Два зайца, три сосны - Екатерина Вильмонт

Юлька тогда заканчивала университет, она была красивой, веселой, жизнерадостной… И у нее случился роман с американцем. Его звали Ричард, Дик… Я хорошо помню его, он был, по моим представлениям, настоящим стопроцентным американцем, с ослепительной улыбкой в тридцать два безупречных зуба, загорелый, мускулистый, широкоплечий… Он приехал в Москву в гости к дяде, знаменитому композитору, жившему в нашем доме. Жена композитора познакомила Дика с Юлькой, и они сразу влюбились друг в друга, что ужасно не понравилось маме. И она попробовала запретить дочери встречаться с американцем.

— Не смей мешать моему счастью! — кричала Юлька. — Я его люблю!

— Какая любовь? Ты ж его совсем не знаешь! Он уедет, и ты никогда больше его не увидишь! И вообще…

— Он хочет на мне жениться! И я согласилась, вот!

Разговор происходил при мне, и я помню как побледнела мама.

— Замуж? Ты что, спятила? Замуж! За иностранца, тем более, за американца. А если он шпион? Если провокатор?

— Мать, опомнись! На дворе другое время!

— Много ты понимаешь! А о нас ты подумала? Что будет с Олеськой? Ее не примут в институт!

— Подумаешь, она ж не парень, в армию не заберут!

— А, ладно, тебе никто не позволит выйти за него.

— Почему это? Сейчас нет запрета на браки с иностранцами, «Варшавская мелодия» не пройдет!

— Ты не понимаешь, сейчас опять закручивают гайки… И, кстати, правильно делают! Влияние Запада…

— Тлетворное, да? — вопила Юлька. — А мне плевать! Это вы все терпели и шли на заклание как бараны, а я не желаю! Я люблю Дика, и мне плевать…

Такие сцены разыгрывались у нас по два раза в день. Конечно, я сочувствовала Юльке! Да, надо сказать, на все эти запреты мы уже не обращали внимания, в нас уже не было того всеподавляющего страха, как в наших родителях, хотя и они уже, судя по многим знакомым, были не так испуганы, но в нашей семье было много репрессированных в сталинские годы, а мамин двоюродный брат Дима сидел за Самиздат. И мама панически всего боялась. Она работала в Институте Мировой Литературы, занималась Горьким и опасалась даже о нем сказать хоть одно живое слово. Запрещенные книги она не то, что не читала, она даже в руки их брать боялась, и категорически запрещала нам. Однажды она нашла у Юльки под матрасом слепую копию романа Оруэлла «1984». Боже мой какой был скандал! Юльки в тот момент не было дома, и мать сожгла рукопись в эмалированном тазу. У нее тряслись руки, на лбу выступил пот и стучали зубы. Я была потрясена, и пыталась отнять у нее стопку тонкой, почти папиросной бумаги с бледно-лиловыми строчками, крича, что она не смеет, это чужое, и тогда она дала мне пощечину. Никогда прежде она не поднимала на меня руку… Когда Юлька узнала об этом аутодафе, у нее была форменная истерика, но вечером, когда мы легли спать, Юлька сказала:

— Знаешь, мне ее даже жалко… Как можно жить с таким страхом… Ужасно! Мне там, конечно, больше ничего читать не дадут.

Я читала все, что Юлька притаскивала домой. И всегда была на ее стороне, у матери был тяжелый характер, она во всем видела происки врагов. В молодости она была красива, но с годами лицо приобрело жесткость и даже надменность… Но то, что с ней творилось, когда она узнала о Юлькином романе с иностранцем, было похоже на приступ паранойи… Она не спала ночами, никого не подпускала к телефону, и если бы могла, заперла бы Юльку в квартире. Дик приехал на три недели. Роман развивался столь бурно, что он сделал предложение Юльке уже на девятый день. Скандалы не прекращались, однако, когда до отъезда Дика оставалось несколько дней, мать вдруг притихла. Я подумала, что она смирилась. Но внезапно Дик исчез. Оказалось, что его просто выдворили из страны. Уж не знаю, как это произошло, но он улетел. И не по своей воле. Жена композитора с тех пор проходила мимо всех нас, даже не здороваясь. Что было с Юлькой — не передать словами. Она кричала матери, что знать ее не хочет, что не может жить в одном доме с доносчицей… Мать только пожимала плечами — мол, она тут не при чем… Сказать по правде, я не могла поверить, что она действительно что-то сделала, но однажды спустя несколько лет, когда Юлька ушла из дому, я случайно услышала разговор матери с дедом, он в чем-то укорял ее и вдруг сказал:

— Я всегда знал, что ты дура, но надеялся, что не подлая, а ты донесла на родную дочь, и это не в сталинские годы, то есть твоей собственной жизни ничто не угрожало!

Я замерла от ужаса.

А мать закричала:

— Папа, ты просто ничего не понимаешь! Олеська не поступила бы в институт…

— Подумаешь, велика важность, одним бездарным архитектором было бы меньше в этой несчастной стране! А старшую дочь ты просто загубила. Где она, что с ней, ты хотя бы знаешь?

— Ничего, победствует и вернется. Приползет беременная невесть от кого.

— Боже, какое говно я вырастил! — воскликнул дед. — Впрочем, я тебя не растил, твоя обожаемая советская власть меня посадила, а тебя вырастила законченной сукой!

Дед хлопнул дверью и ушел. Он с женой жил в Одинцове. Ночью она позвонила в слезах — у деда инфаркт! Из больницы он так и не вышел. Жена деда во всем винила мать… Я тоже. После всего этого жить с ней под одним кровом я просто не могла и поспешила выскочить замуж за друга детства Юрку Мокшанцева. Свадьбы у нас не было, родители Юрки не настаивали, а я просто не хотела, чтобы мать присутствовала… Я тогда ненавидела ее, мне было за нее стыдно.

* * *

Ночь я почти не спала. И за каким чертом я согласилась на это идиотское свидание с Миклашевичем в полдевятого утра? Мне сейчас совсем не до него! Я попыталась позвонить ему на мобильный, но абонент был недоступен. Его домашнего телефона я не знала, он, как я слышала, жил теперь за городом. Ничего не попишешь, придется пойти. Никогда в жизни я не ходила на свидания в полдевятого утра! Впрочем, разве это свидание? Черт его знает… Надеюсь, он сразу поймет, что мне не до него… Однако, надо привести себя в божеский вид, чтобы не ударить лицом в грязь. Но все мысли были заняты Юлькой. А вдруг она не позвонит, как обещала? Вдруг решит, что незачем ворошить прошлое? От этих мыслей болело сердце и хотелось плакать.

Подъезжая к Останкину, я увидела припаркованный у «Твин Пигса» черный джип. Миклашевич всегда ездил на джипах. Говорят, пристрастие к большим машинам свидетельствует о каких-то комплексах у мужчин, хотя, на первый взгляд, откуда у Миклашевича могут быть комплексы подобного рода? У него хороший рост, фигура, он безумно нравится женщинам… А, впрочем, какое мне дело до него и его комплексов?

Я припарковалась позади джипа. Раньше у него был темно-красный, теперь черный. Раньше «форд», теперь «мерс». Я ни секунды не сомневалась, что это именно его машина. И правда! Едва я открыла дверцу, как он вылез и медленно пошел ко мне.

— Привет, солнышко! Я соскучился! Чудесно выглядишь…

— Привет, ты изменился…

Он улыбнулся и взял меня под руку.

— Идем скорее, я умираю с голоду!

— Это что — новая фишка?

— Ты о чем?

— О встречах в полдевятого утра?

— Оставь! — устало поморщился он, — просто совсем плохо со временем, на дорогах такие жуткие пробки. Я стараюсь все деловые встречи назначать на раннее утро.

Деловая встреча? Какие у нас с ним могут быть теперь дела?

Но пока мы шли до дверей, я опять уже начала поддаваться его обаянию… Черт знает что!

Мы сели за столик.

— Олеська, я страшно рад тебя видеть. Ты здорово похорошела, тебе идет.

— Что мне идет?

— Да вот все это… популярность, успех, если хочешь… Ты стала уверенной в себе, раньше тебе этого недоставало… Ты вообще, видимо, сейчас в своей лучшей поре, — и он улыбнулся той самой улыбкой, от которой у меня всегда подкашивались ноги… — Должен признать свою недальновидность — я не верил в твой успех, дурак! Что будем есть?

— Я, пожалуй, съем салат «Цезарь» и выпью кофе.

— А я хочу омлет. Тут прекрасно делают омлет, рекомендую.

— Да нет, ограничусь салатом.

— Брось, что за радость в этом «Цезаре»!? Я тебе тоже закажу омлет!

Я засмеялась.

— Нет, Митя, ты совсем не изменился.

Он заказал два омлета и сто граммов коньяку.

— Ты пьешь за рулем?

— Выпьем по пятьдесят граммов, ничего страшного.

— Нет, у меня сегодня еще очень важная встреча, так что никакого коньяка я пить не буду.

— Дело твое, я выпью. А может, хочешь какой-нибудь здешней настойки? Клюквенной или кедровой? Или хреновухи? Очень вкусно!

— Господи, ты все такой же глухой! Я не пью за рулем, и не пью по утрам, тем более хреновуху!

— Дело твое.

— Так за чем ты меня позвал?

— У тебя что-то случилось? — проигнорировал он мой вопрос. — Ты какая-то взбудораженная, и это явно не связано со мной… У тебя все здоровы?

Ну что за человек? То он вообще тебя не слышит, то вдруг угадывает потаенные чувства и мысли…

— Это мои сугубо личные дела.

— Ну, не хочешь говорить, не надо! Ответь мне на один вопрос.