День красных маков - Аманда Проуз

Её дедушка, Уолли, был профессиональный храпун. Его образ жизни приводил Поппи в недоумение, она никак не могла понять, зачем вообще нужен такой дедушка. Всю ночь он спал в кровати, весь день – в кресле. Его тощее тельце приобрело форму буквы «З» – великолепный образец ономатопеи. Под его режим дня подстраивалась вся семья; он был вроде пчелиной матки, вокруг которой крутятся все остальные. Уолли правил королевством Дремоты. В этом тоскливом царстве было множество ограничений для подрастающей любознательной девочки. «Не шуми, Поппи Дэй, дедушка спит», «Выключи музыку, Поппи Дэй, дедушка спит», «Немедленно перестань стучать об пол своим несчастным йо-йо, дедушка…» – «Знаю, знаю, он спит!» Смерть Уолли стала незначительным событием в жизни Поппи; самым существенным изменением стало лишь опустевшее кресло, куда намертво врезался отпечаток его задницы. Нимало не скорбя об утрате, она отметила только, что ему, наверное, было очень приятно протянуть ноги – ведь впереди ожидал вечный сон. Да, изменилось ещё кое-что. Теперь, пытаясь её утихомирить, мама и бабушка говорили только: «Прекрати шуметь, Поппи Дэй!» или «Тихо, Поппи Дэй!» Про себя она каждый раз слышала: «дедушка спит» и боролась с неистовым желанием закричать во весь голос: «Я знаю, что он спит, но мой несчастный йо-йо теперь его не разбудит!»

Бабушка, Доротея, всегда была малость ненормальной. Вместо телевизора она смотрела сушильный барабан, вместо фруктов клала в желе горох – ей казалось, так красивее, и под конец совсем спятила. Поппи жила с мамой и бабушкой, пока мама не улетела на Канары с очередным возлюбленным. Никто не обсуждал новые обязанности Поппи, потому что Шерил сама приняла решение, собрала сумки и в двадцать четыре часа умчалась из Хитроу. Исходя из этого стало очевидно, что теперь Поппи возьмёт на себя обязанности няньки, надзирателя и наперсницы для Доротеи. По правде сказать, жизнь Поппи даже стала легче без присутствия вечно пьяной Шерил и прожигателей жизни, которые тянулись за её нетвёрдым шагом. Доротея и Поппи прекрасно ладили, пока разум старушки не пошатнулся окончательно и в её поведении не появились из ряда вон выходящие странности. Однажды, вернувшись домой на ланч, Поппи обнаружила бабушку в туалете, натянувшей на себя всю свою одежду, включая пальто, шляпы, шарфы и перчатки; в руках она держала скалку, как оружие.

– Тот тип из квартиры сверху пролез в дырку в потолке и хочет перекрыть нам воду, сукин сын!

Поппи постаралась сделать вид, что поверила.

– Кто, бабушка, мистер Беннет? Восьмидесяти четырёх лет, на ходунках, с двумя протезами в тазобедренном суставе?

– Да, он самый.

– Подожди, я правильно поняла? Он пробрался в дыру в потолке, бегал по квартире, пока мы спали, и пытался перекрыть нам воду? – Ей нужно было прояснить ситуацию.

– Да, Поппи Дэй. Ты что, не услышала меня с первого раза, детка?

– Услышала, бабушка, и всё поняла, кроме одного – почему ты сидишь в уборной, надев всю свою одежду?

Доротея посмотрела на Поппи и покачала головой так, словно это внучка сошла с ума.

– Я охраняю запорный кран. – Доротея подмигнула Поппи, и та улыбнулась в ответ. Состояние бабушки из немного нестабильного сделалось пугающим, и внучке становилось всё труднее заботиться о ней. Имея возможность держать выходки старушки под контролем, Поппи, пожалуй, находила бы их забавными; но после тяжёлого дня в три часа ночи лицезреть на кухне Доротею и скользкую кучу из целого пакета муки, банки кофе и трёх стаканов молока, потому что бабушка решила приготовить рождественский пирог, – это, согласитесь, утомляло. Тем более что дело было в июле – какое, к чёрту, Рождество.

Если бы Поппи могла со всем этим справиться, она, конечно, сделала бы всё возможное, но она не могла и поступила так, как было лучше для Доротеи. Ей нужны были забота и присмотр двадцать четыре часа в сутки. Однажды зимним вечером Поппи вернулась домой с работы и увидела, что бабушка сидит в темноте и плачет, вне себя от ужаса. Поппи не могла понять, десять минут Доротея пробыла в таком состоянии или десять часов; в этот момент Поппи всё осознала. Не то чтобы решение далось ей легче; это было самое трудное решение в её жизни. Несколько недель они с Мартином просматривали брошюры и таскались по указанным адресам, пока наконец не нашли подходящий дом. Одни не годились из-за цены, другие – из-за местоположения; был дом, куда они даже заходить не стали, услышав за дверью громкую ругань. Обдумав слова майора, Поппи решила, что надо бы заплакать. Она пыталась, но слёз не было, и она ни с того ни с сего захихикала; ей представилось, как кто-то наблюдает за ней и спрашивает: «Что ты делаешь, Поппи? Зачем ты сидишь тут, жмуря глаза и впившись ногтями в ладони?» – «Я пытаюсь вызвать слёзы. Мне кажется, так будет легче, потому что я чувствую себя виноватой в том, что никак не могу заплакать, а за мной следят два солдата и ждут, когда же я разревусь, но про себя надеются, что реветь не буду, особенно майор Как-его-там. Мне кажется, что вся эта история случилась не со мной, что я прочитала её в газете или увидела в новостях. Как будто это чья-то чужая жизнь, не моя. Да где уже эти проклятые слёзы – не дождёшься, когда нужны!»

Она была уверена – к кому бы ни был обращён этот монолог, услышавший его покачал бы головой, решив, что она потеряла связь с реальностью, совсем как её бабушка.

Глава 2

У Мартина Термита был важный день. Он был выбран в состав группы, на протяжении дня патрулирующей территорию на стороне американцев. Конечно, не обошлось без волнения, и было непросто привыкнуть к положению с винтовкой у ноги. План действий им объяснили весьма схематично – сказали, что нужно патрулировать, и всё. Выход был лишь один – довериться судьбе. Мартин привык к этой жизни, где не принимался отказ, где можно было только подчиняться и повиноваться; такова участь солдата. Мартин полагал, что он в хорошей физической форме; его ноющие суставы, очевидно, так не думали. Бронежилет и вооружение в тринадцать килограммов весом, которые он надевал каждое утро, не становились легче по мере продвижения вперёд. День только начинался, а жара уже стояла невыносимая, совсем не похожая на приятное тепло пропитанного солнцем летнего дня; гораздо больше она напоминала температуру духовки – будто лежишь на верхней полке, завёрнутый в фольгу. Мартин и его однополчанин, Аарон, должны были забраться в «джакал» – высокоподвижный внедорожник, не особенно удобный, но об удобстве здесь никто не думал – только о безопасности. Аарон стоял в стороне и забираться не торопился.

– После вас, низкозадый!

Мартин, ростом метр семьдесят три, был, по меньшей мере, на пятнадцать сантиметров ниже своего приятеля, что подавало неизменный повод для шуток как им обоим, так и всей группе.

– Может, я и низкозадый, зато моя башка не будет торчать отсюда на радость врагу. – Мартин указал на открытый верх машины. На двенадцать солдат было три внедорожника. Больше четырёх человек в кузове – и поездка стала бы весьма затруднительной, потому что обмундирование занимало место, достаточное для двух человек. Меньше четырёх – и в свободное пространство пробралось бы ощущение уязвимости, что, конечно, плохо сказалось бы на боевом духе. С базы «джакалы» добирались два часа. Ведущая машина ехала, по меньшей мере, на сотню метров впереди, и за ней, рвущейся в песчаную бездну, тянулся длинный след в пыли. Весёлое настроение, в котором солдаты пребывали первые полчаса, бесследно ушло. Как только лагерь скрылся из виду, всех охватило уныние. Шутки сникли, беззаботная болтовня сменилась молчанием. Солдаты были задумчивы, каждый следил за своим сектором – оружие наготове, все чувства настороже. Мартин мгновенно поворачивал голову, едва заметив вспышку света или быстрое движение. Они были в опасности, но старались не думать о ней. Самодельное взрывное устройство, снайперский огонь… эти слова они произносили с пугающей лёгкостью, но здесь это были не простые фразы, а вполне возможные перспективы. Всего шесть месяцев длилась афганская война, а число убитых и раненых уже превышало все ожидания. Солдаты гибли так часто, что люди, измученные постоянными страданиями, были уже не в силах оплакивать новые имена в нескончаемом списке. Цифры были страшными уже сами по себе, а ведь за этими цифрами были лица, навсегда впечатанные в память близких, имена, выгравированные на камне, и обитые тканью гробы, которые торжественно несли по тихому городу Уилтшира.

Автомат SA80, тяжёлый и горячий, выскальзывал из потной ладони Мартина. Нервозность ощущалась физически – отчасти оттого, что союзниками были американцы, чьи подходы и методы существенно отличались от британских. Мартин был свидетелем того, какую роль играет изобилие ресурсов и вооружения в стратегии ведения боя. Их союзники могли делать всё, что полагали наиболее эффективным, поскольку щедрые правители не ограничивали их ни в чём. Такой подход придавал уверенность, которую можно было принять за наглость, чуть ли не безалаберность, но по факту именно такая твёрдость духа и воли позволяла хорошо справиться с задачей. Всеобщий страх был оправданным – колонна машин направлялась на опасную территорию, в бандитскую страну. Прежний опыт не прошёл бесследно – Мартин теперь чувствовал на себе напряжённый взгляд тысяч пар невидимых глаз; у обладателя каждой пары имелся и автомат Калашникова, дуло которого было направлено прямо на Мартина. За стеной лагеря было легко хвалиться своей храбростью; здесь, в горах, всё стало совсем по-другому. Мартину хотелось, чтобы операция закончилась как можно скорее, хотелось вернуться туда, где чай и душ. Ребята обсуждали, как устроят игру в футбол. Мартин, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, думал, будет ли он стоять в воротах и на этот раз. Пейзаж был невыразительный – глухие деревни в окружении гор да кое-где жалкие кустарники. Сторонний наблюдатель счёл бы эти поселения безлюдными и заброшенными. Мартин разглядывал полуразрушенные здания, каждое – в сияющем ореоле света. Его внимание привлекал трепет разноцветного шелка позади жёлто-белых кирпичей, проплывающие плетёные корзинки на головах, пушистые ноги собак, исчезавших за углом. Мартин думал о своём. Для него непременными составляющими уюта были телевизор, одежда, центральное отопление, приличная еда, паб и поездки на день в Саутенд. Местные жители обходились одной кастрюлей, оборванными лохмотьями и крышей над головой, дававшей хоть какое-то убежище. Не было водопровода, канализации, электричества; не было никаких удобств. Выжить в таком суровом климате Мартину, смотревшему на пустыню из тяжёлой бронированной клетки, представлялось невозможным.