Руна жизни - Роман Перин

— Валерий Альбертович, что-то я вас давно не видел на «пытке», — оголив в улыбке свои прокуренные зубы, затараторил главный специалист по потёмкам чекистских душ, — ну простите старика за грубый юмор. Я слышал, вас перевели на усиление политического отдела. Как на новом месте?

— Пока не жалуюсь.

— Когда будете обмывать очередное звание, не забудьте старика пригласить. Люблю выпить, как говорят армейские генералы, «в узком кругу ограниченных людей», — засмеявшись и сверкнув хитрыми глазами, обозначил свою осведомлённость «Мефистофель». Автором этого прозвища был Чернин. Они служили вместе с Азаровым ещё со времён НКВД.

— Обязательно приглашу.

— Не врёте, батенька? А то про меня всегда забывают — не любят меня. Я понимаю, я бы сам себя не пригласил на свой праздник. Что поделаешь, кому-то надо делать и эту неблагодарную работу. А вы головные боли, батенька, не терпите, это вредно. По капсуле ноотропила три раза в день вам не помешает, это у вас от усталости башка трещит. Попробуйте, потом мне скажете о результате.

— Спасибо, доктор, предписание выполню.

Они крепко пожали руки и, улыбаясь, расстались. Маканин даже не стал спрашивать, как он узнал о его головных болях, которыми он действительно мучается уже несколько месяцев и перепробовал все известные средства. О редких способностях «Мефистофеля» ходили легенды, поговаривали, что он вхож во многие кабинеты и дома людей большой власти.

Рабочий день генерала Чернина заканчивался. Он открыл сейф, достал початую бутылку армянского коньяка и медленно опрокинул серебряный штоф. Затем налил ещё и, чокнувшись с маленьким бронзовым бюстиком Сталина, стоявшим в глубине сейфа, дерзко и зло произнёс:

— Просрали государство мы, товарищ Сталин! Просрали!

Чернина не переставала удивлять фигура Горбачёва, его стремительный взлет…, больше всего поражала личная поддержка Андропова… Неужели больше не из кого было выбирать? Ведь Горбачёв при его университетском образовании был косноязычен, а его неправильное произношение просто смешит народ. Да и заслуг никаких… Даже напротив… После того, как он стал курировать сельское хозяйство, сидя в ЦК КПСС, мы стали закупать зерна в Америке в два раза больше, кризис сельского хозяйства углублялся, а его — в Политбюро, а ему — поддержка руководства КГБ… Тело Черненко ещё не остыло, а он уже был назначен генсеком. А эта удивительная любовь к нему западных политиков, эта странная поддержка Тэтчер: «мы с ним сработаемся»? Экономика страны трещит по всем швам, авторитет партии падает, а он разъезжает по зарубежью. Вместо того, чтобы накормить народ и почистить ряды партии, он объявляет «гласность» и «перестройку»…

Чернин нередко впадал в длительные размышления о личности Горбачёва и новой линии партии, но никогда в своих мыслях не доходил до конца. Он боялся прийти к страшному выводу об умышленном назначении Горбачёва в целях смены политического режима. Он боялся этой мысли, потому что не знал, что в этом случае надо делать? К кому апеллировать, кому докладывать?…

На рабочем столе электротехника больницы № 31 Андрея Пикина раздалась трель телефона. Звонил начальник отдела кадров. Через десять минут Пикин стоял в огромном кабинете с шестиметровыми потолками и двумя огромными окнами, из которых бил яркий солнечный свет. Ослепленный Пикин не видел человека, сказавшего:

— С вами, Андрей Романович, хотят поговорить. Проходите к столу.

Дверь тихо закрылась, и Пикин покорно пошёл к столу, чувствуя накатывающееся волнение. За столом в кресле хозяина кабинета сидел мужчина лет сорока пяти, плотного телосложения, со следами многолетней рутинной кабинетной работы на усталом лице. Он привстал и пожал руку Пикину.

— Я майор КГБ Сикорин Игорь Викторович. Надеюсь, вам не надо объяснять, о чём мы с вами будем говорить?

Пикин по тону голоса майора понял, что разговор предстоит серьёзный, и предпочёл сразу занять жёсткую позицию.

— Я, товарищ майор, в организацию вступил по своим личным убеждениям. Насколько я понимаю, объявленная Горбачёвым гласность не запрещает быть демократом.

— Ради Бога, будьте демократом. Но зачем вам, молодому человеку, такая компания?

— Что вы имеете ввиду?

— А вот смотрите сами, — майор достал из папки лист с машинописным текстом. — Вот ваши лидеры. Рыбкин, отсидел семь лет не за политические убеждения, поверьте мне, а за банальную кражу и порчу исторических памятников. Терехович отсидел три года и тоже не за то, что он там что-то снимал на своём Ленфильме, а за кражу и мошенничество. Подолина вообще тёмная лошадка, замечена в контактах с сотрудниками ЦРУ.

— Почему я должен верить вам? О Солженицыне и Сахарове говорят не лучше.

— Можете не верить. Вот почитайте весьма убедительный материал.

Пикин взял протянутую газету; фломастером был обведен заголовок «Тени с улицы Кайзера». В статье рассказывалось о связи Международного общества прав человека (МОПЧ) с Народно-трудовым союзом (НТС), который давно сотрудничает с зарубежными спецслужбами. Лидер питерского ДС Рыбкин был ответственным секретарём МОПЧ.

— Но если Рыбкин шпион, арестуйте его.

— Всё не так просто, Андрей Романович. Мы с вами ещё об этом поговорим. Газетку оставьте себе.

Сикорин встал и крепко пожал руку Пикину.

— Да, чтобы у вас не было неприятностей на работе, давайте скажем, что я с вами беседовал о вашем бывшем знакомом, который находится в розыске. И, надеюсь, вы понимаете, что о нашем разговоре никто не должен знать, особенно ваши партийцы.

Пикин кивнул головой и на отяжелевших ногах вышел из кабинета, застав за дверью бледного начкадрами, быстро нырнувшего в свой кабинет.

— Товарищ майор, — виновато покашливая, промямлил старый кадровик, — мы того…, можем его уволить. Он живёт далеко от работы и частенько припаздывает.

— Никаких увольнений! Пусть работает. Сейчас он пока диссидент-любитель, уволите, станет профессионалом. Он же лимитчик, потеряет место в общежитии, друзья партийцы обогреют, пристроят, сделают своим с потрохами. Кажется, не дурак, должен разобраться сам, куда вляпался, а мы ему поможем в этом.

— Кстати, от вас давно нет отчётов о новом главвраче. Не ленитесь! Гласность, гласностью, а работать надо, не мне вам объяснять…

Сикорин сел в служебную «Волгу» и медленно выехал за ворота больницы, продолжая анализировать разговор с Пикиным.

«Этот тип людей я знаю. Такие сначала пугаются, потом быстро приходят в себя. Этого испугом не возьмёшь, он воин, а не солдат. Его вербовать надо деликатно, надо убедить. Но кто даст время на переубеждения? Начальство требует толкового и перспективного осведомителя. Один в их партейке уже есть, но он туповат, на интриги и тонкие ходы не способен… Из этого бы получился, но чутьё подсказывает, что не дадут время на обработку. Биография его чистая, кроме декадентских стишков ничего порочного. По старинке — с наездами и запугиванием — тут не будет желаемого результата. Да и запуганные работают плохо, дёргаются, многие спиваются, вычисляют их быстро. Мы и не заметили, как выросло новое поколение, которое от марксизма тошнит, а чего-то другого предложить не можем — зато им предлагают другие. Неужели трудно нашить джинсов, завалить жвачкой, сделать музыкальный канал с их рок музыкой, чтобы они не доставали всё это с трудом, презирая своё государство. Хотят многопартийность — сделайте ещё пару партий, пусть играют в демократию. На одних запретах далеко не уедем. Уже довыпендривались. Не кончится добром эта «перестройка»… Хотя Горбачёв человек Андропова; может, я уже не догоняю ход мыслей руководителей страны. Может, есть грандиозный план?…»

На яме машину тряхнуло — геморрой острой болью напомнил кабинетному майору о себе. Он сразу вспомнил о враче, которого рекомендовал шеф.

Пикин понимал, что встреча с сотрудником КГБ неизбежна и что его обязательно будут вербовать. Опыт отмазки от вербовки у него уже был в армии, когда особист предложил рядовому Пикину «стучать». Тогда Пикин прибёг к хитрости, сказав, что он с детства разговаривает во сне. Естественно, особисту такой осведомитель не подходил. На втором году службы от подвыпившего офицера Пикин узнал, что старый особист владеет уже утраченным, в силу появления диктофонов, искусством: в кармане он носил маленький блокнотик и огрызок карандаша. Во время нужного разговора он держал руку в кармане и записывал в своем блокнотике беседу. Он мог это делать как правой, так и левой рукой. Школа!