Очерк жизни Эдгара По - Константин Бальмонт

Эти воспоминания дополняются воспоминаниями его сверстника Бэруэлля, впоследствии тоже прикосновенного к литературе: "Мои воспоминания об Эдгаре По рисуют его полумальчиком, росту, приблизительно, пять футов три дюйма, несколько кривоногим, но отнюдь не мускулистым или способным к физическим упражнениям. Лицо у него было женственное, с тонкочеткими чертами, глаза темные, влажно блестящие и выразительные. Одевался он хорошо и чисто. Он был очень привлекательным товарищем, веселым и прямодушным, а исполненная разнообразия предварительная жизнь дала ему знание людей и познакомила его с картинами, которые были новы для простодушных провинциалов, в чью среду он попал. Но чем он производил наибольшее впечатление на товарищей, это своими замечательными достижениями в области классических языков". Говоря об аналитических способностях Эдгара По, Бэруэлль наивно прибавляет: "Среди наиболее выдающихся даней этим экстраординарным силам анализа и метафизического рассуждения, может быть замечено, что Жюль Берн в одной из своих повестей называет Эдгара По самым способным аналитическим писателем современности и для расшифрования криптографической тайны в своем собственном повествовании применяет математический метод "Золотого жука". Похвала Жюля Верна, конечно, может быть приятной, но вполне справедливо вопросить, существовал ли бы вообще Жюль Берн, если бы ранее его не существовал Эдгар По, и существовал ли бы, скажем вскользь, столь прославленный Уэльс, — оба прямые ученики и подражатели американского гения.

Джон Уиллис, товарищ Эдгара По по университету, в своих воспоминаниях говорит, что у него было много благородных качеств и больше гения и гораздо больше разнообразия таланта, чем у кого-либо из тех, кого ему приходилось встречать в жизни. "Характер у него, — прибавляет Уиллис, — был скорее сдержанный, у него было мало близких друзей". Другой товарищ по университету, Томас Боллинг, говорит об Эдгаре По: "Я был знаком с ним в его юные дни, но это, приблизительно, все. Мое впечатление было и есть, что никто не мог бы сказать, что он знал его. У него было меланхолическое лицо всегда, и даже улыбка — потому что я не припомню, чтобы на моих глазах он когда-нибудь смеялся — казалась вынужденной. Когда он принимал участие вместе с другими в атлетических упражнениях, причем он превосходил всех способностью вспрыгнуть высоко или прыгнуть далеко, По, все с тем же самым, всегда грустным, лицом, участвуя в том, что было забава для других, казалось, скорее выполнял задачу, чем развлекался. Однажды, бежа по слегка наклонной плоскости, он прыгнул на двадцать футов, что было более, чем могли бы сделать другие, хотя некоторые достигали девятнадцати футов". Пауэлль говорил в своих "Американских авторах", что у По была привычка покрывать стены своей спальни набросками углем; Уиллис утверждает, что у него был рисовальный талант, и что стены его студенческой комнаты были сплошь покрыты карандашными рисунками. Боллинг вспоминает, что, когда он однажды разговаривал со своим эксцентричным товарищем, Эдгар По продолжал делать какой-то набросок карандашом, как будто он писал, и когда гость, шутя, воззвал к вежливости, Эдгар По ответил, что он весь внимание, и доказал это своими замечаниями, касательно же кажущегося недостатка вежливости, сказал, что он пытался разделить свой ум — продолжать разговор и в то же самое время писать что-нибудь разумное о предмете совершенно различном. Боллинг несколько раз уловлял его в этих попытках мыслительного деления, и он говорит, что стихи, возникавшие в подобных условиях, бывали срифмованы вполне хорошо. Мы можем припомнить здесь Дюпена "Уголовной трилогии" Эдгара По.

Итак, что же дало Эдгару По пребывание в университете? Время его проходило в занятии древними и новыми языками, в чтении, в занятии теми спортивными играми, которые и теперь поглощают значительную часть времени англосаксонского студенчества, в одиноких прогулках по Голубым горам и обрывистым утесам и в бешеной игре в карты.

Среди своевольных, роскошно живущих юношей, которых он всех превышает данными своего ума и гения и за которыми, за каждым, стоит родная семья, что снизойдет к юношеским проделкам, пожурит и тут же посмеется, подтрунит над любимым и уж во всяком случае не опорочит имя родного сына, заплатит карточные его долги, — среди этой толпы молчаливый гений-подкидыш, зависящий от приемного отца, но еще более зависящий от прихотей и порывов своего страстного я, которое должно осуществиться, должно выразиться, на радость или горе, все равно. Дальних путей не видно. Даль окутана дымкой голубой и манящей. Что скрывает эта дымка? В юности нам всегда кажется, что счастье.

Эдгар По вернулся домой, в свой — не свой дом. Невеста его вышла замуж за другого, а приемный его отец, Аллэн, которому, не по заслугам, он дал в вечности имя, неразрывно связанное с именем Эдгара По, обошелся с ним вовсе не по-отцовски. Он отказался заплатить его долги чести. Произошла ссора. Рыцарски ли думающий юноша примирится с таким унижением? Безотчетно и безрасчетно ставя крест на целой полосе жизни, юноша покинул свой — не свой дом — и очутился один в целом мире.

В 1827 году Эдгар По был в Бостоне, в городе, где он родился, и почему именно он приехал в этот город, осталось тайной. Не отвечает ли на это почему тот факт, что он всю жизнь не расставался с медальоном, в котором хранился лик его матери? Мы не знаем. Во всяком случае, в этом городе еще жили тогда, а может быть живут и доселе, люди, чьи старшие знали мать Эдгара По, имя одних было Эшер, имя других было Вильсон, два имени, которых нам уже не забыть.

В Бостоне появилась маленькая книжечка стихов, заглавный ее листок гласил:

ТАМЕРЛАН и ДРУГИЕ ПОЭМЫ БОСТОНЦА

"У юных голова кружится, и

сердце бьется горячо,

Ошибки делают, а зрелость

потом их будет поправлять".

Купер

БОСТОН

Кальвин Ф. С. Томас… Печатник.

1827

Этот маленький томик, коего лишь сорок было тиснуто экземпляров, был напечатан девятнадцатилетним издателем, Томасом, тогда жившим в Бостоне. Томас переехал потом на запад и умер в Спрингфильде, в Миссури, в 1876 году, не зная, кого когда-то он впервые вывел в свет. Этот маленький томик ныне большая библиографическая редкость, и при распродаже Мак-Ки, в ноябре 1900 года, он был означен в 2050 долларов (4100 рублей) и немедленно был куплен мистером Хальси по внесении задатка в 500 долларов. В предисловии к этому томику юный поэт сообщает, что большая часть стихов была написана в 1821–1822 году, то есть когда автору было двенадцать-тринадцать лет. "Они, конечно, не предназначались для печати, — говорит он; почему они печатаются теперь, это не касается никого, кроме него, В «Тамерлане» он попытался изобразить безумие, даже рисковать лучшими чувствами сердца на алтаре Честолюбия. Он сознает, что в поэме есть недостатки, и льстит себя мыслью, что он мог бы с малыми хлопотами исправить их, но, непохожий в этом на своих предшественников, он слишком любит свои ранние произведения, чтобы исправлять их в своем старом возрасте. Он не скажет, что он равнодушен к успеху этих поэм — успех мог бы побудить его к другим попыткам, но он может спокойно утверждать, что отсутствие успеха отнюдь не повлияет на него в решении, уже принятом. Это значит бросать критике вызов. Так да будет".

Поэма «Тамерлан», как нужно было ожидать, исполнена байронизма, но отдельные строки столько же характерны для обычного в те времена среди юных и молодых поэтов — и в какие времена не обычного? — романтизма, сколько они отличительны в частности для основных личных свойств Эдгара По. Тамерлан исполнен врожденной гордости, и он — в привычной властной чаре дневного сновидения. Разве это в малом не настоящий Эдгар По, каким он был всю свою жизнь? И первая строчка поэмы, "В час смертный радость утешенья!", если ее сопоставить с смертным часом Эдгара По, как он летописно рассказан нам одной из склонявшихся к нему женщин, теряет свою обычность и становится вещей строкой. Отдельные места этой полудетской поэмы уже дают чувствовать проснувшегося, но еще не выявившегося, поэта, имеющего звучный голос.

Зовешь ты чаянием это,Надеждой — тот огонь огня!Но нет мне сна и нет привета,В том только пытка для меня,В том агония возжеланья…

Или эти строки:

Дождь пал на голову мою,Незащищенного, — и нынеОтягощенный я стою.И ветер тяжкий по равнинеМеня, промчавшись, оглушил,И обезумил, ослепил.

Или эти строки:

Нет слов, увы, чтоб начертить,Как это радостно любить.Как это любо быть любимым!Как то лицо изобразитьВ его огне неизъяснимом,Где более чем красота,И каждая его чертаВ моем уме — как тени с дымом,Летит на ветре их чета.

Или эти строки: