Сказание о морде небритой - П Шуваев

Но было уже поздно: неизвестно откуда взявшаяся корова с громким мычанием ухватила птичку за ногу. Послышались крики. Кричали: "Будь здорова!", "Спасибо!", "Банзай!", "Виват!" и даже "Аминь!"

- Что это такое? - шепотом спросил Кварк.

- Не знаю. Слетай, посмотри, что там около дерева.

Гомункулус улетел. Вернувшись через несколько минут, он сообщил, что около дерева бардак. Бардак жуткий, откровенный и несомненный, настолько жуткий, что он, Кварк то есть, даже затрудняется определить, в чем, собственно, этот бардак состоит. И еще он принес плод с дерева.

- Бардак? - спросил небрит, внимательно рассмотрев плод.

- Бардак, - вздохнул гомункулус.

- А какой? Не махровый случайно?

- Махровый, - признался Кварк и покраснел.

Небрит наконец понял, что это такое, но это было, с его точки зрения, слишком страшно.

- Это оно, - прошептал он Кварку на ухо. - Древо маразма...

- Ты уверен? - спросил Кварк испуганно.

Небрит развернул плод и показал ему. Тут уже Кварку возразить было нечего: такое ни на каком нормальном дереве не растет и расти не может. Начать с того, что лишь плод древа маразма сплошь состоит из бумаги, причем бумаги исписанной. А если еще посмотреть, что именно написано...

- Ну как, убедился? - спросил небрит, когда Кварк дочитал.

- Ты прав. Это и в самом деле маразм.

Да, ситуация, в которой оказались наши друзья, никак не может быть названа приятной. Кварк не знал про древо маразма почти ничего, но он был испуган.

Небрит знал чуть больше, поэтому (да, только поэтому!) и напуган был сильнее.

Впрочем, и небрит знал лишь один факт, сообщавшийся всеми авторами как совершенно точно установленный: никто из наблюдавших древо не смог впоследствии рассказать, что именно он наблюдал. Оставалось, конечно, неизвестным, от кого же в таком случае все эти разные авторы получили хотя бы ту скудную информацию, которой обладали.

Небрит, вероятно, долго бы предавался размышлениям на эту тему и не пришел бы в конце концов ни к какому определенному выводу, но на этой ненормальной равнине ему даже не дали возможности порассуждать спокойно. Голос, в котором не было ничего человеческого - нечеловеческого, впрочем, тоже, - заорал: "Да что же вы, Беда, пригорюнились? Не видите, что ли: я спать хочу. Подайте мне мою валторну!"

Валторны не оказалось, зато на равнину невесть откуда выплыли маленький человечек в рясе и некое существо. Существо это до такой степени не имело никаких особых примет, что небрит так и не смог впоследствии внятно описать, на что же оно было похоже. Единственное, что он мог утаерждать, это что существо "кажется, слегка блестело и вращалось изнутри... или снаружи?"

- Долго мне ждать валторны? - строго спросило существо.

Человечек в рясе заметался туда-сюда, бормоча что-то вроде "совсем ведь замучил, будь он неладен..."

- Здравствуйте, - сказал небрит. - Я небрит.

И тут же подумал, что, может быть, поступил опрометчиво: если уж ты оказался близ древа маразма, никогда нельзя сказать, что здесь хорошо, а что плохо.

Человечек побегал еще немного, ворча по-латыни и поминая нехорошими словами самых разных святых, угодников, ангелов и архангелов. Он все еще искал валторну, хотя странное существо требовало уже аксельбант, утверждая, что именно с аксельбантом оно и привыкло спать. Когда существо все же уснуло, удовлетворившись всего-навсего апофегмой, небрит осмелился приблизиться и спросить, кто же они все-таки такие.

- Увы, сын мой, я и сам не знаю ныне, кто я и какого рода.

- Как то есть не знаете?

- Истинно говорю вам, что оно повинно во всех моих горестях, человечек опасливо покосился на существо. - Ибо тщится оное создание убедить меня, что я Беда, а я никакой не Беда и уж тем более достопочтенным никогда не был. Когда я родился, назвали меня Патриком. Потом стал я называться братом Аврелием, а теперь вот... теперь я Беда.

- И точно не достопочтенный? - небрит был этим несколько смущен.

- Отнюдь, сын мой. Это кара за грехи мои. Ибо грешен я, грешен перед Господом.

История брата Аврелия, пересказанная небритом Родом брат Аврелий, как видно уже из имени его, был ирландец, но, будучи монахом смиренного ордена бенедиктинцев, юность провел во Франции (а то и в Галлии), зрелые же годы - в земле Италианской. И повсюду, помимо всяких там богоугодных дел, а порою, вероятно, и вместо них, занимался он также и перепиской книг, что, по его словам, споспешествовало души его спасению. Иными словами, человек он, вне сомнения, порядочный, тем более что именно это занятие он любил и писал красиво и без ошибок.

И все было бы хорошо, если бы не попались однажды смиренному иноку какие-то материалы о скитаниях короля ирландского, кажется, Тундала; брат Аврелий склонен видеть в этом перст диавола, тем паче текст был явно не богослужебный. Будучи не лишен талантов, текст этот он не просто переписал, но еще якобы добавил много чудесно-сумарчных подробностей и тщательно все проиллюстрировал.

Дело это и впрямь было несколько сомнительного благочестия, и понятно, что за такие художества Господь вполне может и покарать истинного католика. Посему брат Аврелий, грешный и кающийся, был за гордыню низринут в сию обитель греха и страданий. И терзал демон адский душу его словами премногостранными и еретическими, к коим он питал некогда пристрастие столь неистовое. Ну, в общем, вот и аминь.

* * * - И что же, - спросил небрит, - это оно все время вот так?

- Увы, сын мой, постоянно, исключая лишь время, к несчастью, краткое, оному демону для сна потребное.

- Да чего же ему надо?!

- Сказано уже было, сын мой: требует, говоря мне слова многостранные и пречудные, чтобы добыл либо сделал ему вещи, этими словами именуемые.

Брат Аврелий явно надорвался на видениях ирландского короля, и тут небрит его вполне понимал. Неясно было, правда, как эти видения связаны с дпевом маразма, но раз уж брат Аврелий был здесь, следовало предположить, что как-то связаны.

Поскольку демон все еще спал, небрит мог поразмыслить, как именно, и эти продолжительные и приятные умствования помешали ему прислушаться к разговору брата Аврелия и Кварка. Эти последние путем в высшей степени схоластическим пришли к несколько неожиданному выводу, что гомункулус, даже если он не крещен, может и должен считаться христианином, будучи создан человеком, может быть, даже и неверующим, но... Раз у других не получилось, стало быть, его Господь сподобил.

Меж тем существо пробудилось и потребовало метаболизм, чтобы им позавтракать.

Метаболизма под рукой не оказалось, и существо, довольно легко с этим примирившись, возжелало последовательно девиацию, акцент либо параллакс. Небрит угостил его парадоксом (что-то из Оскара Уайльда), и существо малость успокоилось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});