Март 1953-го - Ефим Гаммер

Но нет, думал я, тишком слушая увещевание мамы, у НИХ глаза — не «зеркала души», а промокашки в чернильных пятнах. ОНИ приглядели в папе «вредителя» — потому что он с Урала; в дяде Абраше какого-то «плохого» человека — потому что он с Урала. А чем это кончается — вслух не скажут. Но и не надо! Это и без НИХ лучше всего известно дедушке Авруму.

В сороковом году, еще в Одессе, откуда родом, как и все прочие мои взрослые родственники, он тоже попал во «вредители», хотя ничего и никому навредить не пытался, охраняя по ночам женскую баню, а днем продавая на Толчке сапоги. Но это никого из «бдительных органов» не смущало: «вредитель»! И давай-меняй прописку у самого синего моря на уральскую, лагерную, в бараке заснеженного Соликамска, где ему, инвалиду Первой мировой войны с простреленной в локте рукой, покалечили на лесоповале и ногу, «грамотно» обрушив подрубленное дерево, чтобы хромал до самой смерти.

Дедушку Аврума мы любили, папу Арона мы любили, дядю Абрашу мы любили. И были убеждены: сколько ни смотри на них, хоть в телескоп, ничего зазорного не приметишь.

Что же получается? Не верить собственному зрению?

В отношении Земли, что она шарообразная, но не плоская — пожалуйста. Доверимся учителям — поверим.

В отношении того, что не Солнце ходит вокруг нас, а Земля вокруг Солнца, опять пожалуйста — доверимся: наша наука самая передовая!

А в отношении того, что наш дедушка Аврум, мой папа Арон, Ленькин папа Абраша — люди «плохие», это, извините — подвиньтесь, собачья брехня!!! Одного восклицательного знака недостаточно, поставим три.

Но недаром говорят: «собака лает, ветер носит». Вспомнив про ходовое присловье, мы испугались за дедушку Аврума. И чтобы ветер не обогнал нас, побежали к нему с сообщением, что на Калею, 7 приходили серые плащи за дядей Абрашей, но при всем старании не превратили его для нас в «подозрительный элемент». И теперь караулят у кинотеатра «Айна», куда он, по словам Гриши, пошел смотреть «Максимку».

На полпути к дедушке мы остановились. Автор «Конька-горбунка» сказочник Ершов написал бы — «как вкопанные». Остановились потому, что вспомнили: фильм, по оценке серых плащей, уже заканчивается, и дедушка, с какой бы сноровкой ни хромал, не поспеет на подмогу к дяде Абраше. Оставалось… Да, оставалось рвать на груди тельняшку, словно «мы из Кронштадта», и идти в последний решительный бой.

Тельняшки у нас даже одной на двоих не было, но пистолет с боевыми патронами имелся, и решительности, как у заводной игрушки, хватало. К тому же по песне выходило: «помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела». А когда смерти не предвидится, то и на подвиги идти гораздо легче. Ать-два, и вперед, изменив направление у часов «Лайма» в обратную сторону — в сквер и в киношку.

Поспели — не запозднились.

Люди повалили из кинозала, не толкаются, как на базаре, обмениваются впечатлениями. Мы уши навострили. Конечно, хочется узнать: действительно ли кинчик мировой.

Судя по всему, мировой.

Вот бы посмотреть!

Но, скорей всего, не придется мне с Ленькой сходить на этот фильм, прямая дорога у нас теперь, после выстрела по серым плащам, в детскую колонию. А там если что и показывают, то про Макаренко: о перевоспитании малолетних уголовных элементов путем обучения их производству фотоаппарата ФЭД, названного в честь Феликса Эдмундовича Дзержинского, с кем в разведку, даже захоти, не пойдешь, поскольку он уже досрочно умер.

Пистолет в кармане пальто грел мне рукояткой руку и смотрел, не отрываясь, своим вороньим оком в серый плащ, на уровне мягкого места его хозяина.

Наши враги ждали выхода дяди Абраши из кинозала.

Мы тоже ждали выхода дяди Абраши из кинозала.

А пуля в стволе найденного на чердаке револьвера ждала приказа на проникновение в откормленные филейные части дознанщика.

Думалось, еще минута-другая, и каждый «своего» дождется.

Но…

На наше счастье мы не попали в детскую колонию. Стрелять не пришлось. Дядя Абраша так и не появился, будто и в кино не ходил.

Серые плащи переглянулись, сказали какие-то неприличные слова о Грише, обманувшем их филерские ожидания, и пошли — нет, не на Калею, 7, а поближе, через улицу, в заведение, где льют в стеклянную кружку пиво из бочки и водку из четвертинки. По дороге переговаривались на тему, доступную разумению даже школьников младших классов 1953 года: мол, подозреваемый во вредительстве — и он «во вредительстве!» — скорей всего, пошел на следующий сеанс, начинающийся через две минуты.

Совсем оборзели!

Дядя Абраша не мог пойти на следующий сеанс и при большом желании посмотреть в одиночку «Максимку». В это время бабушка Ида ждала его к обеду. Припозднится — любимые им фасоли остынут, и фаршированная рыба зачерствеет. А ведь она в свежем для аппетитного кушанья, разумеется, состоянии, подобно прирученной Емелей щуке, имела волшебное свойство угадать, почему его взяли на подозрение.

Почему?

Попробую передать на словах рыбью версию.

Эта история началась на октябрьские праздники. Дядя Абраша взял меня с Ленькой на прогулку — с последующими угощениями. Но по дороге в кафе мы заскочили на его работу — улица Смилшу, контора Электромонтажного предприятия № 7. На втором этаже, у окна с выбеленным подоконником, он нас оставил и пошел получать то ли аванс, то ли получку, то ли еще что-то приятное, вроде премии, на которую в кафе накупит нам вкусности.

Та дверь, куда он вошел, открывалась и закрывалась, пропуская людей. Все остальные, под нашим приглядом, опечатывались. Очень дивно. Не сургучными печатями, а пластилиновыми.

Это был небывалый соблазн.

Понятно, мы не выдержали, и своими вездесущими пальчиками стибрили по уходу «печатников» немного этого пригодного для лепки дефицита. Не догадывались по недомыслию, что в данный исторический момент тотального закрытия военного предприятия на праздничную двухдневку наковыряли «материал стратегического назначения».

Мы не попались на преступлении. Лучше бы попались! Тогда сразу бы все разъяснилось. А так, без понятия действительности, сыграли тревогу, вызвали каких-то шерлокхолмсов в погонах, с собакой и лупой для разглядывания наших «преступных отпечатков»!

Наконец, разобрались: дети набедокурили.

Потом разобрались, чьи дети.

Потом сказали дяде Абраше, чтобы он больше не приводил нас на производственный объект. И все, казалось бы, утихло. Но какой-то подлец, желая занять должность дяди Абраши, написал, что это была не мальчишеская шалость, а сознательное вредительство взрослого человека, который должен своим поведением подавать пример юному поколению, делающему жизнь по рекомендации поэта Маяковского с товарища Джержинского. И приписал в своем доносе дяде Абраше массу самых актуальных из «вредительских» мыслей и высказываний, сверяясь с газетой «Правда».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});