Комбат в западне - Андрей Воронин

Но его правая рука, повинуясь совершенно иному приказу, повернулась к щеке, и бритва принялась снимать пену вместе со щетиной.

Борис Рублев брился тщательно. Он вообще все любил делать старательно и аккуратно. Комбат брился на этот раз довольно долго, может быть, потому что никуда не спешил. Дважды порезался — один раз у виска, а второй на подбородке.

— Вот незадача! — пробурчал Борис Рублев, сплевывая мыльную пену в умывальник. — Никогда не получается, чтобы без порезов.

Наконец с бритьем было покончено. Рублев холодной водой ополоснул лицо, избавляясь от остатков пены, а затем налил в ладонь терпкого одеколона, запах которого напоминал цветущий табак, и принялся похлопывать себя по щекам. Когда щеки перестало жечь, он посмотрел на свое отражение в зеркале и только сейчас, словно бы впервые, увидел свое лицо и подумал: "Черт побери, а я уже совсем не мальчик! Совсем не тот юноша, каким был.

А каким я был?" — тут же спросил сам себя Рублев.

И ему страстно захотелось разобрать свои фотографии.

«Что это со мной? — подумал Рублев, — сентиментальным я стал, что ли?»

Ему даже в голову не пришло, что тяга к фотографиям всегда приходит у мужчины в определенные моменты — именно в те, когда его жизнь начинает меняться. Человек может и сам не знать о том, что его ждут перемены.

Но внутреннее чутье подсказывает, что впереди вскоре может начаться другая жизнь и надо подвести итоги, надо оглянуться назад, все взвесить и только после этого можно делать единственно верный шаг, который не приведет к ошибке и о котором не станешь потом жалеть.

Борис Рублев тщательно вымыл бритву, закрыл флакон с одеколоном, навел порядок в ванной комнате.

После этого он перешел на кухню, где заварил большую чашку крепкого-крепкого чая и вместе с чашкой, с зажженной сигаретой и пепельницей вернулся в комнату.

Он забрался на антресоли, достал чемоданчик — тот самый, который служил ему еще в те времена, когда он был курсантом военного училища. Где только не побывал этот маленький коричневый чемодан, потертый и старомодный!

Хотя, как видел Рублев, такие чемоданчики, вернее, похожие, опять входят в моду. Опять становятся актуальными металлические уголки, блестящие замочки и вся та дребедень, которой он восхищался, будучи еще безусым юнцом.

«Хотя нет, — тут же одернул себя Борис, — в училище у меня уже были усы. Вернее, настоящие усы не разрешали носить, выкручивались каждый как мог, а вот бриться уже приходилось каждый день. Правда, сейчас бриться приходится и утром, и вечером, если хочется, чтобы выглядел как положено и лицо не казалось грязным».

Пальцы отщелкнули замочки, и на стол легли две пухлые картонные папки с тесемками, которые были завязаны на тугие узлы.

"А почему они завязаны на узлы? — подумал Рублев. — Неужели я и не собирался эти папки развязывать?

Он принялся распутывать узлы, затем сердито выругался, дважды чертыхнулся, сходил на кухню, взял нож и разрезал тесемки. Зачем тратить время? Лучше вот так — раз и все. Узел — не замок.

Он раскрыл первую папку. Какие-то старые газеты, несколько грамот, дипломы и множество фотографий.

Почти все черно-белые, почти все пожелтевшие, а некоторые подмоченные и высушенные.

— Сколько же их здесь? — подумал Рублев.

Первая папка, которая лежала сейчас перед ним раскрытой, хранила фотографии, связанные с его детством, с родителями, с братом Андреем и годами, проведенными в военном училище. Вот самая первая фотография, маленькая, 9 на 14, обрезанная фигурным резаком — отец, мать и он, Борис Рублев. Мальчик в шароварах, в белой рубашке, в вязаной жилетке и матросской шапке. «Неужели это я? — сам себя спросил Рублев. — Ну конечно же я, а кто же еще? Хотя, может быть, брат Андрей. Нет, нет, это я, у Андрея совсем другие глаза».

Хотя в детстве, как вспомнил Борис, они были очень похожи на фотографиях, но не в жизни.

«Конечно же это я! Мама почему-то смотрит в объектив грустно, а отец улыбается. А у меня на лице абсолютно безучастное выражение».

И тут Рублев вспомнил рассказ матери о том, что когда ему было года два, он очень сильно заболел.

И врачи не могли толком ответить что у мальчика. Давали всякие таблетки, капли, водили на рентген, но все старания оставались безрезультатными — мальчик болел, худел. И тогда мать сказала отцу, чтобы тот позвал фотографа и они сфотографировались все вместе.

Отец почему-то был уверен, что с сыном ничего не случится, что он будет жить. А вот мать волновалась, ведь Борис был первенцем. Отец привел своего фотографа, какого-то старого знакомого, может быть, даже сослуживца, и тот долго усаживал отца, мать и ребенка, то открывал, то закрывал шторы на окне, а затем сделал несколько фотоснимков. Все это Борис Рублев знал из рассказов матери и отца. Правда, рассказ расходился в некоторых деталях, но, как понимал Борис, соответствовал истине.

Удивительное дело, но после того, как фотограф принес конверт с фотографиями и они с отцом распили бутылку водки в маленькой тесной кухоньке, маленький Борис пошел на поправку. Боли в животе, которые не давали ребенку уснуть, постепенно исчезли.

«Какая она грустная на этой фотографии! Какие у нее печальные глаза и усталое лицо, хотя на снимке мать еще очень молодая, ей не больше двадцати четырех лет! Да и отец намного моложе меня. Интересно, почему я так мало похож на мать? — Борис повернул фотографию к свету и долго всматривался в лицо матери. — Да, мы не похожи. Не те брови, не те глаза. А вот выражение лица похожее. Особенно когда я улыбаюсь. Сразу видно, что я ее сын, мы одна семья, в моих жилах течет ее кровь. А вот общаться мне с отцом почему-то всегда было сложно. Почему-то он от меня хотел слишком многого, проверял уроки. Вот на Андрея он не ругался почти никогда. Зато меня любила мать, оберегала меня».

— Я помню, — вдруг сказал Рублев.

Во втором или третьем классе ему захотелось купить понравившиеся солнцезащитные очки за три рубля, и он взял у отца без спросу деньги. Отец заметил это лишь на следующий день. Разозлился, схватил за плечо и стал трясти.

«Ты взял деньги?» — спрашивал он, заглядывая в глаза, сдвинув брови. Борису хотелось сказать, что это он взял деньги, ему очень хотелось купить очки, какие они замечательные! Не сказал, не признался, а начал врать. «Да нет, нет, папа, я не брал твои деньги, не брал!»

Когда на следующий день отец спросил откуда у него очки, мать сказала: «Это я дала Боре деньги на очки».

Борис и сейчас помнил как он побежал на чердак, забился в самый дальний угол. Было нестерпимо стыдно за свой дурацкий поступок, за упрямство, за вранье.

И чтобы хоть как-то избавиться от чувства стыда, он тогда положил на пол солнцезащитные очки и принялся их ломать и бить. Он и сейчас помнил, как трещала, разламываясь, роговая оправа, как хрустели стекла. Облегчение не наступило, а стало еще хуже.

И он побежал с чердака домой. Мать сидела на маленьком стульчике на кухне и чистила картошку к ужину. Борис подбежал к ней, обнял за шею и сквозь рыдания запричитал:

"Мама! Мамочка, это я взял у папы деньги! Это я!

Накажи меня, мамочка! Накажи, только не смотри на меня так!"

Мать как могла утешила и вечером, за ужином, они обо всем рассказали отцу. Вернее, рассказал сам Борис, мать лишь поправляла его. Отец тогда погладил его по голове и по плечу и сказал: «Настоящий мужчина всегда должен говорить правду. Всегда. Даже самую горькую и неприятную. Ты меня понял, Борис?» — по-взрослому обратился он к сыну.

После того поступка Борис Рублев старался никогда не врать и много раз страдал в жизни лишь из-за своей честности и откровенности.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Бориса Рублева за какие-то пару минут. Так бывает иногда, вся твоя жизнь, бесконечные годы укладываются в один-два эпизода. Они дают возможность перенестись в прошлое легко и быстро.

А вот следующая пачка фотографий разного формата, но преимущественно небольших, была связана с Афганистаном. Естественно, фотографироваться там было запрещено, но запреты запретами, а желание послать снимок родственникам было неистребимо. И солдаты, и офицеры тайком фотографировались и переправляли снимки из жаркого Афганистана в Союз. Кто-то шел в отпуск и его снабжали конвертами с карточками, а затем отпускник бросал письма в почтовый ящик в родном городе, и они приходили. Правда, как прекрасно понимал Борис Рублев, пока снимки и письма шли из Афганистана в какую-нибудь небольшую деревушку под Смоленском или в Сибирский поселок на берегу реки, человек, увидевший на карточке сына, племянника, брата, не мог быть уверенным, что в этот момент родственник еще не числился в списке пропавших без вести или погибших. И очень часто вслед за фотографиями в Союз шел цинковый гроб.

Вот они, фотографии! Вот он, Борис Рублев, со своими ребятами на броне БТР, вот возле машины, вот Борис Рублев перед картой инструктирует группу. Фотоснимки иногда изымались, люди из особого отдела следили за тем, чтобы у солдат не было карточек. Но разве может какой-нибудь капитан или майор-особист уследить за десантником! Тот всегда найдет куда спрятать небольшую фотографию.