Черная Вдова. Крымские легенды (сборник) - Сергей Могилевцев

Шло время, все больше и больше чужеземцев захватывали воины Зарнака, все больше и больше богател жестокий царь тавров, сокровищница которого, расположенная в храме Артемиды, переполнилась от бесчисленных слитков золота и серебра, целых сундуков золотых монет и каменьев, нитей бесценного жемчуга, драгоценной посуды, огромных заздравных кубков с вставленными в них алмазами и рубинами, наполненных перстнями, серьгами, золотыми цепями, бесценными геммами, вырезанными из редких пород камня, дорогим оружием, связками редких кораллов и множеством иных сокровищ, которым уже не было счета. Кичливым и заносчивым стал царь Зарнак, ни с кем не делился он своей кровавой добычей и только требовал от воинов все новых и новых жертв, которые Ифигения, повинуясь воле богини, вынуждена была приносить в белом храме на берегу Понта Эвксинского.

Тягостно юной жрице было жить среди тавров, людей грубых и необузданных, совсем не похожих на просвещенных и мягких эллинов, среди которых провела она свое детство и юность. Часто уходила Ифигения в лес, общаясь с его обитателями на языке зверей, которому во сне обучила ее Артемида, видя, как страдает от одиночества юная жрица. Звери Тавриды не трогали Ифигению, волки терлись о ее ноги своими серыми шубами и лизали ей руки, огромные дикие кабаны приносили в подарок желуди, а медведи показывали дупла деревьев, доверху полные меда. Но особенно привязалась Ифигения к хозяину леса – бурому, косматому, похожему на гору медведю, которого вылечила, избавив от стрелы, вонзившейся ему в бок, и который теперь ходил за ней следом, словно собака, исполняя любые прихоти. Часто на зеленой поляне посреди дремучего леса сидела она, обняв за шею своего нового друга, говоря ему ласковые слова, а медведь в ответ тихо урчал, всем видом показывая, что понимает девушку. Тонкая, прекрасная, с воткнутыми в распущенные волосы белыми подснежниками, ступала она босыми ногами по мягкому зеленому мху, а рядом, возвышаясь чуть ли не до верхушек высоких крымских сосен, сидел огромный медведь, на морде которого было написано, что зверь искренне сострадает Ифигении. Так продолжалось долгие годы, и порой юной жрице казалось, что она никогда уже не увидит родную Элладу.

Но ничего на земле не длится вечно! Когда не было уже у Ифигении сил жить среди тавров и по приказу одноглазого Зарнака убивать захваченных в плен иностранцев, приплыл из-за моря ее брат Орест, который по повелению Аполлона должен был привезти в Грецию священное изображение Артемиды, похитив его у тавров. Орест приплыл в Тавриду вместе со своим другом Пиладом, и, скрыв свой корабль среди мокрых седых утесов, стал подниматься вверх, к храму. Он и не подозревал, что жрицей в нем была его родная сестра Ифигения! Однако ни одному чужеземцу не удавалось еще незамеченным высадиться на скалистый берег Тавриды! Не удалось это и Оресту с Пиладом. Выследили их пастухи, пасшие свои стада в небольших рощах среди прибрежных утесов, донесли об этом воинам Зарнака, и те схватили греческих юношей. Доставили их связанными в храм Артемиды, и оставили там до утра, чтобы с первыми лучами солнца принести в жертву великой богине.

С грустью смотрела Ифигения на двух молодых греков, дерзнувших высадиться на неприветливый берег, которых ожидала жестокая смерть. Разговорилась она с ними в надежде узнать что-то о любимой Элладе – и, к неописуемому ужасу своему, узнала в Оресте родного брата. Всколыхнулась душа Ифигении, поняла она, что подошла к той незримой грани, когда ее служба жрицы может закончиться братоубийством. Упала она на колени и вознесла мольбы Артемиде, умоляя ее не дать совершиться столь чудовищному преступлению. Сжалилась Артемида над Ифигенией и Орестом, и надоумила их, что надо делать.

Рано утром, еще до зари, пришла Ифигения к пировавшему всю ночь Зарнаку и сказала ему, что статуя Артемиды и оба чужеземца осквернены, и их надо обмыть в водах Понта Эвксинского. Согласился с этим Зарнак, и отдал приказ своим воинам отвести чужеземцев на берег моря. Вместе с ними отнесли туда и статую Артемиды. Заявила Ифигения воинам, что должна сама исполнить священный обряд, и когда те удалились, освободила обоих греческих юношей. Обнялись горячо брат с сестрой, и, захватив с собой священную статую, погрузили ее на корабль, который был спрятан здесь же, за прибрежной скалой. Заподозрили воины Зарнака неладное, бросились обратно на берег, но куда там, – увидели они лишь корабль, поспешно удаляющийся в сторону моря. Пустились тавры в погоню, но разве могли они, жители прибрежных долин и утесов, на своих утлых суденышках состязаться в скорости с хозяевами морей греками? Ничего не получилось у тавров, лишились они священного изображения Артемиды, лишились Ифигении и двух греческих пленников. Долго бесновались они на берегу моря, долго бросали проклятия в сторону исчезающего на горизонте паруса, но на этом дело и кончилось.

Только лишь огромный медвежий вожак, искренне полбивший Ифигению за ее доброту и ласковые слова, которые она говорила ему на поляне, не смог, как собака, вынести разлуки с хозяином. Вышел он из леса, косматый и страшный, подошел, переваливаясь с боку на бок, к небольшому белому храму, в котором долгие годы служила Ифигения, и лег на него, совсем скрыв под своим исполинским телом. С тоской глядел он в сторону исчезающего на горизонте паруса, опустив морду в море, оглашая окрестные долины и скалы страшным жалобным воем. Столько тоски, столько преданности было в этом прощальном вое медвежьего вожака, что не в силах были переносить его ни люди, ни боги. В ужасе бежали прочь тавры, одновременно напуганные и пораженные невиданной любовью животного к человеку. Пожалела медвежьего вожака Артемида, и превратила его в красивую гору, похожую на большого медведя, опустившего в море морду и передние лапы. Вечно теперь тоскует медвежий вожак, вечно вглядывается за горизонт в надежде увидеть там белый парус, а за ним и быстрый корабль, который вернет ему его Ифигению Сотни веков лежит на берегу окаменевший медведь и непрерывно ждет, поражая всех своей преданностью и любовью. А глубоко в его толще скрыт прекрасный белый храм, полный бесценных сокровищ, которые открываются лишь тому, кто умеет любить и ждать. Потайные ступени ведут от самой вершины горы, которая теперь называется Аю-Дагом, или Медведь-Горою, глубоко вниз, к храму, и, говорят, уже не один избранный спускался туда, поднимаясь затем наверх с большими дарами.

Впрочем, так это или не так, знают лишь Артемида да старый медведь, который вечно ждет, что быстроходный корабль под белым парусом вернет, наконец, в Тавриду уплывшую Ифигению.

Долина Дьявола (крымская легенда)

В незапамятные времена скитался по земле дьявол, творя множество черных дел, и наконец набрел на алуштинскую долину, которая показалась ему необыкновенно удобной для его дьявольских замыслов. Построил он себе мрачный подземный дворец внутри рогатой горы: такой же рогатой, как и он сам, – которая сначала называлась Фуной, то есть дымящейся, или курящейся, а теперь называется Демерджи, то есть кузнец-горой, – построил он внутри рогатой горы свой мрачный дворец, и зажил в нем в свое удовольствие. Надо сказать, что погубитель рода человеческого выбрал алуштинскую долину не случайно, потому что мало где можно найти настоящую рогатую гору, да еще лежащую строго на севере (север находится как раз посередине зубцов Демерджи) плодородной долины, со всех сторон надежно укрытой от внешнего мира горами и теплым морем, на берегу которого расположены каменные хаосы с острыми зубцами скал и уютные бухты с чистым желтым песком, на котором дьявол любил оставлять в час заката свои мерзкие козлиные следы.

Шли годы, проносились века, остались позади тысячелетия, а резиденция дьявола так и оставалась в алуштинской долине, которая из-за этого соседства резко отличалась от всех остальных долин мира. Постоянные духи зла, которые роем, как стаи злых осенних мух, окружают своего повелителя (кстати, так именно и называющегося – Вельзевулом, то есть повелителем мух), – духи зла, похожие на вездесущих мух, казались людям долины вездесущими сквозняками, от которых здесь все постоянно кашляли и сморкались, словно пациенты огромной больницы. И менно поэтому город Алушта иногда еще называется городом сквозняков. Но так говорят те, кто не знает истинной причины этих невидимых воздушных вихрей, которые не только делают людей физически больными, но и, входя внутрь человека, превращают его в необыкновенно злобное и мстительное существо. В Алуште мало добрых людей, здесь все подчинено духу наживы, который царит в недолгие летние месяцы, когда в борьбе за приезжающих сюда отдыхающих местные жители, кажется, готовы перегрызть друг другу глотку и продать дьяволу душу за лишнюю горсть денег, которые зарабатывают они, рабски пресмыкаясь перед приезжими. Но эта жалкая горсть денег, за которую здешние жители прозакладывали, кажется, свою бессмертную душу, оборачивается уже осенью пустым местом, она исчезает, как исчезает зеленая листва на деревьях, и от нее остается лишь разочарование и пустые мечты о будущем лете, когда новые отдыхающие привезут сюда еще больше денег, и местные аборигены наконец-то смогут по-настоящему обогатиться. Но это все уловки дьявола, который обитает внутри рогатой горы, и полностью овладел душами местных жителей: алчных, завистливых, и пустых, не видящих ничего дальше сегодняшнего дня, наполненного мечтами о легкой наживе. Горько расплачиваются за эти иллюзии, внушаемые им погубителем нашей праматери Евы, алуштинцы, уже осенью начинающие для прокорма копаться на помойках и собирать пустые бутылки, а потом вообще подающиеся в чужие края и даже в дальние страны, из которых они зачастую уже не возвращаются, с ужасом вспоминая оттуда свое прошлое безысходное существование.