Большой, маленький - Джон Кроули

— Но почему?

— Он всегда теряется там.

Смоки улыбнулся при мысли о том, что Джордж — следопыт, лучше всех ориентирующийся в пользующихся дурной славой ночных городских кварталах, опозорился в самом обыкновенном доме.

— Могу я сказать тебе кое-что? — спросила она.

— Конечно, — его сердце неожиданно беспричинно сильно забилось.

— Я знала тебя, когда мы встретились.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что я узнала тебя. — Она наклонила голову и золотые завитки волос закрыли ее лицо, потом девушка бросила быстрый взгляд на Смоки и украдкой оглядела полупустой бар, как будто проверяя, не может ли кто-нибудь подслушать ее.

— Мне говорили о тебе.

— Наверное, Джордж, — предположил я.

— Нет, нет. Это было давным-давно, когда я была еще ребенком.

— Обо мне? — я был чрезвычайно удивлен и заинтригован.

— Ну, не именно о тебе. Вернее о тебе, но я не знала этого, пока не встретила тебя. — Опершись локтями о стол, покрытый скатертью в крупную клетку, сложив руки и подавшись вперед, она снова заговорила. — Мне было девять или десять лет. Я помню, что шел дождь, который не прекращался несколько дней. Потом, однажды утром я отправилась прогулять Спака в парке.

— Кого?

— Спаком звали нашу собаку, ну, а парк — ты знаешь, что это такое. Дул ветер и было похоже, что дождь прекратится. Мы промокли до нитки. Я посмотрела на запад и увидела радугу. И я вспомнила, как моя мама говорила: «Если утром увидишь радугу на западе — жди улучшения погоды».

Он ясно представил себе девочку в желтом плаще и высоких резиновых ботиках, ее волосы — еще красивее и кудрявее, чем они были сейчас; он молча удивлялся про себя, откуда она тогда знала, с какой стороны находится запад. Для него самого это и сейчас была проблема, которую он не мог разрешить.

— Это была настоящая радуга и такая яркая, и казалось, что она упирается прямо в землю совсем рядом со мной; ты знаешь, я видела, что трава сверкает и переливается всеми цветами радуги. Небо сразу стало высоким, знаешь, таким как оно становится после затяжных дождей, когда наконец проясняется и казалось, что до всего можно дотронуться рукой: радуга была совсем рядом и больше всего мне захотелось подбежать и взобраться на нее и посмотреть сверху вниз, и тоже переливаться всеми цветами радуги.

Смоки рассмеялся.

— Это трудно было сделать.

Она тоже засмеялась, слегка опуская голову и прикрывая рот рукой жестом, который показался мне до боли знакомым.

— Конечно, — ответила она, — казалось, так будет вечно…

— Ты имеешь в виду…

— Каждый раз, когда тебе кажется, что ты уже рядом, то, к чему ты стремился, оказывается далеко от тебя и совсем в другом месте; а когда ты подходишь к тому месту, оказывается, что цель опять недоступна; ты бежишь, задыхаясь, но не становишься ближе. А знаешь, что нужно сделать?

— Не рваться к цели, а уходить прочь, — сказал я и сам удивился тому, как уверенно прозвучал мой голос.

— Конечно. Правда, это легче сказать, чем сделать, но…

— Нет, я так не думаю. — Он перестал смеяться. — Но если ты сделаешь все правильно…

— Подожди, — сказал Смоки, — это нереально.

— Слушай дальше, — продолжала девушка. — Я шла за Спаком. Я дала ему полную волю, потому что он не был так озабочен, как я. Я сделала еще шаг, повернулась и… угадай, что.

— Я не знаю. Ты оказалась внутри радуги?

— Нет, не совсем так. Когда ты находишься снаружи, ты видишь цвета внутри, а когда попадаешь внутрь…

— Знаю. Ты видишь цвета снаружи.

— Да. Весь мир становится цветным, как если бы на него смотреть сквозь пламя свечи, нет, как если бы он был сделан из радуги. Нежный и легкий мир красок окружает тебя, насколько хватит глаз. Ты хочешь бежать и окунуться, и как следует рассмотреть его. Но ты не можешь сделать ни шагу, потому что каждый шаг может оказаться неверным и тебе остается только смотреть и смотреть. И ты думаешь: наконец я здесь.

Она задумалась, а потом нежно повторила:

— Здесь…

— А причем здесь я? — запинаясь проговорил я. — Ты сказала, что кто— то сказал тебе…

— Спак, — ответила она, — или кто-то такой…

Она придвинулась ближе и он постарался придать своему лицу выражение заинтересованности.

— Но ведь Спак — собака, — сказал он.

— Да. — Ему показалось, что у нее пропало желание продолжать разговор. Она взяла свою ложку и принялась изучать все ее вогнутости и выпуклости, а потом медленно положила на стол и отодвинула в сторону. — Или кто-то такой…, — повторила она. Ну, впрочем это неважно.

— Подожди, — сказал он.

— Это продолжалось всего минуту, пока мы стояли там. Я подумала, — осторожно сказала девушка, не глядя на него, — я подумала, что Спак сказал… — Она посмотрела на Смоки. — В это трудно поверить, не правда ли?

— Ну, да, конечно. В это трудно поверить.

— Я и не думала, что это сбудется. Во всяком случае, не с тобой.

— Почему не со мной.

— Потому что, — сказала она, сжимая ладонями щеки. Ее лицо стало печальным и даже разочарованным. — Потому что Спак говорил именно о тебе.

ПРИТВОРСТВО

Возможно, этот трудный вопрос вырвался у Смоки потому, что ему нечего было сказать в тот момент, а может быть, потому, что он весь не выходил у него из головы.

— Да, — повторила она, не отнимая рук от пылающих щек и с какой— то новой улыбкой, озарившей ее лицо, как утренняя радуга на западе. Снег валил все сильнее. В неясном свете городских фонарей снежинки залетали даже на подоконник, где они сидели. Упругие белые звездочки падали им за воротники — отопление в отеле не работало, — а они все говорили. Им не хотелось спать.

— О чем ты говоришь? — спросил он.

Она засмеялась, сплетая пальцы рук. Он почувствовал какое-то непривычное головокружение, такого чувства он не испытывал со времени полового созревания. Это удивляло его, но это было именно так. Чувство так переполняло его, что он ощущал трепет от головы до кончиков пальцев. Ему даже казалось, что если бы он в тот момент мог взглянуть на себя, то увидел бы, что его пальцы светятся. Все было возможно.

— Это притворство, не так ли? — сказал он, а она с улыбкой оглянулась на него.

Притворство. Когда он был еще ребенком, то вместе с другими мальчишками они находили разные предметы — горлышко бутылки темно-коричневого цвета, потускневшую ложку, заостренный камень, напоминающий наконечник древнего копья — тогда, в детстве, они убеждали друг друга, что все это было очень древним. Это было давно — еще когда был жив Джордж Вашингтон. Даже раньше. Все это представляло собой большую ценность. Они убеждали в этом друг друга, потому что хотели в это верить и в то же время, они скрывали истину сами от себя; это тоже было похоже на притворство, только другого рода.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});