Монах и кошка (Кайдан) - Далия Трускиновская

После ночного спора приятели обращались друг к другу суше обычного, причем Нарихира чувствовал себя как бы обиженным и, обращаясь к Юкинари, всячески подчеркивал, что он, представитель знатнейшего в Японии рода, да еще его северной ветви, которая решает судьбы государей, сам, добровольно, делает первые шаги к примирению. А Юкинари, вспоминая размолвку, чувствовал себя крайне неловко. Созерцание предназначенной для увеселения государя кошки могло опять подружить его с Нарихира.

– Госпожа кошка, которая служит в покоях госпожи Сигейся, черная с белой грудкой, и я прекрасно знаю ее, Юкинари-сан, – похвастался молодой придворный завидным знакомством в свите одной из младших государынь. – Более того, недавно мы во дворце Сигейся весь вечер сочиняли стихи, посвященные именно этой госпоже кошке. Особенно отличилась сама госпожа Сигейся. Когда приедем в Хэйан, я дам тебе почитать стихи, сочиненные тем вечером. Госпожа Сигейся велела своим дамам переписать их для всех гостей на хорошей бумаге. А одну копию подарила государю. Знаешь ли ты, что государь после этого изволил завтракать в покоях госпожи Сигейся, держа ее кошку за пазухой? И присвоил ей титул «мебу» – представляешь, кошке теперь оказывается такой же почет, как придворной даме пятого или даже четвертого ранга!

– До нас почти не доходят придворные новости, – с явным огорчением сказал Юкинари. – Я понимаю, что нашей кошке далеко до влиятельной госпожи мебу-но омото из дворца Сигейся, и стихов о ней никто еще не сочинял, но не угодно ли тебе, Нарихира-сан все же взглянуть на нее?

– Для этого придется вылезать из повозки. Посмотри, какой снег!

Повозка уже выбралась на открытое место и хотя с трудом, но без риска для жизни молодого придворного, катила по прямой и заснеженной дороге.

– Вовсе не обязательно. Я прикажу Норико выйти из носилок и подать кошку к тебе в повозку. Полагаю, ей это не повредит, – имея в виду, конечно же, кошку, отвечал Юкинари.

Беседуя таким образом, они отдалялись от горного склона и неторопливо двигались красивой равниной. А сверху, сквозь покрытые снегом кусты бересклета, за ними внимательно следил Бэнкей.

* * *

Монах легко пробирался между низко нависшими ветвями. Каким-то чутьем он знал, где под тонким снежным покровом прячется валун или крепкий корень сосны, чтобы ступить самому или упереться посохом. Ни разу его обутые в сандалии ноги не провалились в сугроб. И более того – ловкий монах наладился шагать довольно споро.

– Тэнгу, тэнгу, восемь тэнгу, а со мною – девять тэнгу! – запел он негромко. – Если дождик не пойдет, будем до утра плясать!

Наверху захлопали мощные крылья. Бэнкей задрал голову.

На самой верхушке старой сосны никак не могла умоститься огромная черная птица, похожая на ворона. Но странный это был ворон – с издали заметным красным клювом.

– Спускайся, Остронос! – позвал монах. – У меня с собой рис и соленые овощи! Есть и вино! Правда, немного.

Ворон распахнул широкие разлапистые крылья, свел их над головой и прыгнул. Ногами вперед он понесся сквозь ветки, и Бэнкей еле успел посторониться.

Остронос так стремительно приземлился, что даже присел на корточки. Взмахом крыльев он снова поднял себя в воздух и наконец встал перед Бэнкеем как полагается – лицом к лицу.

Были они примерно одного роста, тэнгу и монах, оба крепкие, плечистые, да и взгляд у них был похожий – полный живейшего интереса ко всему, что творилось кругом. Только над черными глазами Бэнкея росли мохнатые сходящиеся брови, а у тэнгу прямо со лба и со щек начинались плотные перья, шапочкой облегавшие голову. Лицо лесного жителя было красным, как из кипятка, и красным же был длинный острый нос, за что тэнгу, очевидно, и получил прозвище. Если бы не золотистые ободки круглых глаз – совсем бы он походил на человека в черном небогатом одеянии, с веерами из серых перьев в опущенных руках.

– Соленые овощи я люблю, – сказал Остронос. – Самому удивительно, до чего же я неравнодушен к вашей человеческой пище. Ну, здравствуй, старый разбойник!

Монах нахмурился и строго посмотрел на тэнгу.

– Ах да, простите, я и забыл, что мы теперь исполнены подлинного благочестия! – воскликнул лукавый тэнгу. – Мы раскаялись в былых грехах и принесли обеты. Очевидно, как раз обет послушания и гонит нас сегодня босиком через сугробы.

– Во-первых, я обул варадзи, – Бэнкей показал на свои плетеные сандалии. – А во-вторых, ты знаешь, что холода я не боюсь.

Его руки, как и в монастырских покоях, были обнажены по плечи.

– В-третьих, это не совсем обет послушания… – Бэнкей задумался. – Это не послушание как таковое, Остронос. Просто отец-настоятель обещал найти для меня Путь. Если он куда-то посылает меня – значит, это в первую очередь нужно мне самому. Как по-твоему, успеем мы перекусить, пока молодые господа со своей свитой не скроются из виду?

– Ты имеешь в виду ту компанию, что ночевала в монастыре? спросил Остронос. – А даже если они и скроются из виду, тебе-то что? Я подниму тебя на сосну, и ты вволю ими налюбуешься. Или тебя послали за ними вдогонку?

– Меня послали их охранять.

– И от кого же? Не от нас ли, вольных тэнгу? Или от горной ведьмы? Такие приятные и утонченные молодые господа – прямо лакомство для нашей старушки! – развеселился тэнгу и даже рассмеялся, сверкая мелкими острыми зубами.

– Сам бы я хотел знать, – сказал Бэнкей. – Отец-настоятель за версту чует нечисть. Что-то такое к ним привязалось, а он учуял. А что бы это могло быть – не сказал.

– Господа совсем еще молоденькие. Наверно, понравились здешним лисам, – тэнгу покачал головой. – Знал бы ты, Бэнкей, какими красавицами перекидываются наши лисы! Но особой опасности тут нет. Лиса сперва поживет с молодым господином в девичьем облике, а потом вспомнит про свои лисьи дела – и хвост трубой. Чтобы до смерти залюбить – такого наши лисички не вытворяют.

– Недавно померла старшая дочка здешнего наместника, – хмуро напомнил Бэнкей. – Уж не ее ли это штучки?

– Призрак для молодого человека, конечно, куда опаснее лисицы, согласился Остронос. – Всю жизнь высосет и выпьет. Ну, что, поднять тебя на сосну? Убедись, что там у них все в порядке, и сядем перекусим. Я тоже не с пустыми руками. Еще с осени мы запасли сушеную хурму.

Тэнгу ударил крыльями по воздуху и вспорхнул на ветку.

– Ого! – вдруг сказал он. – Бэнкей, никакой закуски не получится! Там у них страшная суматоха!

– Ну-ка, помоги, – спокойно попросил Бэнкей, протянув вверх мускулистую руку. С ветки свесилась покрытая серой чешуей нога – почти человечья, но с длинными когтистыми пальцами. Бэнкей поудобнее захватил эту ногу, чтобы когти сомкнулись на его запястье, и это встречное движение было для обоих, монаха и тэнгу, привычным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});