудрость.

Несмотря на крайнее истощение и морскую болезнь, пассажиры «Покорителя моря» то и дело затевали друг — с другом разговоры. Истории о голоде неизменно заканчивались описанием обильного урожая. Одни и те же рассказы об изобилии, приходящем на смену нищете, повторялись по нескольку раз, пространно пересказывались с многочисленными деталями, доставлявшими и рассказчикам и слушателям почти чувственное удовольствие.

Бушевал шторм. Над взбунтовавшимся морем опустились черные тучи. Парусник бросало с волны на волну, и смятение вновь охватило пассажиров. У матроса на рее закружилась голова, и он поскорее спустился вниз. Судно кренилось и скрипело. Когда волны, обрушиваясь на верхнюю палубу, разбивались о мачты, ужас беженцев достигал предела. Затаив дыхание, люди следили за разбушевавшейся стихией. Многие молились. Хотя до вечера было еще далеко, на море опустилась темнота. Ветер хлестал паруса, ревел, выл. Те, кому почему-либо надо было пройти по палубе, двигались осторожно, крепко держась за поручни.

Капитан сновал по кораблю, отдавая приказания, как всегда, энергично. Но порой в его голосе проскальзывала тревога. Неужели они и вправду погибнут? Шика Миранда громко молилась — настал ее последний час. Она не протестовала, не возмущалась. Воля человека бессильна против воли божьей. Так думала Шика Миранда, так думали и другие пассажиры. Однако как только ветер на мгновение стихал, печаль и покорность, владевшие ими, сменялись обращенными к небу горькими сетованиями.