Он где-то здесь - Ольга Лаврова

Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.

— Шурик, я совершенно запуталась!

— Ну? В трех соснах! — Томин коротко растолковывает: — Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…

— Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но какой Кумоняк?

— Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».

— Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заодно, — вставляет Знаменский. — Свободный полет мысли.

— Чем я выгодно отличаюсь от тебя, — парирует Томин.

— Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор — снимаю шляпу, — но иногда рассказываешь вещи, о которых, по-моему, просто нереально знать!

— Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. — Он показывает то на одну, то на другую сторону стола. — Стоит их свести — и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?

— Лучше некуда! — смеется Кибрит и встает, собираясь уходить. — Пора за микроскоп.

— Паша, не наблюдаю аплодисментов! — Томин тоже поднимается. — Я тебе притащил гору информации…

— Твоя информация касается разового мероприятия, — говорит Знаменский, с сомнением качая головой. — А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.

— Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район происшествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».

— Почему старенький «Москвич», а не новую «Волгу»? — останавливается Кибрит.

— Зинаида, какая «Волга»?

— Серая, двадцатьчетверка.

— Паша, на чем ездил Артамонов?

— Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?

— По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?

— Еще и чужая машина! — ахает Томин.

— О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подписывала.

— Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он собрал по частям своими руками!

— Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…

— Ну, сыщики! — веселится Томин. — Ну, пинкертоны! Все-то мы знаем!

— И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, — поддевает Знаменский. — А такой факт, на самой поверхности — эх!.. — Пал Палыч крутит головой. — Побеспокоим семейство, — берется он за телефон. — Не отвечают… — Набирает другой номер: — Будьте добры Антона Петровича Бардина… Прошу прощенья, — кладет трубку. — На похоронах.

* * *

Высокий и тощий, философски настроенный сторож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.

— Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… — Он отпирает гараж запасным ключом, и Знаменский видит горбатенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.

Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, галстуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви. Теснятся какие-то свертки, торчат горлышки бутылок с иностранными наклейками.

— Полный гардероб, — поясняет старик. — На разные сезоны. Прикатит, все переменит — и до свидания…

Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.

На приборной доске «Москвича» красуется фотография: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.

Артамонов привычно переодевается. Скидывает скучный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.

Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Волгу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…

— Вот таким манером, — говорит старик. — А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.

— Вас это не удивляло?

— И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!

Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».

— Та у него была парадная, а этот для души, — глубокомысленно изрекает он. — На этом он бы нипочем не расшибся.

— Конечно, скорость другая, — поддакивает Пал Палыч.

— Нет. Тут глубже. Психология!

* * *

Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал приборную доску артамоновской машины.

С видом гуляющего появляется Томин.

— Какая миленькая собачка!! — восхищается он. — Умная?

Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:

— Своя собака всегда умная.

— Она какой же породы?

— Редкой. Бассет.

— А как ее зовут?

— Абигайль. Аба. — И, свистнув собаку, собирается уходить.

Томин заступает ему дорогу.

— Какое совпадение — я, кажется, знаком с ее матушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?

— Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?

— Ну вот, рассердились. Я надеялся — позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.

— О чем, черт возьми?

— Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, — уже серьезно говорит Томин.

— А-а… — догадывается мужчина и переходит на иронический тон. — Билеты в оперу распространял оперуполномоченный.

— Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?

* * *

А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.

— Товарищ следователь!.. — произносит она и, задохнувшись, останавливается у стола.

— Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.

— Пал Палыч, — повторяет Артамонова, чтобы запомнить.

— Садитесь сюда. Бояться меня не надо.

— Я не боюсь, но я очень волнуюсь! — Она присаживается на край дивана, Знаменский — спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.

— Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!

— Слушаю.

Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдержанность.

— Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Палыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!

Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.

— Вы мне не верите? — поражается Артамонова. — Я говорю правду!

— Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?

— Зачем? — Артамоновой кажется, что ее просто отвлекают от темы. — Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…

— Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?

— Да-да!

— А чемодан вы видели? — Пал Палыч достает чемодан, где лежали деньги.

— Нет.

Знаменский убирает чемодан.

— Он тоже был в машине.

— О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?

— Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.

Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.

— Это непохоже на правду, да?

— Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.

Знаменский приглядывается к ней испытующе: проверяет реакцию на россказни сестры.

— Нет… — горько отказывается женщина. — Это Аля мне в утешение… извините ее.

Звонит телефон.

— Простите, вы заняты, — говорит Артамонова, вставая. — Я отнимаю время.

— Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.

— Боже мой, если б я могла помочь! — со стоном восклицает Артамонова. — Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…

Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но какая-то если не театральность, то чрезмерность в выражении чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.

— Слезами не поможешь, Галина Степановна, — дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.

Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.

— О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб — это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!