Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

– А в самом городе как будет с Аврелием Антистием? – спросил кто-то из гостей.

– Здесь сидит его сын, – мрачно сказал Лентул, – Вибий Аврелий. Если командующий римскими когортами в городе не перейдет на нашу сторону, сам Вибий решит его судьбу.

– Новий и Вибий, – громко спросил Катилина, всматриваясь в лица двух юношей, – не дрогнут ли ваши руки? Сумеете ли вы поднять кинжалы против родных, во имя свободы и равенства? А может, вы боитесь и не решаетесь, есть еще время отступить?

– Нет, – тихо сказал Вибий.

– Не отступим, – чуть громче отозвался Новий.

Катилина радостно кивнул, и его лицо осветила странная улыбка. Некоторые из присутствующих содрогнулись: настолько кощунственной выглядела эта улыбка на лице человека, готовившего здесь массовые отцеубийства.

Погрязшие в долгах, привыкшие к беспутству и мотовству, эти юные отпрыски знатных римских семей успели запятнать себя такими грязными проступками и преступлениями, что от них отреклись даже их собственные родители.

Вибий Аврелий происходил из великого рода Аврелиев, давших Риму несчетное число полководцев и консулов. Еще в семнадцатилетнем возрасте он стал завсегдатаем грязных таверн, связался с Катилиной и даже отрекся от семьи. В поисках денег он, свободнорожденный римлянин, продал себя в гладиаторы и в течение трех месяцев позорил свой род, выступая на потеху толпы. Возмущенный его поведением, Аврелий Антистий, его отец, выкупил сына, запретив ему впредь появляться в Риме. Но беспутный сын вновь не послушал отца и последние полгода тайком часто бывал в стенах «Вечного города».

Что касается Новия Приска, то этот болезненного вида, хрупкий юноша давно находился под влиянием Лентула. Злые языки даже указывали на некую интимную связь между Лентулом и Новием. Как бы там ни было, Новий Приск жил в доме Лентула и считался его близким другом.

В атрии сидело несколько безземельных владельцев латифундий, вконец разоренных кредиторами и откупщиками. В заговоре Катилины они видели свой единственный шанс хоть как-то поправить свои дела. Лишь немногие из них, даже погрязшие в долгах, как Катилина и Лентул, преследовали при этом и политические цели, стремясь к власти в армии и государстве.

Катилина встал, сделал несколько шагов по атрию и, глядя в упор на своих сторонников, начал говорить:

– Чего мы хотим? Чего мы добиваемся? Только справедливости. Отмена всех долгов, наделение каждого землей по справедливости, равенство в правах, возможность занимать высшие должности в государстве без покровительства сената, купающегося в наслаждениях и роскоши. Это ведь наши неотъемлемые права римлян. А кто сегодня решает нашу судьбу? – Катилина остановился и громко крикнул. – Выскочка из Арпина, человек, даже не принадлежащий к сенаторскому сословию. Этот болтун и демагог Цицерон. – Катилина снова начал ходить по атрию. – И мы, потомки древних родов, должны подчиняться такому консулу. После Гая Мария и Суллы Счастливого поистине римский народ не мог сделать лучшего выбора. Да разве мы имели право выбора. Все решают сенаторы – кучка старых, выживших из ума оптиматов, которые наживаются на наших страданиях и богатеют все больше.

Слушатели согласно кивали головами. Никто и не думал напомнить Катилине, что тот сам до недавнего времени был ревностным сторонником оптиматов и Суллы и так отличился, что его назвали «палачом популяров». И вот теперь Катилина защищал права тех самых популяров, которых двадцать лет назад он безжалостно истреблял в ходе гражданской войны.

В прошлом году Катилина выставил свою кандидатуру в консулы вместе со своим другом и союзником Гаем Антонием Гибридой и, казалось, надежно рассчитал свой успех. Но его планы расстроил Квинт Курий, рассказавший о попытке заговора против республики своей любовнице Фульвии, которая донесла все Цицерону. Ловкий оратор воспользовался этим обстоятельством. Сенаторы были встревожены, и в консулы прошел сам Цицерон, выходец из незнатного рода. С этого дня Марк Туллий Цицерон стал не просто личным врагом Катилины, он стал олицетворением тех просенатских сил, которые стремились не допустить его, Катилину, к власти.

Катилина являл собой образец политика, у которого в последующие две тысячи лет найдутся сотни подражателей. Не сумев прийти к власти демократическим путем, они прибегнут к силе, считая ее лучшим аргументом. Но, даже завоевав власть, они будут держаться исключительно благодаря той самой силе, давшей им эту власть. Постоянно усиливая репрессии, выступая против непокорных, они в конце концов обрекают себя на вечный антагонизм со своим народом, в разум которого они отказались когда-то поверить.

В этом году Катилина твердо надеялся на успех. Огромные суммы, полученные у Красса и Цезаря, его возрастающая популярность у беднейших слоев римских граждан, его многочисленные выступления перед римлянами и обильные угощения должны были явиться тем решающим аргументом, который он собирался предъявить на выборах. Но независимо от исхода выборов Катилина собирал своих сторонников, вооружая и готовя их к решительным действиям. Высшая власть нужна была ему как прикрытие того неслыханного террора, который он собирался развязать в Риме, устроив вторые проскрипции.

– Я убежден, – продолжал Катилина, – что нас поддержат и Гай Цезарь, и Марк Красс,[32] которые весьма сочувственно относятся к нашему движению. Из двух консулов Гай Антоний никогда не выступит против нас с консульской армией, а Цицерон всего лишь болтун, а не воин. Армия Антония может присоединиться к нам в любой момент, и в крайнем случае мы возьмем Рим штурмом, даже если придется истребить половину его жителей, – зло закончил патриций.

– Значит, консул Антоний поддержит нас, – спросил, явно обрадованный таким известием, Цепарий, – а Цезарь и Красс? Что передать в Этрурию?

– Да. И Антоний, и Цезарь, и Красс – все будут на нашей стороне, так и передайте нашим сторонникам, – заявил Катилина, – но сейчас главное – выборы. Идите во все трибы и комиции, по всем кварталам Рима, призывайте ваших друзей и родственников отдать свои голоса в мою поддержку. Убедите их, насколько выгодно я отличаюсь от Мурены и Силана. Я думаю, выборы будут назначены на очередном заседании сената – откладывать дальше они уже не смогут. Мы сумеем победить лишь в том случае, если убедим римлян, что действительно готовы отменить постыдные долги наших свободных граждан, наделить их землей, принадлежащей их отцам, дать согражданам почувствовать себя хозяевами в нашем государстве.

В атрий вошел вольноотпущенник Корнелия Лентула и, подойдя к Катилине, что-то тихо сказал ему. Тот вспыхнул от радости, глаза заблестели, на лбу начала прорисовываться набухающая вена.

– Пусть идут, – негромко сказал он и, посмотрев на сидевших вокруг него молодых людей, вдруг улыбнулся: – Сейчас мы увидим, кто из вас собирается действительно сражаться до конца.

Вошедшие рабы начали раздавать сидевшим в атрии короткие ножи. Лентул, очевидно, знавший, в чем дело, принимая нож, лишь усмехнулся, а сидевший рядом Цетег нахмурился. Некоторые патриции, решив, что предстоит необычная форма клятвы, спокойно взяли ножи, другие, наоборот, словно предчувствуя нечто ужасное, бросали по сторонам мрачные взгляды.

Катилина распорядился, чтобы унесли светильники, и атрий погрузился в темноту и безмолвие, лишь изредка нарушаемые чьим-то сдавленным кашлем.

Послышались быстрые шаги, и все замерли, ожидая появления новых действующих лиц. Дверь отворилась почти бесшумно, и на пороге появились две изящные женские фигуры, красоту линий которых только подчеркивали надетые на платья столлы из тончайшей шерсти. Более узкие паллы были перекинуты через плечо и скреплены фибулой.[33] Раб, шедший за женщинами, нес один слабый светильник, освещавший лишь середину атрия. Женщины сделали несколько шагов в центр, оглядываясь по сторонам. Лица сидевших были почти скрыты во мраке комнаты.

– Здесь сидят немые. – насмешливо сказала одна из женщин, указывая на сидевших вокруг мужчин. – И для чего нужны такие тайны, Семпрония? Я давно не скрываю своей свободы, и меня трудно удивить.

– Ты удивишься, Фульвия, – раздался в тишине негромкий голос Катилины, – ты удивишься, узнав, куда ты попала. – Женщина вздрогнула, оглядываясь по сторонам, словно не доверяя своему слуху. – Катилина, – пробормотала она в ужасе.

– Ты узнала меня? – так же тихо спросил патриций, вставая и подходя к ней.

Фульвия не произнесла ни слова, не сводя расширенных от ужаса глаз с этой мощной фигуры. Из груди ее вырвался какой-то всхлип, она отшатнулась, словно ища защиты у своей спутницы. Катилина правильно понял этот жест.

– Спасибо тебе, Семпрония, за то, что привела к нам сегодня эту фурию, – произнес он страшным голосом. Набухшая вена стала пульсировать в такт спокойным ударам его сердца.