Вижу вас из облаков - Литвиновы Анна и Сергей

– Слушай, Данг, но Россия – не Филиппины. У нас колдовство не настолько развито.

– Зато у вас почти все лекарства продаются без рецептов, – стояла на своем массажистка. – Они действуют сильнее, чем травы.

– Ну, хорошо. Прорвемся мы в больницу. Ты увидишь свою клиентку. И что? По ее внешнему виду определишь причину инсульта? Пойдешь в полицию и будешь там рассказывать про порчу? Данг, не смеши.

Карие глаза наполнились слезами:

– Я просто хочу посмотреть на нее. Может, смогу свою энергию ей передать. Или понять: выкарабкается или нет.

– И что, если нет?

– Тогда буду тебя просить, чтобы ты ее сыну помогла. На папу там нет надежды.

– Ох, Данг! – простонала Садовникова. – Насколько проще было, пока мы с тобой просто развлекаться ходили! Во что ты меня втягиваешь?!

Но отказать не смогла. И в их традиционный четверг, вместо ресторана или театра, поехали за шестьдесят километров от Москвы, в Истринский район.

Сама Татьяна лечиться терпеть не могла, поэтому понятия не имела, как современные больницы выглядят. Если судить по частной клинике, где она раз в год check-up делала, – все вроде нормально, современно, быстро, вежливо. Мама и отчим пользовали поликлиники государственные и признавали: недостатки имеются, но в целом лучше, чем при СССР.

Больница Зареченска, куда привезли Женю, издали выглядела даже романтично. Старинный дом из потемневшего от времени красного кирпича окаймлен вековыми деревьями.

Но чем ближе подходили, тем более зловещим казалось место. Парк неухоженный, заросший, урны переполнены. Дорожки в глубоких выбоинах. Одноэтажный сарайчик с зарешеченными окнами и вывеской: «Морг».

На главном здании красовалась табличка, что построено оно в 1869 году, и раньше здесь располагался странноприимный дом. Кирпич выразительно осыпался, ступеньки в приемное отделение полуразрушенные, крыша в заплатах. Только пластиковые окна и новенький пандус для инвалидов указывали на то, что на дворе все-таки двадцать первый век.

Внутри тоже – преданья глубокой старины с редкими вкраплениями современности в виде электронной очереди, которая все равно не работала. Линолеум на полу вздулся, каталки грохочущие, старинные.

Перед травмпунктом толпа, вперемешку взволнованные мамашки с детьми и нетрезвые дядечки с ободранными физиономиями.

Данг двинулась было к окошку с надписью «Регистратура», но Таня шепнула:

– Наш путь неофициальный.

Первый шок у нее миновал. Тоже наши реалии, ничего не поделаешь. Зато условностей меньше. В столице с тебя маску обязательно потребуют, бахилы, паспорт и вообще посещения в связи с эпидемией ковид-19 запрещены. А здесь санитарным мерам особого значения не придавали – видно, и без того забот хватало.

Указатель утверждал, что реанимация располагается на третьем этаже и вход туда категорически запрещен. Таня вытянула из кошелька несколько пятисотенных купюр, распределила по разным карманам. Обернулась к массажистке:

– Нужна легенда. Кто мы ей? Подруг – пустят вряд ли. На сестер тоже не тянем.

– Можно назваться волонтерами, – предложила массажистка.

– Предложить помощь в интенсивной терапии? – усмехнулась Садовникова. – Не поймут.

– Мы можем быть волонтеры для Митья, ее сына. И прийти сюда по его просьбе.

– А ты соображаешь!

Они поднялись на третий этаж. Заняли выжидательную позицию подле двери с кодовым замком. Посторонних вроде бы не допускают, но из реанимации уверенной походкой вышла бабеха с хозяйственной сумкой – по виду совсем не медик.

Тане к ней подкатила:

– Скажите, пожалуйста, а как туда попасть?

– Так главный врач пропуск дает. Или с сестричками договориться. За малую благодарность, – словоохотливо объяснила посетительница. – Они только рады будут: все равно ухаживать некому.

Сама надавила на звонок, попросила:

– Аленушка, пусти девочек! Вы к кому? К Сизовой они!

Аленушка оказалась пышнотелой, кудрявой, щечки румяные, губки бантиком, вид мечтательный – будто не в больнице, а в библиотеке работает. С удовольствием приняла две пятисотенных (Таня решила не мелочиться). Выдала бахилы с масками, велела надеть одноразовые (но на вид сильно бывшие в употреблении) халаты и шапочки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Спросила почему-то с надеждой:

– Вы пациентке родственники?

– Не совсем, – осторожно отозвалась Таня.

– Жаль, – вздохнула Аленушка. – Никому не нужна она…

В реанимации духотища, больные все голые, мужчины, женщины – вперемешку, в одной огромной палате. Стонут, кричат, какой-то старичок Алену попытался за полу халата схватить. Но та и ухом не повела, руку молча стряхнула, мечтательный вид сохранила.

Провела их в дальний угол. Драматически объявила:

– Вот она, горемычная.

Недвижимое тело. Глаза запали, утопают в черной синеве. Губы ввалились. К лицу лейкопластырем приклеены трубочки, соединяют рот и нос с натужно шумящим аппаратом.

Данг ахнула. Тане тоже стало жутко. Она не знала, как выглядела Женя до болезни, но женщине здесь лет шестьдесят. И смотрится она совсем, ну, абсолютно мертвой.

– Седьмой день в коме, – печально прокомментировала Алена.

– В медицинской? – с умным видом уточнила Садовникова.

– Если бы, – вздохнула медсестра. – Уже привезли ее в таком состоянии.

– А что можно сделать?

– Надо было сразу, как инсульт случился, экстренные меры принимать, – печально сказала Аленушка. – Сейчас поздно уже. – Добавила шепотом: – Врачи между собой говорят, что надежды нет. Хотят от жизнеобеспечения отключать.

– То есть ее мозг мертв? – спросила Садовникова.

Данг поморщилась. Алена – не слишком уверенным тоном – объяснила:

– Пока не мертв. Но доктора ставят «минимальное сознание минус» – это состояние, близкое к вегетативному.

– Можно… можно нам побыть рядом? – почти без акцента попросила Данг.

– Конечно, – кивнула медсестра. – Поговорите с ней. Такие больные все слышат. И им очень важно внимание.

Но Тане даже подумать было страшно – остаться подле недвижимого, незнакомого, почти мертвого тела. Не ее ипостась – «с больным сидеть и день, и ночь». Лучше действовать.

– Где ее лечащий врач? – строго спросила она у медсестры.

– Домой ушел. Он после суток.

– А главный на месте?

– Должен быть. – Аленушка взглянула с опаской.

– Отведите меня к нему.

* * *

Садовникова представляла, что рулевой в захудалой больничке окажется пожилым, усталым, с мудрыми морщинками в уголках глаз. Но в ледяном холоде кабинета (в отличие от душной реанимации, кондиционер здесь имелся) ее встретил истинный выпускник Оксфорда. Ботинки сияли лаком, под безупречным халатом виднелись брюки в клетку, оправа очков блестела золотом.

Поначалу Тане доктор категорически не понравился. Но пригляделась: мужик не старый, а лоб весь в морщинах, глаза в красных прожилках. И наряд не из бутика. Брюки на пафосную марку «Burberry» только клеткой похожи. На глянце башмаков проступают более темные пятна – похоже, маркером цвет восстанавливали. Можно только уважать человека. Пижонить на гроши – нелегкое искусство.

И английскую марку старается держать. Учтиво предложил чаю, спросил, чем может служить.

– Я по поводу вашей пациентки Евгении Сизовой. Она в реанимации, в коме.

Тот сразу насторожился:

– Вы ее родственница?

– Нет. Я волонтер. – Очень кстати оказалась легенда. – У Сизовой сын семи лет. Отец целый день на работе, ребенок один. Мы взялись помогать семье. Вот, пришла узнать… каковы перспективы.

Доктор снял пенсне (конечно, не золотое), взглянул цепко, светски молвил:

– Вы понимаете, что я не вправе разглашать медицинскую тайну?

– Да все я понимаю. Но мне нужно знать: есть ли у нее шансы?

– Шансы, шансы, – скривился денди. – Вы нашу больницу видели? Много у нас тут возможностей – больных с инсультом выхаживать? Может быть, технологии новейшие? Или хотя бы нейрореанимация имеется?

Он сухо добавил: