Журнал «Вокруг Света» №08 за 1988 год - Вокруг Света

Водитель автобуса оказался одним из пятидневных жителей Остравы, и ему в какой-то мере были простительны пробелы в знании топонимики и истории города. Тем более что нынешнюю его структуру наш неостра-ванин знал отменно. Стоило Милошу назвать расположенную под Ланде-ком шахту «Эдвард Урке», как тут же мы получили точную информацию.

Из автобуса мы вышли под рощей, зеленым куполом венчавшей вершину невысокой горы. Мы повременили идти вверх, к месту обитания Ландек-ской Венеры, и отправились неширокой мощеной улочкой, которая так и называлась — «Под Ландеком». Ни одной души здесь не встретили. Зато перед сменой, напомнил мой спутник, по ней проходят тысячи шахтеров. Вот уже более ста лет спешат они под Ландеком к основному стволу «Уркса», чтобы в старинной клети опуститься в забой.

— Эта улочка и будет музейной,— сказал Матей.

Я огляделся. К крутому, поросшему кустарником склону притулились кирпичные домики прошлого века — мастерские и бытовки горняков. На склоне тут и там торчали штырьки с желтыми треугольными табличками: так обозначили давно брошенные штольни в недрах Ландека. На ближней табличке я прочитал: «Штола Хуго. 1803. 125 метров».

— Штольня?

— Да. Видишь, сколько их было?

— Можно спуститься?

— К сожалению, еще не оборудовано,— сказал проводник.— И мы не взяли фонарей...

Я все же заглянул в темный проем, чиркнул спичкой. Пламя выхватило черные своды хода, деревянные подпорки.

— К следующему твоему приезду мы организуем в штольни спуск всех желающих,— убежден Матей.— Каждый сможет прихватить с собой кирку — пусть, если сумеет, нарубит себе сувениров.

И он, порывшись в карманах куртки, протянул мне черный, в блестках, камешек.

В Бюро главного архитектора Остравы мне показали проекты реконструкции устаревших промышленных сооружений. Разглядывая планшеты, я узнал чадящие ребристые фасады.

— Коксохимическая фабрика «Каролина» возникла в 1853 году, когда это место считалось городской окраиной,— подвел нас к огромной городской карте архитектор Ладислав Немец, непоседливый тощий молодой человек в роговых очках.— С тех пор Острава разрослась, да еще как! Фабрика оказалась в центре города.

— Это чудовище давно пора снести,— не удержался я.

Архитектор укоризненно посмотрел на меня поверх очков, как бы решая, стоит ли со мной говорить дальше. Потом резко встал, сгреб в портфель бумаги, свернул в трубы чертежи, и через несколько минут мы уже стояли у проходной фабрики.

— Фабрика работает последние дни.— Директор «Каролины» Зденек Доминик раскрыл большую красную папку и стал читать подготовленную по случаю предстоящего закрытия вредного производства историческую справку.

— В конце войны,— закончил он,— нацисты хотели разрушить большой корпус, заложили мины, но мощные пилоны при взрыве устояли. Сразу после освобождения Остравы возобновилось производство кокса, крайне необходимого для возрождения национальной металлургии.

Доминик посмотрел в окно на трубы и добавил от себя:

— «Каролину» помню с детства и, если честно, не представляю без нее Остравы.

С начальником смены Миланом Шимой в перепачканном мазутом лифте мы понеслись вверх. Вышли на промежуточном этаже и направились в темный коридор. Отовсюду доносился грохот. Десятки разнокалиберных труб тянулись в разных направлениях, изгибались, уходили вниз и вверх железные трапы.

Мы оказались на одном из балкончиков главного технологического зала — огромного, этажа в три, пролета, находившегося, по моим прикидкам, метрах в сорока над землей. Если, конечно, я не сбился, считая этажи, и не потерял ориентацию в запутанных переходах. Посередине зала меж бетонных бортиков несся пузырящийся поток кокса.

Ладислав запачкал сажей светлую куртку, но, завороженный технологическим действом, не обращал внимания на мелочи.

— Вот это архитектура! — наконец выпалил он.— Вымыть бы, вычистить коридоры, раскрасить железные конструкции, наполнить резервуары чистой водой, экзотические растения какие-нибудь тут разместить — никакой Центр Помпиду не сравнился бы с «Каролиной». Это же настоящий дворец техники!

Невозмутимый Шима вел нас дальше и дальше по гулким железным мосткам. Наконец вышли на крышу, ее занимал — почти всю — огромный резервуар, наполненный водой.

— Смотрите,— сказал Ладислав,— готовый плавательный бассейн на крыше. До этого еще никто не додумался. А у нас почти готово!

Встав на бортик резервуара и облокотившись на железные поручни, мы долго смотрели вниз на узкие улочки и дома, обступившие площадь перед старой ратушей; на Силезский замок за рекой, на трубы и копры, как бы проросшие сквозь крыши и зеленые кроны подобно щетине. И мастер Шима внес последний штрих в картину.

— Раньше,— сказал он,— к «Каролине» через весь город тянулась канатка, доставлявшая по воздуху уголь на фабрику прямо из шахт.

— Жаль, поторопились сломать канатку,— вздохнул Немец,— а ведь можно было оборудовать ее для пассажирских перевозок. Наверняка отпала бы необходимость строить в Остраве новые железнодорожные и трамвайные пути. Они и без того паутиной опутали город. Чего только не разместишь в «Каролине»: универмаг, библиотеку, клуб, театр, картинную галерею. И все вместилось бы, и еще как оригинально! У нас есть готовый проект, мы его представляем в городской национальный комитет, где скоро будут рассматривать генеральный план развития Остравы.

И наверное, архитектор прав. Ведь промышленная архитектура, по-своему выразительная, определяет облик нынешней Остравы, не похожий ни на какой другой город. Индустриальный город — в этом его своеобразие. А значит, надо не бездумно ломать здания, пусть и отслужившие свою производственную службу, а восстанавливать их, наполняя новым содержанием, возвращать обществу,— вот путь обновления старых промышленных центров. Думаю, не только в Чехословакии.

Сколько я ни ходил по Остраве, она не показалась мне многолюдным городом. Перед отъездом, около трех ночи (здесь говорят — утра) меня разбудили. Поеживаясь от холода, я вышел к остановке. Минута в минуту пришел трамвай, наполненный до отказа. Ночной город жил гораздо активнее. Отовсюду к остановкам спешили рабочие — пора было ехать к началу смены. Перед вокзалом растеклось целое людское море: люди шли с пригородных поездов. Пять утра — «час пик» Остравы. Так рано начинается здесь трудовой день. Привычные будни, с которыми я так и не успел свыкнуться.

Но для коренных остраван жизнь немыслима без дорог к шахтам и домнам, без тяжелого, но почетного и необходимого труда, без сероватых от вековой угольной пыли домов, без «Каролины». Отказаться от этого можно, как заметил потомственный горняк Милан Шима, разве что на короткое время отпуска.

Острава

А. Тарунов, наш спец. корр.

Живущие у реки Пойтовоям

Вертолет шел вдоль западного берега Пенжинской губы. Места безлюдные. В иллюминатор видны песчаные обрывистые берега, русла пересохших речек, бурые сопки. Лесотундра. Далеко на востоке в синей дымке осталась Камчатка. Мы летим в Парень — маленький поселок на севере Камчатской области.

Наша группа — часть социально-демографической экспедиции Института социологических исследований Академии наук СССР — изучает демографическую ситуацию, проблемы социального и культурного развития народов Севера. В этот полевой сезон мы работаем на Камчатке, в Корякском автономном округе. Тревожные факты позвали нас в дорогу... Всесоюзная перепись населения 1979 года показала, что северные народы страны, а их насчитывается 26 — ханты, манси, ненцы, эвенки, эскимосы, чукчи, коряки и другие, почти перестали расти в численности. Дополнительные полевые исследования в различных районах Севера позволили выявить причину: постоянное из года в год снижение рождаемости при сохранении повышенной смертности и усиление этнической ассимиляции. Какой-то рецепт с пометкой «cito» («срочно») исследователи выписать пока затрудняются, но ясно, что если положение дел на Севере радикально не изменится в благоприятную для коренных жителей сторону, то через некоторое время прирост прекратится вовсе, и наши «малые» северные народы станут еще меньше.

Но почему нас заинтересовал именно Парень, старинный поселок береговых коряков? Дело в том, что проводившиеся у нас и за рубежом исследования показали: одна из наиболее заметных причин социально-демографического кризиса северных народностей — частые переселения их из одних поселков в другие, выселение из родных мест, подселение к другим общинам. За этим всегда следует разрыв общинных, социальных и родственных связей, трудности адаптации на новом месте, психологические депрессии, социальная пассивность, усиление пьянства, кризис семьи и, естественно, снижение рождаемости. Переселение обычно мотивируют нуждами развития экономики и проводят жесткими административными мерами. Не берусь судить, насколько всё это полезно для экономики, но для самих людей — это всегда социальная и духовная травма. Вспомним полную трагизма повесть Валентина Распутина «Прощание с Матерой». Там все правда. Сейчас переселение национальных поселков на Севере стало редко. Но вот Камчатская область держится обычаев крепко. В 1983 году с побережья Пенжинской губы «убрали» поселок Рекинники, перевели людей на восточный берег Камчатки. Но его жители — а это в основном коряки-оленеводы — так и не смогли приспособиться к жизни на новом месте. Многие через несколько лет вернулись в полуразрушенный старый поселок и кое-как живут там. И вот теперь на очереди самый последний поселок на Пенжинской губе — Парень. Он уже давно «подготовлен» к ликвидации. Дело за согласием жителей, а они его не дают. Вот для того, чтобы на месте познакомиться со всем происходящим, мы и направляемся в Парень.