Дом, где разбиваются сердца - Бернард Шоу

Подумайте также о тех, кому хотя и не пришлось ни писать, ни воевать, ни терять собственных детей, но кому было ясно, какая неисчислимая потеря для мира эти четыре года в жизни одного поколения, зря потраченные на дело уничтожения. Наверное, любая из сделавших эпоху работ - плодов человеческого разума - была бы испорчена или совсем погублена, если бы ее творцов на четыре критических года оторвали от нормального труда. Не только были бы на месте убиты Шекспир и Платон, но и оставшимся в живых пришлось бы не однажды высевать свои лучшие плоды в скудную землю окопов. И это соображения не только британские. Для истинно цивилизованного человека, для порядочного европейца, то, что немецкая молодежь оказалась перебитой, было таким же несчастьем, как и то, что перебита была и молодежь английская. Дураки радовались "германским потерям". Эти потери были и нашими потерями. Представьте себе, что радуются смерти Бетховена, потому что Билл Сайке нанес ему смертельный удар!

"КОГДА ОТЦЕЖИВАЮТ КОМАРА И ПРОГЛАТЫВАЮТ ВЕРБЛЮДА..."

Но большинство не понимало таких печалей. Легкомысленно радовались смерти ради нее самой, но, по сути дела, их радость была неспособностью усвоить, что смерть случалась на самом деле, а не происходила на подмостках. Когда воздушный налетчик сбрасывал бомбу и та в куски разрывала мать с ребенком, люди, видевшие это, разражались яростными проклятиями против "гуннов", называя их убийцами и требуя беспощадной и справедливой мести, хотя эти же люди с превеликой радостью ежедневно читали в своих газетах о тысячах подобных происшествий. В такие минуты становилось ясно, что смерть, которую они не видели, для них значила не больше, чем смерть на экране кино. Иногда им не требовалось действительно наблюдать смерть, надо было только, чтобы она случилась в обстоятельствах достаточной новизны и в непосредственной близости, - тогда ее действие было почти так же ощутимо и сильно, как если бы ее видели на самом деле.

Например, весной 1915 года наши молодые солдаты подверглись страшной бойне в Нев-Шапель и при высадке в Галлиполи. Не стану заходить далеко и утверждать, будто наши штатские англичане с восторгом читали за завтраком такие волнующие новости. Но не стану и делать вид, будто заметил в газетах или разговорах какое-нибудь волнение, что-нибудь сверх обычного: кинофильм-де на фронте разворачивается отлично, а наши парни храбрей храброго. И вдруг пришло сообщение, что торпедирован атлантический лайнер "Лузитания" и что утонули многие известные пассажиры первого класса, включая знаменитого театрального менеджера и автора популярных фарсов. В число "прочих" входил сэр Хью Лейн; но так как Англия была ему многим обязана лишь в области изящных искусств, на этой потере не делалось особого ударения.

Немедленно по всей стране поднялось удивительное неистовство. Люди, до сей поры еще сохранявшие рассудок, сейчас начисто потеряли его. "Погибают пассажиры первого класса! Что же будет дальше?!" - вот в чем была сущность всего волнения. Однако эта тривиальная фраза не передавала и малой толики охватившей нас ярости. Для меня, когда я только и думал что об ужасной цене, в которую нам обошлись Нев-Шапель, Ипр и высадка в Галлиполи, весь этот шум вокруг "Лузитании" явился признаком неуместной черствости, хотя я был лично и близко знаком с тремя из самых известных жертв и, быть может, лучше других понимал, каким несчастьем была смерть Лейна. Я даже испытывал весьма понятное всем солдатам мрачное удовлетворение от того факта, что штатские, считавшие войну таким прекрасным британским спортом, теперь хорошо почувствовали, что значила война для настоящих участников боев. Я выражал свое раздражение откровенно, и оказалось, что мое прямое и естественное чувство в этом случае воспринимается как чудовищный и черствый парадокс. Когда я спрашивал тех, кто мне дивился, могут ли они сказать что-нибудь о гибели Фестюбера, они дивились мне еще больше, так как совершенно позабыли о ней, а вернее, так никогда и не уяснили себе ее значения. Они не были бессердечней меня; но великая катастрофа была слишком велика для их понимания, а небольшая была им как раз по плечу. Я не был удивлен: разве мне не приходилось видеть, как целое учреждение по той же причине без единого возражения согласилось истратить 30000 фунтов, а затем провело целых три специальных заседания, затянувшихся до самой ночи, в спорах по поводу суммы в семь шиллингов для оплаты завтраков?

СЛАБЫЕ УМЫ И ВЕЛИКИЕ БИТВЫ

Никому не будет дано понять причуды общественного настроения во время войны, если все время не держать в памяти, что война в своем полном значении для среднего тыловика не существовала. Он не мог постичь, что такое одна битва, не то что целая военная кампания. Для пригородов война была пригородным переполохом. Для горняка и чернорабочего это был только ряд штыковых схваток между немецкими и английскими сынами отечества. Чудовищность войны была гораздо выше понимания большинства из нас. Эпизоды ее должны были быть уменьшены до размеров железнодорожной катастрофы или кораблекрушения, прежде чем произвести какое-либо действие на наше разумение. Смехотворные бомбардировки Скарборо или Рамсгита казались нам колоссальными трагедиями, а Ютландская битва - лишь балладой. Слова в известиях с фронта "после основательной артиллерийской подготовки" ничего для нас не значили, но, когда отдыхавшие на нашем побережье узнали, что завтрак пожилого джентльмена, прибывшего в приморский отель, чтобы провести там конец недели, был прерван бомбой, угодившей в рюмку с яйцом, их гневу и ужасу не было предела. Они заявляли, что этот случай должен поднять дух армии, и не подозревали, как солдаты в траншеях несколько дней подряд хохотали и говорили друг другу, что-де этим занудам в тылу полезно попробовать, каково приходится войскам. Подчас узость взглядов вызывала жалость. Бывало, человек работает в тылу, не задумываясь над призывами "освободить мир ради демократии". Его брата убивают на фронте. Он немедленно бросает работу и ввязывается в войну, словно это кровная феодальная распря с немцами. Иногда это бывало комично. Раненый, имевший право на увольнение, возвращается в окопы со злобной решимостью найти гунна, который его ранил, и расквитаться с ним.

Невозможно высчитать, какая часть нас - в хаки или без хаки - понимала в целом войну и предыдущие политические события в свете какой-либо философии, истории или науки о том. что такое война. Едва ли эта часть достигала числа людей, занимающихся у нас высшей математикой. Однако несомненно эту часть значительно превосходило число людей невежественных и мыслящих по-детски. Не забудьте, ведь их нужно было стимулировать, чтобы они приносили жертвы, которых требовала война, а этого нельзя было добиться, взывая к осведомленности, которой у них не было, и к пониманию, на которое они не были способны. Когда перемирие наконец позволило мне говорить о войне правду и я выступал на первых же всеобщих выборах, один солдат сказал кандидату, которого я поддерживал: "Знай я все это в 1914-м, им никогда не обрядить бы меня в хаки". Вот почему, разумеется, и было необходимо набивать ему голову романтикой, над которой посмеялся бы любой дипломат. Таким образом, естественная неразбериха, происходящая от невежества, еще увеличивалась от сознательно распространяемого мелодраматического вздора и разных страшных сказок для детей. Все это доходило до предела и не позволило нам закончить войну, пока мы не только добились триумфа, победив германскую армию и тем самым опрокинув милитаристскую монархию, но и совершили к тому же очень грубую ошибку, разорив центр Европы, чего не могло бы позволить себе ни одно здравомыслящее европейское государство.

МОЛЧАЛИВЫЕ ДЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ И КРИКЛИВЫЕ БЕЗДЕЛЬНИКИ

Оказавшись перед картиной неразумных заблуждений и глупости, критически настроенный читатель сразу возразит, что все это время Англия вела войну и это требовало организации нескольких миллионов солдат, а также и рабочих, которые снабжали их продуктами и транспортом, и что это не могло быть выполнено толпой истериков и декламаторов. К счастью, такое возражение справедливо. Переходить от редакций газет и политических подмостков, от каминов в клубах и гостиных в загородных домах к армии и заводам, поставляющим снаряжение, было то же, что переходить из сумасшедшего дома в самый деловой и самый здоровый повседневный мир. Вы как бы наново открывали Англию и находили прочное основание для веры тех, кто еще верил в нее. Но непременным условием этой работоспособности было, чтобы те, кто был работоспособен, отдавали все свое время делу, а сброду предоставляли сходить с ума в свое удовольствие. Их безумие приносило даже пользу работавшим, потому что, поскольку оно всегда било мимо цели, оно часто и весьма кстати отвлекало внимание от операций, гласность вокруг которых могла привести к провалу или стать помехой для них. Правило, которое я так тщетно старался популяризировать в начале войны: "Если вы намерены что-нибудь делать - идите и делайте; если нет - ради бога, не путайтесь под ногами", - это правило выполнялось лишь наполовину. Дельные люди действительно шли и брались за работу, но бездельники никак не желали уходить с дороги: они суетились и горланили и не очень опасно забивали дорогу только потому, что, к великому счастью, никогда не знали, где пролегает эта дорога. И вот, пока вся настоящая работа в Англии велась тихо и незаметно, вся английская глупость оглушала небеса своим криком и затемняла солнце поднятой пылью. К сожалению, эта клика своим неистовством запугивала правительство и вынуждала его применять могущественную государственную власть для запугивания разумных людей. И тем самым жалкому меньшинству любителей суда Линча предоставлялась возможность установить царство террора, которое рассудительный министр мог бы разогнать суровым окриком в один миг. Но наши министры не обладали нужным для этого мужеством. Из Дома, где разбиваются сердца, и из Зала для верховой езды такого окрика не послышалось, а из загородных поместий - и подавно. Когда в конце концов дело дошло до разгромов лавок, которые уголовники учиняли, прикрываясь патриотическими лозунгами, прекращено все это было полицией, а не правительством. Был даже такой печальный момент во время паники из-за появления подводных лодок, когда правительство уступило ребяческим визгливым требованиям ввести суровое обращение с моряками-военнопленными и, к величайшему нашему позору, лишь враг заставил наши власти держать себя прилично. И все-таки за всеми этими общественными промахами, дурным управлением и суетными раздорами Англия работала, и она продолжала держаться, сохраняя весьма внушительную производительность и активность. Показная Англия своими дурацкими выходками, невежеством, жестокостью, паникой и бесконечным невыносимым распеванием к месту и не к месту государственных гимнов союзников надоедала всей империи. Скрытая, невидимая глазу Англия неуклонно шла к завоеванию Европы.