Рейтинговые книги
Читем онлайн Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак - Аркадий Вайнер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 31

Другой вопрос, что в своем хозяйстве следователь сам устанавливает первоочередность и иерархию, в которой главную роль играют арестантские дела. Самые ответственные — по ним сидит в заключении человек, обвиняемый, которому мерой пресечения избрано содержание под стражей.

Существует одна вещь, которая теоретически кажется простой, как аксиома, для нас же она сложна, как жизнь, и всегда бритвенно остра. Это всеобщий договор цивилизованных людей о том, что человеческая свобода священна и отнять ее можно только по приговору суда, доказавшего и утвердившего вину человека. И любой гражданин, будь он семь раз убийца, совратитель и поджигатель, считается по закону невиновным до тех пор, пока суд — только суд! — не вынесет приговор, утверждающий его вину.

Те заключенные, что числятся за мной по расследуемым делам, никакого наказания не отбывают и покуда виновными еще не признаны. Есть веские основания обвинить их в совершении тяжких преступлений, но мне еще надлежит доказать их вину. И для того чтобы предполагаемый преступник не сбежал, не помешал установлению истины, мне предоставлены государством чрезвычайные, ни с чем не сравнимые полномочия равных которым нет ни у кого. На основании закона, своих предположений, очевидных фактов и свидетельских показаний я имею право ограничит свободу другого человека. А попросту говоря, посадить в тюрьму. По существу, лишая свободы обвиняемого, я под свою ответственность отмеряю ему заранее часть наказания из того срока, который по моему представлению назначит суд.

Поэтому следователь, вынося постановление о взятии обвиняемого под стражу и прокурор, санкционирующий арест, прежде чем принять такое решение, долго думают и взвешивают все обстоятельства. Потому что время от времени в силу самых разных причин происходит кошмарное ЧП — выясняется, что обвиняемый невиновен или вина его не доказана и мера пресечения во время предварительного следствия оказалась необоснованной. А если называть вещи своими именами, я заставил человека авансом отбыть позорное и тяжкое наказание, которого он не заслужил.

И чтобы муки нашей следовательской совести, душевная горечь, сердечная боль, профессиональный стыд и другие возвышенные, но трудно измеримые чувства запомнились на весь оставшийся срок службы — нам всем по инстанции снимают в таких случаях наши многомудрые головы.

Оттого-то каждый следователь, принимая к производству новые дела, для начала ставит на контроль арестантские — по ним предусмотрен жесткий срок расследования и содержания обвиняемых под стражей. Не управился вовремя, не передал к сроку обвинительное заключение в суд, иди к начальству, валяйся в ногах, плачь, вымаливай отсрочку или выпускай подследственного на волю до суда…

Я раздумывал об этом в канцелярии следственного изолятора, дожидаясь, пока ко мне доставят арестованного Александра Степанова, а подсознательно угадывал, что все эти мысли — лишь оправдания перед самим собой или несуществующими критиками моей вялой, несамостоятельной личности: стоило мне получить пачку чужих дел, тех, что свалились с пиршественного стола чужой жизни, как я сразу же отодвинул все свои дела, нужды и задачи и бросился выполнять данное поручение…

Наверное, я еще много чего надумал бы о себе всякого, но пришел замнач следственного изолятора по режиму майор Подрез, приветственно похлопал меня по спине, тепло поздоровался и озабоченно сообщил:

— Слушай, Борис, а ты стал полнеть… — он это говорит всем — жирнягам и дистрофикам, и не от внимания, и не от рассеянности, а от желания сразу поставить собеседника в обороняющуюся позицию.

— Ну да, — кивнул я. — С позавчера, как не виделись, полпуда прибавил…

Подрез радостно захохотал.

— Вот дает! Но все равно сейчас каждую субботу по телевизору показывают музыкальную гимнастику, аэробика называется. Ты учти, тебе не помешает…

— Ладно. В субботу к тебе заеду, мы тут, в тюрьме, с тобой попрыгаем…

— Да ты и без меня хорошо напрыгаешься со своим Степановым…

— А он что, тоже стал полнеть?

— Безобразничает он. Видать, хулиган тот еще! Подрался вчера. Пришлось его в карцер на три дня посадить.

— А с кем дрался?

— С сокамерниками. Там разве точно установишь, со шпаной этой? Но Степанова с Кузькиным надзиратель засек. Обоих и отправили на три дня просвежиться…

— Хорошо, проводи меня к нему…

Чтобы попасть из служебного корпуса в следственный изолятор, надо пройти через внутренний двор, неестественно пустой и неправдоподобно чистый, такие дворы бывают только в инфекционных больницах и тюрьмах. Отшлифованная брусчатка, ровные линейки газонов с чахлыми астрами. На краснокирпичной башенке выложена дата сооружения — 1846. В те времена это грустное заведение называлось дисциплинарными казармами. И прозвище носило неплохое — Живодерный форт. Рассказывали, что в первом, тогда еще недостроенном корпусе содержали какое-то время плененного Шамиля, которого везли на поселение в Россию. Каких только названий не имел форт за свой долгий век: арестантские роты, сугубый централ, исправительный дом, дом предварительного заключения, тюрьма, а теперь вот следственный изолятор.

Сколько лет я хожу сюда, а все равно не исчезает неприятное теснение в груди, когда конвойный солдат, внимательно прочитав удостоверение и тщательно всмотревшись в лицо, сравнивает его с фотографией и коротко говорит:

— Проходите…

И сзади лязгает стальная, с решеткой дверь. Сводчатый высокий потолок, темно-зеленые и грязно-синие стены, сбоку ворота из тяжелых дубовых брусьев в железной оковке.

Коридоры, коридоры, лестничные переходы, стук каблуков по каменному полу, скрежет ключей в замках на тамбурах-«рассекателях». Два марша вверх, надзиратель, предварительно заглянув в волчок, распахивает дверь в карцер.

5 глава

Высокий русый парень встал нам навстречу, руки по швам, четко отрапортовал.

— Заключенный Степанов, 24 года, ранее не судимый, статья 102, отбываю наказание в штрафном изоляторе за нарушение режима в камере…

— Здравствуйте, Степанов. Садитесь. Я ваш новый следователь…

Степанов сел на койку, усмехнулся криво.

— А старый что, на допросах со мной весь измылился?

— Нет, ваш бывший следователь Верещагин перешел на другую работу. Дело поручили мне. А почему вы о нем так?.. Вам что, Верещагин не нравился?

— А чего там нравиться? Небось не девка в парке! Нравился! Видал я вас всех… — он на миг запнулся и добавил все с той же кривой ухмылкой: — …в белых тапочках…

Подрез не выдержал такого злостного нарушения субординации и сообщил ему железным голосом:

— За хамничание со следователем можно и увеличить срок пребывания в штрафном изоляторе…

Степанов взялся за голову.

— Ох, напугали, гражданин майор! Ох, и напугали! Еще неделю посидеть без горячей баланды! И без всей этой шантрапы!

— Шантрапы! — взвился Подрез. — А вы кто, Степанов? Народный артист?

Степанов встал и сказал свистящим шепотом Подрезу в лицо:

— Я не артист. Я шоферюга. Но человек! А они барахло приблатненное!

— Держитесь скромнее, Степанов! — строго заметил Подрез. — Они приблатненные, а вы убийца. И нечего нос задирать…

Я мягко остановил Подреза:

— Спасибо, Иван Петрович, я сейчас сам разберусь, — тихонько отпихнул его и уселся против Степанова на табурет. Крошечный столик был между нами. Подрез махнул рукой — разбирайтесь сами — и вышел. — Послушайте, Степанов, у меня нет охоты и времени тут препираться с вами. А про Верещагина я спросил, поскольку мне показалось, что вы о нем сказали с досадой и злобой…

— Ничего я не говорил. Следователь как следователь. Шустрый парень, задница веретеном. И расследовать ему там особо нечего, я сам рассказал, как дело было, все признал. Раскаиваюсь в совершенном. Готов понести наказание…

— Ну, что ж, это меня радует, — сказал я, встал, прошелся по крошечной камере, остановился под окном, расчерченным решеткой в крупные квадраты и забранным снаружи «намордником» — частым металлическим жалюзи, из-под которого сочились тонкие серые полоски дневного света.

— Чему это вы радуетесь? — настороженно спросил Степанов и откинулся назад, словно хотел внимательно присмотреться ко мне.

— Тому, что вы раскаиваетесь. Как говорит наш прокурор, искреннее раскаяние есть первый шаг к реальному искуплению вины. Вот только беспокоит меня одна подробность…

— Это какая же? — Степанов напряженно смотрел на меня, и мне казалось, что глаза у него налиты йодом.

— Насколько оно искренне, ваше раскаяние…

— Раз говорю, значит, искренне, — со злостью тряхнул головой Степанов. — Раскаяние — оно всегда искреннее.

— Мне так не показалось, — спокойно сказал я.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 31
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак - Аркадий Вайнер бесплатно.
Похожие на Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак - Аркадий Вайнер книги

Оставить комментарий