Красная дуга - Андрей Александрович Протасов

они дико не любили. Не дай бог двум шляпам встретиться. Ядерная война в масштабах микромира. Яркая, белая вспышка размером со спичечную головку. Полями шляп они, как парусами к священной жертве пролагают путь.

В паре сотен метров от мелькомбината небольшой пустырь. На северо-восток, вплотную к дороге, старое, деревянное двухэтажное здание аэроклуба. Стекла выбиты. Входная дверь отсутствует. В классах погром. Двери унесены, или выбиты. Но одна дверь сохранилась. На ней табличка: “Здесь обучался …”. Так бывает всегда. Река жизни не уносит некоторых материальных свидетельств для События. Событие приближалось. По коридору шел мальчик 12-ти лет. Он был любознательный и незлобивый. Мальчик увидел табличку: “Я знаю его. Рассказывали в школе. Я должен взять табличку себе на память.” Но это был воспитанный мальчик. Он знал, что нельзя брать чужое. “Я не буду брать. Придет ответственный за это человек, возьмет табличку, отнесет в музей.” События не произошло. Что должно было привнести это событие мир так и не узнал. С балкона своей квартиры мальчик видел продолжателей дела героя. Видел кружащие вертолеты. Четырехкрылые самолеты, из чрева сыпались черные точки, распускались в большие, белые цветы, медленно опускались на землю, и растекались белой кляксой, как плесень разлитая по мху. И тосковал по небу. В центре пустыря одинокий, старый, раскидистый клен. В нескольких десятках метров детский сад. Под пышной сенью клена вплотную к стволу скамейка. Напротив яма с тазом для окурков. На скамейке два старичка сидят курят, беседуют.

— В щенячьем логу по ночам звуки непонятные слышны. Будто вздыхает кто-то тяжко. Кто-то большой, огромный. Лежит под землей, в темнице, скованный по рукам и ногам, ворочается, освободиться пытается. А, когда вздыхает, из земли черный дым с пламенем вырывается. Говорят, там капище древнее было, людей в жертву приносили. Был у них Бог верховный, Камонис называется. Обещал жизнь лучшую, без лишений, бед и болезней. Только кровожадный уж очень. Жертвы требовал беспрестанно. Но, может быть, жрецы неправильно поняли, что хотел Камонис. А, может, не было никакого Камониса. Выдумали Камонистические Апостолы, очаровали. И натворили бед Жрецы Очарованные.

— А еще лежит там оборотный камень. Под камнем тем коса волшебная. Кто косой завладеет, вовек не умрет, и власть над людьми получит. Но не просто камень оборотный увидеть. Хрустальный глаз нужен. Кто камня коснется, даже случайно — птицей обернется. Чтобы перевернуть камень, перчатки переметные нужны. Перчатки переметные лежат в могиле древней, с воином захороненные. Говорят, было в этих местах воинство великое. Полегли здесь все от морозов лютых. Великий воин Цантилен вошел к дочери хана местного. Понесла принцесса от воина, родился младенец у нее. Снял Цантилен перчатки свои, переметнул через люльку с младенцем, обрели перчатки силу нетленную, способность волшебство любое, колдовство, наваждение уничтожить. Ужаснулись туземцы чуду великому, убили Цантилена по приказу шамана, положили в пещеру проклятую с перчатками вместе, завалили вход камнями, а место засекретили, и тех, кто место это знал тоже убили. Младенца тоже убить хотели. Но принцесса скрылась с ним и отцом в месте тайном. Говорят, лежит на том месте камень невидимый, и никто то место увидеть не может. Пока не исчез камень, никто место не найдет. Собрал шаман Матой племя свое на Сходку Великую. Мы — Тойцы. Земля наша освящена и завещана нам предками нашими. Осквернил святую землю нашу чужеземец. Колдовством навел морок на нас. Долго искали они принцессу с ханом и ребенком ее. Так ничего и не нашли. С той поры захирел род тойский за убийство кощунственное.

Проблема многозадачности сознания не решается средствами сознания. Питающий трансформатор для сознания должен быть подключен самостоятельно, сознательно-волевым усилием. Питается сознание образами. Самого разного толка. Смотря по уровню сознания. Образы, поступающие от питающего трансформатора, перерабатываются сознанием, становятся его неотъемлемой частью. Сознание растет. Внутренний паяц, или пожиратель образов, начинает голодать. Паяц хочет проявиться, он должен проявиться, чтобы выжить. Его суть — бесноватость. Когда паяц беснуется, он порождает страх, тоже в зависимости от уровня беснования. Страх есть питательная слизь паяца. Вторичный продукт, порождаемый человеком. Поэтому паяц является паразитом. Страх не обязательно боязнь чего-то. Сюда включаются все отрицательные эмоции: обида, раздражение, зависть, чувства, вызываемые карьерными, социальными, семейными неудачами и тому подобное. Суть страха — понимание и неприятие собственного несовершенства. Именно неприятие собственного несовершенства отключает питающий трансформатор. Такая замкнутая на себя система обречена на разрушение. Паяц должен быть уничтожен. Паяца нельзя победить серьезностью. Серьезность — попытка скрыть собственных демонов, нежелание с ними расстаться. Есть один путь — откровенное внутреннее размышление. Принять демона (не слиться с ним, принять, как вариант), понять демона, убить демона.

Потьмак А.А. «Недеяние»

Сны Сумина.

Литературный Труд — живое творение. Рождается, растет, развивается, прекращает рост и… не умирает. Когда зарождается новая жизнь, никто не знает об этом, кроме того, о ком не говорят. Когда замышляется Литературный Труд (если это не клон), будущий автор не знает об этом. Он замышляется не в нем, не внутри. Труд уже существует, как зерно, только ждет благодатной почвы таланта будущего автора. Чтобы зерно упало в почву, нужен оплодотворяющий триггер. Им станет, как бы случайное событие, случайное слово. Но оплодотворяющий триггер не может пробить корку таланта. Корку можно пробить только изнутри. Как птенец скорлупу яйца. Это не воля, и не сила. Даже не сила интеллекта. Что-то другое. Это — Песня! Это — Гимн! Расширяющаяся Вселенная! Пусть даже личная. Может быть, точнее — индивидуальная.

Сумин, получивший магическую силу от льва, не боялся золотой лихорадки. Как и все, кто побывал на представлении магического цирка. У них был иммунитет. Сумин тосковал. Не по красивой жизни. Жил он хорошо. Не по любви. Жена у него была без преувеличений человеком уникальным, единственной. Одно ее присутствие располагало людей к откровенности, и их тянуло поплакаться в жилетку, хотелось немного тепла. Не по работе. До недавнего времени его работа казалась ему интересной, увлекательной. Надо было решать вопросы, от которых зависели судьбы многих людей. В его глазах это придавало ему значимости. В глазах других тоже. Хотя, может и в другом смысле. Или в противоположном. Было забавно видеть громадный спектр эмоций в глазах людей: от восхищения до презрения. И причина всех этих океанов смыслов от примитивных до весьма сложных, а чаще запутанных до полной невозможности распутать — только разрубить, как считал Сумин, была в банальном бессилии всех этих людей, понимании собственной никчемности. Никчемность свою теперь понимал Сумин. Он себя чувствовал микробом. Еще более странным теперь выглядело