Озарения - Артюр Рембо

Он вздрагивает при звуках охоты, от топота дикой орды. Комедия капает на травяные подмостки. И на этом бессмысленном фоне - тяготы бедных и слабых!

Перед его порабощенным взором Германия громоздится до самой луны; татарские пустыни озаряются светом; древние восстания роятся в глубинах Небесной империи; по лестницам и скалистым сиденьям бледный и плоский мирок, Запад и Африка, начинает свое восхожденье. Затем балет известных морей и ночей, бесценная химия, звуки невероятных мелодий.

Все та же буржуазная магия, где бы ни вылезли мы из почтовой кареты! Самый немудрящий лекарь чувствует, что больше невозможно погрузиться в эту индивидуальную атмосферу, в туман физических угрызений, при одном названье которых уже возникает печаль.

Нет! Время парильни, исчезновенья морей, подземных пожаров, унесенной планеты и последовательных истреблений, чью достоверность столь беззлобно определяли Норны и Библия, - это время окажется под наблюденьем серьезных людей. Однако легенда будет здесь ни при чем!

XXXIII

Движение

Извилистое движение на берегу речных водопадов,

Бездна позади корабля,

Крутизна мгновенного ската,

Огромность теченья

Ведут к неслыханным знаньям

И к химии новой

Путешественников, которых окружают смерчи долины

И стрима.

Они - завоеватели мира

В погоне за химически-личным богатством;

Комфорт и спорт путешествуют с ними;

Они везут с собой обученье

Животных, классов и рас; на корабле этом

Головокруженье и отдых

Под потоками света

В страшные вечера занятий.

Болтовня среди крови, огня, приборов, цветов,

драгоценных камней;

Счета, которыми машут на этой убегающей палубе;

Можно увидеть - катящийся, словно плотина за моторною гидродорогой,

Чудовищный и без конца озаряемый - склад их учебный;

В гармоничный экстаз их загнали, В героизм открытий.

Среди поразительных атмосферных аварий

Юная пара уединилась на этом ковчеге,

- Должно быть, простительна древняя дикость?

И поет, и на месте стоит.

XXXIV

Bottom

Действительность была чрезмерно тернистой для моей широкой натуры, - и тем не менее очутился я у Мадам, серо-синею птицей взлетая к лепным украшениям на потолке, волоча свои крылья по вечернему мраку.

У подножия балдахина, осенявшего ее драгоценности и физические шедевры, я был медведем с темно-синими деснами и с шерстью, поседевшей от грусти, а в глазах - хрусталь и серебро инкрустаций.

Все стало мраком, превратилось в жаркий аквариум. Утром - воинственным утром июня - я стал ослом и помчался в поля, где трубил о своих обидах, потрясал своим недовольством, покуда сабинянки предместий не бросились мне на загривок.

XXXV

H

Чудовищность во всех ее проявленьях врывается в страшные жесты Гортензии. Ее одиночество - эротический механизм, ее усталость динамичность любви. Во все времена она находилась под наблюдением детства, эта пылающая гигиена рас. Ее двери распахнуты перед бедою. Там мораль современных существ воплощена в ее действии или в страстях. О ужасное содрогание неискушенной любви на кровавой земле, под прозрачностью водорода! Ищите Гортензию.

XXXVI

Молитва

Моей сестре Луизе Ванаан из Ворингема. - К Северному морю обращен ее синий чепец. - За потерпевших кораблекрушение.

Моей сестре Леони Обуа из Ашби. Бау - летняя трава, жужжащая и зловонная. - За больных лихорадкой матерей и детей.

Лулу, дьяволице, не утратившей вкуса к молельням эпохи Подруг и своего незавершенного образования. За мужчин. - К Мадам ***.

Отроку, которым я был. Святому старцу в миссии или в скиту.

Разуму бедняков. И очень высокому клиру,

Также всякому культу в таких местах достопамятных культов и среди таких событий, что приходится им подчиниться, согласно веленью момента или согласно нашим серьезным порокам.

Сегодня вечером Цирцето высокого льда, жирной как рыба, румяной как десять месяцев красных ночей, (ее сердце - амбра и спанк). За мою единственную молитву, молчаливую словно эти ночные края и предшествующую взрывам отваги, еще более грозным, чем этот полярный хаос.

Любою ценой и со всеми напевами, даже в метафизических странствиях. Но не теперь.

XXXVII

Демократия

"Знамя украшает мерзкий пейзаж, а наше наречье заглушает бой барабанов.

Самую циничную проституцию мы будем вскармливать в центрах провинций. Мы истребим логичные бунты.

Вперед, к проперченным, вымокшим странам! - К услугам самых чудовищных эксплуатации, индустриальных или военных.

До свиданья, не имеет значения где. Новобранцы по доброй воле, к свирепой философии мы приобщимся; для науки - невежды, для комфорта - готовы на все, для грядущего - смерть. Вот истинный путь! Вперед, шагом марш!"

XXXVIII

Fairy

Для Елены вступали в заговор орнаментальные соки под девственной сенью и бесстрастные полосы света в астральном молчанье. Бухты мертвой любви и обессилевших ароматов поручали зной лета онемевшим птицам, поручали надлежащую томность драгоценной траурной барке.

Потом наступало мгновенье для песни жен лесорубов под рокот потока за руинами леса, для колокольчиков стада под отклик долины и крики степей.

Для детства Елены содрогались лесные чащи и тени, и грудь бедняков, и легенды небес.

И танец ее и глаза по-прежнему выше драгоценного блеска, холодных влияний, удовольствия от декораций н неповторимого часа.

XXXIX

Война

В детстве мою оптику обострило созерцание небосвода, моему лицу все людские характеры передали свои оттенки. Феномены пришли в движенье. Теперь постоянное преломленье мгновений и математическая бесконечность гонят меня по этому миру, где я обласкан гражданским успехом, почитаем причудливым детством и большими страстями. - По праву или по необходимости, по непредвиденной логике думаю я о воине.

Это так же просто, как музыкальная фраза.

XL

Гений

Он - это нежность и сегодняшний день, потому что он двери открыл для пенистых зим и для летнего шума и чистыми сделал еду и напитки, и потому что в нем прелесть бегущих мимо пейзажей и бесконечная радость привалов. Он это нежность и завтрашний день, и мощь, и любовь, которую мы, по колено в ярости и в огорченьях, видим вдали, в грозовых небесах, среди флагов экстаза.

Он - это любовь, и мера, вновь созданная и совершенная, и чудесный, непредугаданный разум, и вечность: машина, которой присущи фатальные свойства, внушавшие ужас. О радость здоровья, порыв наших сил, эгоистичная нежность и страсть, которую все мы питаем к нему, к тому, кто нас любит всю жизнь, бесконечно...

И мы его призываем, и странствует он по земле... И когда Поклоненье уходит, звучит его обещанье: "Прочь суеверья, и ветхое тело, и семья, и века! Рушится эта эпоха!"

Он не исчезнет, он не сойдет к нам с небес, не принесет искупительной жертвы за ярость женщин, за веселье мужчин и за весь этот грех: потому что в самом деле он есть и в самом деле любим.

Сколько путей у него, и обликов, и животворных дыханий! О устрашающая быстрота, с которой идут к совершенству деянья и формы!

О плодовитость рассудка и огромность Вселенной!

Тело его! Освобожденье, о котором мечтали, разгром благодати, столкнувшейся с новым насильем!

Явленье его! Перед ним с колен поднимаются древние муки.

Свет его! Исчезновенье потока гулких страданий в музыке более мощной.

Шаг его! Передвиженье огромнее древних нашествий.

Он и мы! О гордость, которая неизмеримо добрее утраченной милости и милосердья.

О этот мир! И светлая песня новых невзгод.

Он всех нас знал и всех нас любил. Этой зимнею ночью запомним: от мыса до мыса, от бурного полюса до старого замка, от шумной толпы до морских берегов, от взгляда к взгляду, в усталости, в силе, когда мы зовем, когда отвергаем, и под водою прилива, и в снежных пустынях - идти нам за взором его, и дыханьем, и телом, и светом.

XLI

Юность

I

Воскресенье

Расчеты в сторону - и тогда неизбежно опускается небо; и визит воспоминаний и сеансы ритмов заполняют всю комнату, голову, разум.

- Лошадь, пронзенная угольною чумою, бежит по загородному газону, вдоль лесопосадок и огородных культур. Где-то в мире несчастная женщина драмы вздыхает после невероятных разлук. Десперадос томятся после ранений, грозы, опьяненья. Дети, гуляя вдоль рек, подавляют крики проклятья.

Вернемся к занятиям, под шум пожирающего труда, который скопляется и поднимается в массах.

II

Сонет

Человек заурядного телосложения, плоть не была ли плодом, висящим в саду, - о детские дни! - а тело - сокровищем, которое надо растратить? Любить - это опасность или сила Психеи? Земля имела плодородные склоны, где были артисты и принцы, а происхожденье и раса нас толкали к преступленьям и скорби: мир - ваше богатство и ваша опасность. Но теперь, когда этот тягостный труд завершен, ты и расчеты твои, ты и твое нетерпенье - всего лишь ваш танец, ваш голос, не закрепленные, не напряженные, хотя и с двойственным смыслом успеха и вымысла, в человеческом братстве и скромности, во Вселенной, не имеющей образов; - сила и право отражают голос и танец, оцененные только теперь.