Танец на зеркале (Тамара Карсавина) - Елена Арсеньева

Дела в семье Тамары в то время были совсем плохи: отец уже был по возрасту отставлен от службы и зарабатывал только уроками танцев. Однако он питал отвращение к современным танцам и, хотя в моду вошли падеспань, венгерка, падекатр, продолжал обучать своих учеников менуэту, лансье и польке. Неудивительно, что он не выдерживал конкуренции с молодыми учителями. Слава богу, что было обеспечено будущее дочери, которая все больше обращала на себя внимание своими успехами. Она даже получила разрешение носить белое платье! Вообще-то воспитанницы носили коричневые, розовое платье служило знаком отличия, а белое — высшей наградой. Еще более весомым знаком для Тамары стало то, что учитель, Павел Гердт (тот самый, предмет детского обожания), определил ей место у станка прямо под портретом Истоминой. Это значило, что он тоже видит у Тамары большое будущее…

Для дебюта в школьном театре Тамара и ее одноклассник Козлов танцевали pas de deux из старого балета «Своевольная жена».

Это было серьезное испытание, и Тамаре потом говорили, что она была смертельно бледна, несмотря на щедрый слой румян на щеках. В этом не было ничего необычного: бледность была у нее признаком волнения, и даже после напряженных занятий в классе, когда все девочки краснели, как свекла, она только бледнела еще больше. На дебюте присутствовал почти девяностолетний Христиан Петрович Иогансон — знаменитый преподаватель, легенда школы, учивший и отца Тамары, и многие поколения танцовщиков.

— Предоставьте эту девочку себе, не учите ее. Ради бога, не пытайтесь отполировать ее природную грацию. Даже недостатки — продолжение ее достоинств! — сказал он.

Впрочем, она и не думала перестать учиться! И вновь и вновь появлялась на сцене. Роли становились все серьезнее. А в галаспектакле в честь приезда в Россию президента Французской республики она выступила в pas de trois вместе с Михаилом Фокиным, бывшим тогда первым танцовщиком, и Екатериной Седовой, которая была неофициально признана примой-балериной. Во время репетиций на Тамару обратила внимание знаменитая Ольга Преображенская.

— Ну, юная красавица, — говорила она Тамаре, — начинай! Покажи, на что ты способна! Следи за своими руками, если не хочешь, чтобы партнер недосчитался нескольких зубов.

Кстати о руках. В каждой профессии есть свои тонкости бытового уровня. Лидия, лучшая подружка, дебют которой после окончания школы состоялся раньше, чем выступление Тамары, предупредила, чтобы она подстригла как можно короче ногти, чтобы не поцарапать партнера… «

Дебютным спектаклем выпускницы Карсавиной в Мариинском театре стал балет «Жавотта» Сен-Санса. Кажется, Гердт волновался даже больше, чем она!

— Не стойте на месте, разогревайтесь, — твердил он беспрестанно. — Смелее!

В тот вечер среди зрителей были родители Тамары, брат Лев, которого с трудом удалось вырвать из бездн философии, в изучение которой он погружался все с большим пылом[1], а еще нянюшка Дуняша. Впрочем, ее скоро пришлось вывести из зала, потому что, увидев на сцене Тамару, она принялась громко рыдать…

Что и говорить, Тамара была необычайно трогательна — грациозная и в то же время немного неуклюжая, со слишком длинными руками и ногами, с гладкими черными волосами, обрамляющими детское личико, бледное и чрезвычайно серьезное, с неискоренимой привычкой поднимать треугольниками брови… Мама называла Тамарины брови accent circonflexe[2] и безуспешно пыталась отучить дочь от ее привычки, уверяя, что у нее непременно появятся морщины на лбу. Впрочем, публика чрезвычайно доброжелательно отнеслась к этой трогательности, застенчивости и наивности, Тамара получила куда лучший прием, чем ожидала. И вот вскоре она последний раз надела саржевое платье пансионерки, заплела косы и отправилась на благодарственный молебен в церковь училища… Теперь она стала признанной актрисой Мариинского императорского театра.

Ну что ж, ей повезло и на первых порах самостоятельной жизни. Удалось избежать периода скучной, однообразной работы, через который вынуждено проходить большинство танцовщиц: с самого начала она попала в число избранных. Впрочем, это вовсе не вызывало восторга у тех, кого она с такой легкостью обошла.

Как-то раз одна из прим подарила Тамаре темно-лиловый костюм необычайной красоты. Тамара, у которой денег на дорогие туалеты не было (пока она одевалась на Алексеевском рынке, так называемом еврейском, где дешево продавались подержанные вещи), пришла в восторг. Одна ее старшая подруга, Надежда Бисеркина, только усмехнулась:

— Да ты посмотри на себя в зеркало!

Этот цвет годится лишь для обивки гроба, а не для костюма молодой барышни.

Ну как тут было не вспомнить старинное предупреждение отца о том, что театр — рассадник интриг. Теперь Тамара сравнивала его с двуликим Янусом — и все же любила больше всего на свете.

Разумеется, у нее были не только недоброжелатели, но и друзья. Во-первых, Лидия Кякшт и ее брат Георгий, потом братья Легаты, Сергей и Николай, а из самых старших — Надежда Бисеркина и даже всемогущая Кшесинская («Если тебя кто-то обидит, приходи прямо ко мне, я за тебя заступлюсь», — сказала она Тамаре однажды, и такие слова дорогого стоили!). Ее обожали преподаватели, даже сам Петипа, даже старый Иогансон, который в сердцах уверял, что у нее заплетающиеся ноги, что она спотыкается, как старая кляча («Где ты была вчера вечером? На балу?! Мы никогда не ходили на балы. Никаких балов для танцовщиц!»), обожал ее.

Впрочем, особенно ругать Тамару было .просто не за что. Несмотря на то что все больше букетов падало на сцену после ее выступлений, она оставалась скромницей, сущей педанткой и намеревалась совершенно посвятить себя искусству.

Она оставляла свои тарлатановые репетиционные юбки в гардеробной, но груз впечатлений ежедневно забирала с собой домой. Когда она ехала на конке, то часто ловила на себе удивленные взгляды и насмешливые улыбки сидящих напротив людей и понимала, что мысленно продолжала танцевать. На лице, видимо, появлялось восторженное выражение, а голова покачивалась в такт звучащей в ушах мелодии. Она ходила, ела, одевалась и разговаривала под непрекращающиеся балетные мелодии. Вечера проводила дома, разминая балетные туфли, штопая трико и занимаясь шитьем тарлатановых юбок. Она и помыслить не могла куда-нибудь пойти, не спросив разрешения у мамы!

Когда-то ее учитель, знаменитый балетмейстер маэстро Чеккетти, отозвался о Тамаре так:

— Красивая девушка, но все же слабое создание.

Он оказался прав. В начале 1904 года Тамара заболела. Врачи определили острую малярию (не столь редкая болезнь в сыром Петербурге, особенно если девушка постоянно ограничивает себя в еде!) и посоветовали Тамаре поехать в Италию. В театре ей дали субсидию и аванс — и вот они с матерью уехали в Итальянский Тироль. После двухмесячного пребывания в Ронсеньо Тамара окрепла, однако возвращаться не спешила: она мечтала поработать в Милане со знаменитой итальянской балериной Катериной Беретта. Раньше к ней ездила Анна Павлова, и восторженным отзывам не было конца.